Владимир Васильев - Время инверсий
— Ты теплое с мягким не путай, — не разделил его иронии Симонов. — Мир всегда развивался циклично, и сколько раз все, что вчера считалось Светом, внезапно объявлялось Тьмой на ближайшие годы. Скажешь, не было такого? Я тебе с ходу подобных инверсий насчитаю — пальцев не хватит. И вообще я знаешь что подумал? Вот вспомни этих магов не пойми откуда. Мне кажется, они в нашем мире появляются как раз во время таких вот переломов, когда границы мнутся и крошатся. Может, оттого наши миры и соприкасаются, оттого и появляются ходы от них к нам и наоборот? Инквизиция небось потому чужаков и изучить толком не может — всякий раз не до того, собственный мир наизнанку выворачивается. А как со своим справились, хлоп — проходы закрылись, поздно метаться. Скажешь, неправдоподобно?
Швед состроил кислую мину:
— Эдак за уши что угодно к чему угодно притянуть можно.
— Притянуть-то можно, — вздохнул Ефим. — Да только Игорь прав, слишком уж многое в последнее время прямо на глазах меняет вектор. Прям как в той песенке про замполита и митрополита. Наверное, действительно оно сейчас такое, время. Время инверсий.
— У вас тут что, философский диспут?
Все обернулись на голос: у трапа с тростью в одной руке и светлой сетчатой шляпой в другой стоял Аркадий Семенович. Не заметили его, заговорились.
— Спонтанный, — вздохнул Швед. — Проходите, Аркадий Семеныч, присаживайтесь.
Тут как раз подоспел с шашлыками матрос Андреич, и на несколько минут о диспуте все благополучно забыли.
— Ну, что, молодые люди? — сообщил несколько минут спустя научник. — Имею честь вас поздравить. Вы первые, кто умудрился совладать с чужаками без потерь. Полагаю, Инквизиция озадачена, а Высшие маги скопом и поодиночке пытаются разобраться, как же это у вас получилось.
— За это категорически необходимо! — с жаром сказал Симонов, наливая себе. — Кто будет?
Не отказался никто, даже стюард, хотя Аркадий Семенович деликатно посоветовал Симонову не увлекаться.
— А вот скажите, Аркадий Семенович! — обратился к научнику Швед чуть погодя. — Вы Иной опытный, постарше нас. Игорь вот утверждает, что сейчас наступило какое-то особое время, когда все меняется и чуть ли не наизнанку выворачивается. А я сомневаюсь. Может, рассудите?
— Да, я слышал обрывок вашего спора, — кивнул Аркадий Семенович. — В чем-то прав Игорь, в чем-то — вы, Дима. На подобные вопросы нет и не может быть однозначных ответов. Но одно я вам скажу совершенно точно: жизнь становится все более и более скоротечной. Не в том смысле, что время течет быстрее — ни в коем случае. Просто за один и тот же временной промежуток сегодня происходит куда больше событий, нежели двадцать лет назад. А двадцать лет назад происходило больше, чем в начале минувшего века. Время уплотняется, и чем дальше, тем сильнее. Понимаете, когда я был молод, моя жизнь практически ничем не отличалась от жизни моих родителей до моего рождения. Крестьянин пахал землю той же сохой, что и его прадед. Когда я еще практиковал, я пользовался тем же стетоскопом, что и мой дражайший дедушка Яков Давыдович. А сегодня прошлогодний мобильник уже считается безнадежно устаревшим. Течение времени не убыстрилось, но темп нашей жизни возрос многократно — отсюда, кстати, и всякие стрессы да депрессии, о которых еще совсем недавно никто слыхом не слыхивал.
— Стетоскоп — такой старый инструмент? — пробормотал Швед. — Не знал…
Аркадий Семенович поглядел на него снисходительно.
— Не скажу, что очень уж старый, но лет ему больше, чем мне. Считается, что стетоскоп изобретен в одна тысяча восемьсот шестнадцатом году.
— Хм… А слуховая трубочка? Ну, такая, знаете… — Швед неловко изобразил руками нечто продолговатое. — Совсем давно?
Аркадий Семенович поджал губы и с некоторым недоумением пояснил:
— Дима! Эта, как вы выразились, трубочка — и есть стетоскоп.
— Да? — совершенно искренне удивился Швед. — А такая штуковина… С одной стороны кругляш, его к груди прикладывают, а с другой что-то вроде наушников? Я думал — вот это стетоскоп.
— То, что вы описали, это стетофонендоскоп. Немного сложнее, но суть та же. Но вы правы, его часто называют или просто стетоскопом, или просто фонендоскопом, хотя на самом деле это гибрид. Впрочем, не важно. Так вот, из-за нынешней плотности и насыщенности событиями каждого мгновения и возникает иллюзия, будто вещи и их сущности меняются на глазах. Но на самом деле ничего необычного не происходит, происходит все то же, что и происходило всегда, просто быстрее, чем раньше. Это как ускоренное воспроизведение — за считанные секунды можно увидеть, как вырастает и распускается цветок, хотя реально это снималось чуть ли не сутки. И все мы, все, кто живет сегодня, невольно становимся жертвами рапидизации бытия, хотим мы того или нет. Против этого бессмысленно бороться или бунтовать, это можно только принять, со смирением или же досадой — зависит от темперамента. Лично я принял, хотя признаюсь: менять мобильники ежегодно так и не привык. Расточительство это. Вот, кстати, еще одна примета сегодняшнего времени — поразительное и бездумное расточительство. Нет, я понимаю, бывало и раньше — после нас хоть потоп, однова живем на свете и тому подобное. Но раньше это выглядело скорее диковинкой и исключением на общем фоне, а сегодня рубить сук, на котором сидишь, — основное занятие большинства экономик мира.
Аркадий Семенович умолк, хотя у Шведа сложилось впечатление, что ему хочется развить эту тему, но он почему-то сдержался.
«В непростое время нам выпало жить, — подумал Швед, сознавая, что мысли его несколько высокопарны. — И ведь самое странное: когда ни живи, думать будешь точно так же…»
Эпилог
Осень вторглась в мир с некоторым опозданием — сентябрь практически уже закончился, когда за какие-то пару дней, разом, стремительно пожелтели деревья в Гидропарке и вдоль набережной. Днем солнце еще жарило практически как летом, но вечерами теперь чувствовалась пронзительная осенняя прохлада. Если сидеть на верхней площадке без пледа — можно и озябнуть.
Дебаркадер изо дня в день слабо шевелился на волне; равномерно поскрипывали швартовы. Швед к этому скрипу привык много лет назад и попросту его не замечал, а вот гости на первых порах нервничали.
Впрочем, гостей глава киевского Дневного Дозора в последнее время принимал редко — банально не хватало времени. Он и ночевал-то на дебаркадере далеко не всегда, раз-два в неделю, вряд ли чаще. Неохота было ездить через половину запруженного автомобилями Киева. Ефим предлагал отбуксировать дебаркадер к правому берегу, но Швед уперся: чего он на правом берегу не видел? Трехрядного в каждую сторону Набережного шоссе? Нет уж, лучше левобережно-русановская идиллия, тишина и сравнительно чистый воздух. А урбанистических прелестей мегаполиса ему хватало и в окрестностях офиса, даром что тот стоял на довольно тихой боковой улочке. Однако Киев — большой город, и центр есть центр, суета захлестывает повсюду.
Швед то и дело улетал мыслями туда — через Днепр, к дебаркадеру. Но город упрямо возвращал его к реальности: за окном заунывно орала автомобильная сигнализация. Поорет, поорет, умолкнет, но через минуту-другую принимается голосить вновь. Можно было, конечно, закрыть окно, но сидеть в духоте в такую погоду? А кроме того, ор сигнализации скорее всего прорвался бы и через двойной стеклопакет. Швед долго терпел, но в конце концов чертыхнулся и накрыл кабинет «пологом».
Стало тихо. Швед с облегчением вздохнул и потянулся было к бумагам, но тут в дверь требовательно постучали. От стука в дверь «полог» не спасал — поскольку двери частично находились внутри «полога».
— Да! — буркнул Швед недовольно: за последний час его отвлекали уже в четвертый раз.
Дверь открылась, и в кабинет впорхнула секретарша Ниночка, прелестное создание, невзирая на зашкаливающую готичность. Как ни странно, Ниночка была толковой и опытной секретаршей — несколько лет проработала у о-очень серьезных людей, а потом ее отыскал Ефим, зафиксировал задатки Иной, счел перспективной, и буквально через две недели Ниночку инициировали. Тот факт, что в Дозоре не требовали строгого офисного вида, привел Ниночку в восторг, и она по части внешности и одежды откровенно оттягивалась.
— Дмитрий Александрович! Экстренное!
Глаза у Ниночки были в пол-лица. Обычно бывали в четверть — природные данные плюс тушь на ресницах. Сейчас добавилось удивление.
Ниночка протянула ему распечатку экстренного оповещения — один-единственный лист бумаги с коротким текстом.
Вообще говоря, Швед легко мог бы принимать оповещения и сам, но за последний месяц ноутбук ему смертельно надоел, и Швед распорядился перейти на бумажный цикл. Ниночка пыталась было подсунуть ему планшет, но это новшество быстротечной жизни Швед отверг решительно и твердо. В самом деле — что за хрень, экран есть, а клавиатуры нет! Возражений и объяснений Швед даже слушать не стал.
