Константин Соловьев - Слуга Смерти
— Ну, что-то есть, — сказал Макс без всякой охоты, одновременно ловко расправляясь со шницелем. — Мужчина, сорок два года, болен не был, в молодом возрасте перенес несколько переломов — ничего серьезного… Умер от удара узким длинным клинком в область сердца.
— Сколько ударов? — спросил я быстро.
— Один.
— Вот как?
— Нанесен довольно профессионально, быстро и сильно, — рассказ не мешал Максу опустошать тарелку. Его пальцы порхали с неожиданной для их размеров грацией, подхватывая куски мяса, обмакивая их в подливку и отправляя в рот. Туда же вслед за ними летели клецки, фасоль и шницель. — Не могу судить о том, насколько опытен был убийца, но что это не ребенок, не дурак и не слабак — свидетельствую. Ну и… голова. Расколота — не одним ударом, а, как минимум, пятью-шестью. Оружие мы нашли рядом, просто булыжник из мостовой. Никаких следов, разумеется, ни обрывков ткани, ни крови убийцы, ни отпечатков ног. Так что, скорее всего, борьбы не было. Удар — и готово!
— И ни одного шанса поднять тело?
— Проще поднять мумию египетского фараона, — ухмыльнулся Макс, опрокинув в рот стакан вина и шумно, с удовольствием, выдохнув. — Я же пытался.
— Угу.
Я без особого аппетита ковырялся вилкой в тарелке. Готовили здесь недурно, но за мыслями кусок в горло не лез. Даже пиво казалось водянистым и излишне терпким.
— Значит, совпадение? За сутки два тела, погибшие от ножа и изуродованные после смерти?
— Отчего бы и нет? Картина похожа, однако же тела нашли едва ли не в разных концах города, да и общего среди них нет. Посуди сам — она жила на Кауфманн-Платц, а значит, имела какой-то доход, он — обычный бродяга…
— Постой, отчего ты решил, что бродяга? — вскинулся я. — Его имя не установлено.
— Эх, Шутник, иногда полезно бывает просто окинуть мертвеца внимательным взглядом, а не лезть к нему в душу, — Макс подмигнул. — Жандармы осмотрели тело. Одежда ветхая, старая, тело давно не мыто, исподнего вовсе нет… Судя по всему — бродяга. Не знаю, что он забыл там, на Стромштрассе, может, уснул, найдя укромный уголок, или собирался ограбить кого-нибудь из местных…
— А в итоге распрощался и с жизнью, и с головой. Не самый удачный выдался вечер.
— Ну, если ты способен шутить, не все так плохо, — Макс едва успел отставить пустой бокал, как прислужница подала ему новый. — Но я все еще не вижу связи.
— Связь ясна, — я посмотрел ему в глаза, и Макс, явно собиравшийся отделаться очередной шуткой, вдруг посерьезнел. — Разбитая голова может быть не случайностью. Верно?
— Понимаю, к чему ты.
— Уверен, ты понял это, как только я заговорил.
Некоторое время он смотрел на меня сквозь стакан.
Стекло и багровое, как летний закат, вино причудливо искажали его черты, а глаза походили на пару лун, бледных и равнодушных. Потом Макс рассмеялся как ни в чем не бывало.
— Шутник, старый ты шулер… Думаешь, моя собственная голова не варит? Конечно, понял. В смысле, — он отставил бокал, — понял, к чему ты ведешь. Только глупость это.
— Двое за сутки. И у обоих…
— Да-да, оба лишились голов. Немного странно, если на первый взгляд — и вполне разумно, если… если быть знакомым с техникой работы тоттмейстеров, не так ли?
— В точку, господин Майер, в точку.
— Количество убийств за последние десять лет удалось снизить в несколько раз — только лишь благодаря нам. Точнее, благодаря нашему покровителю, — Макс шутливо приподнял бокал, точно адресовал тост кому-то на небесах. — Это ведь очень удобно, если убитый восстает из гроба и обличает своих убийц. С нашей помощью, конечно. Возникает ощущение неотвратимости возмездия, что на руку имперским жандармам. Но до сих пор ни одному убийце не пришло в голову, что и возможности нашего Ордена не безграничны. Уничтожь мозг — и у тебя на руках останется оболочка, годная лишь на чучело. Все эти органы, кости, сухожилия… Они не хранят информацию, не держат воспоминаний, это всего лишь остывающее мясо, тронутое некрозом. Только мы можем коснуться мертвого мозга, выудить из его хладеющих глубин тайны, известные ему при жизни. Смертоеды. Некроманты. Тоттмейстеры. И теперь ты хочешь сказать, что у нас появился конкурент?
— Не конкурент, — я поморщился, — но кто-то, понимающий принципы нашей работы. Это немного тревожит, верно?
— Про понимание говорить слишком рано.
— Он не случайно… сделал это, — медленно сказал я. — Он понимал, что делает. Он повредил мозг жертв для того, чтобы мы, тоттмейстеры, не смогли взять след. Вот что я думаю. И если ты не думаешь так же, то явно теряешь хватку.
Макс вздохнул:
— Я никогда не называл хваткой стремление схватить первую попавшуюся теорию и носиться с нею в пасти, как молодой кобель с костью. А два мертвеца — пока еще недостаточный довод, чтоб поддержать твою идею, Курт.
— Полагаю, трех будет достаточно? Может, пяти? Или, скажем, десять?
— Прекрати ёрничать, — не выдержал он. — Людям время от времени проламывают головы, и если за сутки в городе таким образом повезло сразу двоим, это еще не повод строить собственную теорию!
— Она кажется тебе невероятной?
— Нет, — ответил он, поколебавшись, — всего лишь маловероятной. Исчезающе мало.
— Мы давно стали относиться к убийцам свысока. Любое убийство в Альтштадте раскрывается за сутки, а исключения крайне редки. Почему бы не предположить, что на улицах города появился кто-то немного более серьезный и опасный, чем мы привыкли считать? Человек, не понаслышке знакомый с нашей техникой, способный маскировать следы и сбивать со следа погоню? Ты боишься признать существование непредсказуемого противника?
— Никогда. Как по мне, чем непредсказуемее убийца, тем интереснее, — Макс улыбнулся, и улыбка эта выглядела достаточно искренней. — Посуди сам, не такая уж и тайна наше ремесло. Ну, предположим, кто угодно с улицы не знает, что нам для работы нужен мозг. Вокруг Ордена и без того много слухов, домыслов и самых диких нелепиц. Мой денщик слышал от какого-то скорняка, что смертоеды оживляют тела, съев кусок их сердца, истолченный с кладбищенской землей… Нет ничего странного в том, что крошечная частица правды спустя многие годы, наконец, достигла ушей, не заложенных наглухо селянским вздором и суевериями! Ты сам прекрасно знаешь, что эта правда в народе не приживется, и через неделю в пивной сам услышишь, что имперские некроманты умеют обращаться в черных лисиц, а в темноте их глаза горят желтым пламенем… Еще вина! Тебе что-нибудь еще взять? Ладно. Так вот… Меня не смущает существование человека, который подглядел крохотную часть нашей работы. Нет ничего страшного в том, что враг догадается о том, что именно из большой тяжелой штуки со стволом и прикладом у тебя в руках появляется смерть… Ладно, сравнение ни к черту, забудем… В общем, нет, меня это не беспокоит. Я вижу два тела в разных концах города, умершие схожей смертью, но явно не связанные друг с другом.
— Во-первых, мы даже не знаем личность второго, чтоб установить это, — оборвал я. — А во-вторых, душевнобольные способны убивать безо всякой системы, руководствуясь своими предпочтениями и принципами.
Он терпеливо закивал:
— Конечно, конечно. Ты никогда не упускал возможности изречь дюжину-другую полицмейстерских словечек. Только все это впустую… У нас нет ни одной причины полагать, что эти смерти связаны.
— Но способ…
— Господь Бог! — Макс треснул кулаком по столешнице. Несмотря на кажущуюся мягкость кулака, дерево отозвалось громким скрипом, а тарелки подпрыгнули. — Если на поле боя ты найдешь тысячу солдат с пулей внутри, ты тоже бросишься стремглав ловить их таинственного убийцу?
— Софистика, — сказал я холодно. — Ты сам понимаешь несоизмеримость сравнений.
— Ну, пусть. Что ты собираешься делать? Мертвецы в кои-то веки действительно молчат, жандармы ничего путного сообщить не могут, свидетелей нет, улик нет, мотив неясен. Что делать?
— Обращусь к фон Хакклю, — сказал я, помедлив. — Его люди могли не обратить внимания на эти совпадения. Будет лучше ввести его в курс дела.
Макс отвел от меня потяжелевший взгляд, зачем-то взвесил в руке бокал с вином.
— Не советую.
— Что?
— Говорить что-то фон Хакклю.
Макс Майер умел быть серьезным, когда того требовали обстоятельства. Мне доводилось видеть его в таких ситуациях — прежде. Отчего-то вспомнилась битва при Моренго. День, полускрытый наслоениями нескольких тысяч других дней, которые легли сверху. Визг осколков, секущих траву, брустверы и людей за ними. Вспомнился вдруг запах того летнего дня — бурьяна, горячей земли, пороха, пота и смерти. Блестящие кирасы штейнмейстеров, чья ровная шеренга похожа на извивающуюся металлическую змею, вскинутые одновременно руки, скрежет камня по железу, поднятую в воздух и зависшую клубами пыль… Макс сидел тогда неподалеку от меня, на груди его были белые аксельбанты хаупт-тоттмейстера, а в животе — сочащаяся жидким черная рана. И взгляд был сосредоточенный, тяжелый, уверенный. Нет, Макс Майер умел быть серьезным. И он оставался все так же серьезен, когда пришла наша очередь и мы, услышав сигнал, швырнули на французские редуты, на стены штыков, на жерла пушек всю мощь Ордена, сосредоточенную в одном исполинском кулаке. Чумной Легион…
