Дикий папочка (СИ) - Вечер Ляна

— Если и валить куда, то только с тобой и дочерью. Поняла?

— Угу, — смущённо отвожу взгляд.

— Вернёмся к нашим баранам, — дикарь сгребает меня в охапку. — Почему тебе нечего сказать? — чмокает в макушку.

Да уже не нечего, а никак. У меня от стальных объятий воздух в лёгких застрял. Только и могу что глаза таращить. У этого не человека нечеловеческая сила! Когда-нибудь он мне все рёбра переломает.

— Полегче, пожалуйста… — выдавливаю из себя.

— Прости, — хватка ослабевает. — Не рассчитал малёх.

— Так… — длинный выдох через рот, и я почти в порядке. — Поговорим, да? — облизываю пересохшие губы, а Ян кивает. — В общем, я ничего не решила. Весь день провела в ожидании превращения дочки, — выдаю краткое содержание отрепетированной речи. — Ни о чём другом думать не могла.

— Страшно было? — дикарь с пониманием смотрит на меня.

— Страшно, конечно! — таращу на него глаза. — Мало ли что могло случиться!

— Например?

— Ну-у… — хмурюсь. — Вдруг Маша превратилась бы в волчонка, а обратно в девочку не смогла? Или сбежала от меня…

— Это всё, чего ты боялась? — у дикого папочки на губах лёгкая улыбка.

— Всё, — показываю ему язык. — Машуля недавно уснула, и я немного расслабилась, — признаюсь со вздохом.

— Я бы многое отдал, чтобы ты так переживала обо мне, — Ян смотрит в небо.

Там круглая, как блюдце, луна и яркие звёзды — ни облачка. Романтика.

— Ты же не ребёнок, — кусаю губы.

— Мужику тоже хочется, чтобы его любили. Это нормально.

— Ян, мне… — слова снова разлетаются птичками. — Мне надо привыкнуть. Наверное. Я не знаю, — мотаю головой.

— Хорошая идея, — уголки губ дикаря приподнимаются в лёгкой улыбке.

— В смысле?

— В смысле — привыкнуть. Сейчас и начнём, — поднимает рюкзак, вешает его на плечо и подаёт мне руку. — Сгоняем в лес побегать? Сегодня полнолуние, — задирает голову.

— Эм-м… Ты собираешься превратиться?

— Если ты не против, конечно, — дикарь приподнимает брови.

К такому жизнь меня не готовила! Я только сегодня утром узнала, что оборотни существуют.

— А-а… как же Маша?

— И Маша с нами, — простодушно бросает Ян.

— Она спит и-и-и… тащить ребёнка в лес ночью? Тебе не кажется, что это слишком? — наблюдаю, как дикий папочка пытается сдержать улыбку. — Перестань! — хлопаю его по плечу ладошкой. — Что смешного?!

— Маша не спит. Спорим? — тянет мне лапу для заключения пари.

Удивительно, как Ян умеет самую напряжённую ситуацию свести к лёгкой шутке. Ладно, спорим. Жму огромную пятерню, разбиваю рукопожатие, и мы идём в дом выяснять, кто выиграл…

Побеждает Ян. Машуля наша сидит в кроватке, теребит одеяло и лопочет на своём детском. Сна у дамочки ни в одном глазу. А ведь я её уложила! Хм…

— Я не знаю, что нужно, чтобы волчонок в полнолуние уснул, — Ян вынимает Машу из кроватки и отдаёт мне.

— Ты мухлевал! — прижимая к себе дочь, сердито смотрю на дикого папочку.

— Ничего подобного, — хмыкает. — Одевай дочь, положи в рюкзак сменные вещи для неё и пойдём гулять.

Звучит всё это дико. Но на то они и оборотни, наверное. А я?.. Влюблённая по уши в зверя женщина.

***

Небо, конечно, ясное, но мне всё равно почти ничего не видно. В лесу-то ночью! Зато Ян вышагивает по тропинке с рюкзаком за плечами и с Машей на руках как при свете солнца. Дамочка наша никакого дискомфорта не испытывает: «Па!», «Ма!» и пальчиком куда-то в темноту тыкает. Нормально ей.

— Ой! — я запинаюсь о корягу.

Едва не улетаю в бурелом, но дикарь с идеальной реакцией успевает меня поймать. Одной рукой…

— В порядке?

— Нормально, — трясу отбитой ногой. — Долго ещё идти?

— Можно сказать, пришли. Вон полянка хорошая, — кивает туда, где вообще ничего не видно. — Можно превращаться, — ставит Машу на землю.

А у меня сердце замирает от ужаса. Доченьку мою в лесу тёмном на землю! Первая мысль — сейчас Маша испугается и заплачет. Но нет. Малышка встаёт на четвереньки и, вытянув шею, воет по-волчьи. Она уже делала так однажды. Я тогда подумала, что это из разряда детских фокусов, не очень понятных взрослым.

— Маш… — я тянусь к дочери, а она начинает оборот.

В груди холод, в ногах слабость. Я хватаюсь за осинку, чтобы не рухнуть, и закрываю глаза. Сердце разорвётся смотреть на такое.

— Лер, надо было Машу раздеть, — Ян берёт меня под локоть.

— Что?.. — хриплю, боясь разлепить веки.

— Я говорю, дочка одежду порвала, — отзывается дикарь.

Всё уже, да? Приоткрываю один глаз — у меня перед лицом оказывается пушистая мордашка волчонка. Машуля миленькая такая в волчьей ипостаси. Белая шёрстка, голубые глазёнки. Улыбка сама собой лезет на мои губы. Тереблю мою маленькую, чешу за ушком, а она кряхтит в папиных руках недовольно — на четыре лапы дамочке срочно надо, а не вот это всё.

Ян ставит Машу на землю, и она улепётывает в темноту. Только хвостик белый мелькнул — и нет моей дочери.

— Маша! — мой вопль пугает лесную тишину.

— Тихо-тихо-тихо! — Ян прикладывает к моим губам указательный палец. — Здесь Маша, рядом. Я её чую.

В подтверждении его слов на тропинку выскакивает белый волчонок. Машуля, видимо, смекнула, что маме страшно, и теперь крутится у моих ног — никуда не уходит.

— Хорошая моя, — присев на корточки, глажу дочь по мягкой шёрстке.

— Теперь я, — Ян снимает с себя рюкзак и расстёгивает пуговицы на рубашке.

— Может, ты в кустиках это сделаешь? — поднимаю глаза на дикого папочку.

— В кустиках? — он кривится.

— Ладно, тогда я просто закрою глаза, — меня потряхивает от впечатлений.

— Понял-понял, — ворчит Ян. — Держи, — протягивает мне рюкзак.

Хватаю сумку одной рукой, а другой Машу под упитанное пузико. Мне упорно кажется, что дочь сбежит и потеряется в лесу. Спокойнее, когда Машуля на руках.

Ян уходит за кусты дикой малины. Или не малины? В темноте не разобрать. А через пару мгновений из них мне под ноги летит рубашка дикаря. Потом его штаны. Последними на тропинку шлёпаются кроссовки. Спасибо… Спасибо, что не в лицо!

Я делаю пару шагов назад, вспоминая дурацкий стишок про «Гром гремит, кусты трясутся». Сказать, что мне страшно — ничего не сказать. Секунд за десять я десять раз едва не теряю сознание. Голова кружится, сердце под горлом, а мысли вообще шедевральны — сейчас из кустов выскочит волк и разберёт меня на запчасти…

Лес пронзает дикий протяжный вой, а Маша буквально выкручивается у меня из рук. Мне чудом удаётся её удержать.

— Тише, ангел мой, — хриплю без голоса. — Всё хорошо.

Ничего не хорошо! Из кустов на тропинку выходит настоящее чудище! Зверь невероятных размеров с густой лоснящейся в свете луны шерстью и сверкающими жёлтыми глазами. Там один хвост как моё бедро в диаметре. Очередной приступ головокружения я переживаю в сознании, но с большим трудом. Исключительно потому что держу Машулю на руках.

И вот это чудище шерстяное с абсолютно миролюбивым выражением морды поджимает уши и ложится у моих ног. Маша с диким скулежом рвётся из рук, а я еле стою. Мне ничего не остаётся, как отпустить дочь на землю. Она фыркает и, виляя маленьким хвостиком, «нападает» на отца. Забравшись на шерстяную гору, рычит и прикусывает его за загривок. Мелкая хищница в восторге от папы в звериной ипостаси. Чего обо мне не скажешь…

Я не могу понять, чего мне сейчас хочется больше — выругаться грязно и упасть в обморок или молча сбежать. В любом случае, оба варианта — не вариант. Надо как-то взять себя в руки. Есть меня тут никто не собирается.

— П-привет, — выдаю на выдохе.

Как бы мне теперь на всю жизнь заикой не остаться…

Огромный волчара аккуратно скидывает с себя дочку и переворачивается на спину. Это что — почесать ему пузико надо? Ну знаете… Такого почешешь, а он тебе полруки оттяпает в «благодарность».

Но зверь лежит с вываленным из зубастой пасти языком и упрямо ждёт почесушки. Не знаю, откуда у меня берётся смелость для безумного шага, но я опускаюсь на колени и запускаю дрожащую руку в густую шерсть на груди зверя. Перебираю пальцами, а он закрывает глаза. Тёпло волчьего тела и гулкие густые удары сердца под моей ладонью заставляют страх отступить. Мне приятно, Яну, похоже, тоже неплохо.