Бен Ааронович - Луна над Сохо
— А если речь зайдет о делах, которые расследую лично я?
Стефанопулос хмыкнула.
— Что ж, если мы приблизимся к области неизведанного, вы зададите вопросы, которые должны задать, — сказала она. — Но соблюдайте осторожность и действуйте разумно, иначе мне придется пинать вас под столом, а я этого не люблю — это непрофессионально.
Допив отвратный кофе, мы по-быстрому обсудили, какие бумаги возьмем с собой. Один из излюбленных приемов следователей — прийти на допрос с толстой папкой каких-нибудь документов. Тогда допрашиваемый видит, что мы тут в полиции уже все про него знаем и в его интересах не тратить напрасно время, а просто рассказать, что известно ему. Но Стефанопулос подозревала, что такой стреляный воробей, как Смит, на это не купится. Однако мы вознамерились убедить импресарио, что его сведения нас, в сущности, не так уж и интересуют.
— Ему от нас что-то нужно, — сказала сержант, — и он хочет, чтобы мы сами заставили его сказать, что именно. Чем убедительнее мы покажем, что нам на него плевать, тем разговорчивее он будет.
Смит снова был в своем лимонном пиджаке. Но на этот раз оказался бледен и небрит, а воротничок рубашки, тщательно подобранной в тон пиджаку, был расстегнут. Мы демонстративно долго возились с записывающим устройством, потом так же обстоятельно представились и зачитали Смиту его права.
— Напоминаю, вы не находитесь под арестом и в любой момент можете по собственному желанию прервать нашу беседу.
— Что, правда? — переспросил Смит.
— Вы также можете попросить вызвать адвоката или иное лицо, представляющее ваши интересы.
— Да-да, я знаю, — поспешно проговорил Смит, — давайте же приступим.
— Так вам не нужен адвокат? — уточнил я.
— Не нужен мне никакой адвокат!
— Вы так спешите, — заметила сержант Стефанопулос. — У вас есть срочные дела? Или, может быть, вас кто-то ждет?
— Чего вы хотите? — занервничал Смит.
— А мы, собственно, хотим выяснить, насколько серьезно вы были замешаны в ряде преступлений, — ответила ему Стефанопулос.
— Каких преступлений, о чем вы! — вскинулся Смит. — Я тогда был честным бизнесменом, владельцем клуба — вот и все!
— Тогда — это когда? — уточнил я.
— В прежние времена, — сказал Смит. — Вы же об этом, верно? Я правда был честным бизнесменом.
— Видишь ли, Смитти, — улыбнулась Стефанопулос, — я вообще не верю в то, что бизнесмен может быть честным. И констебль вот тоже не считает тебя честным, поскольку состоит в Революционной партии рабочих и, следовательно, считает любую форму частной собственности преступлением против пролетариата.
Вот это было неожиданно. Пришлось импровизировать.
— Власть — народу! — сумел выдавить я.
Смит пялился на нас как на сумасшедших.
— Ну так что насчет прежних времен, Смитти, — продолжил я, — и преступлений, в которых ты был замешан?
— Ну, я не ангел, конечно, — проговорил Смит, — и готов признать, что в молодости занимался не совсем хорошими вещами. Отчасти поэтому я и уехал за границу — хотел оказаться подальше от всего этого.
— А почему вернулся?
— Затосковал по старой доброй Англии, — был ответ.
— Неужели? — удивился я. — Ты же говорил, здесь была полнейшая дыра.
— Да, но в этой дыре хотя бы говорили по-английски.
— У него просто деньги кончились, — вставила Стефанопулос. — Так, Смитти?
— Я вас умоляю, — улыбнулся он. — Я мог купить и вас, и всех остальных старших офицеров в этом участке, и еще бы на квартиру в Мейфэйре осталось.
— Поделись со мной, раз так, — усмехнулась Стефанопулос. — Куплю себе новую хибару. А то моя супружница все время жалуется на тесноту.
Смит вовсе не собирался говорить ничего, что может быть истолковано превратно или путем коррекции записи перефразировано под признание вины, поэтому просто иронично улыбнулся.
— Значит, ты не из-за денег вернулся, — заключил я. — Тогда из-за чего же?
— Я отправился в Марбеллу, когда мне обломился порядочный куш, — ответил он, — и отошел от дел. Купил прелестную виллу, поселился там с женой — и, честное слово, нам было так хорошо вдали от дождя, холода и всей этой мерзости. Да, все было хорошо — до проклятых восьмидесятых, когда появились русские. Как только они добрались до большой кормушки, началась стрельба и беспорядки, и даже в собственном доме нельзя было чувствовать себя в безопасности. И я подумал: раз уж приходится терпеть этих ублюдков, то это можно делать и на родине.
— Ну что ж, в Марбелле убыло, в Лондоне прибыло, — сказала Стефанопулос, — верно, констебль?
— Несомненно, — кивнул я, — ты принес на серые улицы старого Лондона долгожданный колорит.
В документах, которые сержант Стефанопулос добыла в Агентстве по борьбе с особо опасной организованной преступностью, говорилось, что на самом деле Александер Смит вернулся в Англию, когда прогорел на торговле наркотиками. Его товар периодически арестовывали в Испании и в Амстердаме, и, когда он наконец сел в самолет до Гэтвика, в Марбелле у него оставались только долги и жена, которая впоследствии ушла к какому-то бразильскому дантисту. Смит, должно быть, очень страдал.
— Откуда вы родом? — спросил он меня.
— А ты как думаешь?
Наиглавнейшее и непреложное правило ведения допроса — никогда не выдавать никакой информации, особенно о себе.
— Не знаю, — сказал он. — И хоть режьте — вообще больше ничего не знаю!
— А Джерри Джонсона знаешь? — спросила Стефанопулос.
— Это еще кто? — фыркнул Смит. Однако он вздрогнул, и от меня это не укрылось.
— Джонсон, старший инспектор отдела расследования убийств, — сказал я, выложив на стол одну из тех фотографий, что мы нашли у него в доме.
При виде нее на лице Смита отразилось удивление.
— Так я здесь из-за Грязнули Джонсона? — воскликнул он. — Из-за этого старого хрена?!
— Стало быть, ты его все-таки знал? — спросил я.
— Да, он вечно таскался по Сохо и вымогал деньги у кого попало, как и остальные ему подобные гады, — сказал Смит. — Да они и сейчас, в общем, делают то же самое. Ну и как поживает наш старина Грязнуля? Я слыхал, его выгнали со службы.
У меня было при себе отличное фото Джерри Джонсона, сделанное на месте преступления: нагишом на кровати с откушенным причиндалом. И я был вполне готов положить это фото перед Смитом, но тут сержант Стефанопулос легонько стукнула указательным пальцем по столу. Это означало, что нужно повременить. Глянув на Смита внимательнее, я обнаружил, что нога у него снова дрожит, как тогда, в его кабинете. Мы, конечно, хотели его припугнуть — но не до такой степени, чтобы он рухнул в обморок или попытался удрать.
— Его вчера убили в Норфолке, в собственном доме, — сказала Стефанопулос.
Плечи Смита опустились. Облегчение, печаль, отчаяние? Трудно сказать.
— А ты ведь знал об этом, верно? — сказал я.
— Не понимаю, о чем вы.
— Вчера, когда я к тебе заходил, ты уже это знал, — напомнил я. — Оттого так и трясся и поэтому же поставил у двери своего Бесшеего.
— До меня дошли кое-какие слухи, — сказал Смит.
— Какие именно? — спросила Стефанопулос.
— Что кое-кто, кого я считал мертвым, на самом деле жив.
— И как же зовут этого мертвеца?
— Он был на короткой ноге с Джонсоном. Странный такой тип, на волшебника похож.
— Карточные фокусы, что ли, показывал? — спросила сержант Стефанопулос.
— Нет, не в этом смысле, — помотал головой Смит. — Это было что-то вроде настоящей магии вуду, только тот тип был белый.
— Вуду, говоришь? — вклинился я. — То есть он вызывал духов, чтобы они в него вселялись, проводил ритуалы и приносил жертвы?
— Не знаю, я старался держаться от него подальше, — ответил Смит.
— И ты думаешь, что он действительно владел магией? — переспросил я.
— Не то чтобы думаю, я сам видел, — сказал Смит.
— Что именно?
— Ну, мне кажется, что видел, — сказал Смит и весь как будто съежился, вжав голову в плечи. — Вы мне просто не поверите.
— Я и не собираюсь тебе верить, — пожала плечами сержант Стефанопулос. — А вот констеблю Гранту как раз таки и платят за то, чтобы он верил в невероятное. Так что ему приходится верить и в фей, и в волшебников, и в троллей.
— И в хоббитов, — добавил я.
— Вам смешно, да? — ощерился Смит. — А помните Ларри Пирсингема — все звали его Ларри-Жаворонок, потому что он любил ходить на дело с утра пораньше? Помните его?
— Я моложе, чем выгляжу, — ответила Стефанопулос.
А я записал имя и фамилию.
— Подробностей не знаю, но вроде бы он был не в ладах с этим магом…
— У него есть фамилия?
— У кого?
— У мага. Как его звали?
— Не знаю, — проговорил Смит, — в разговорах его всегда упоминали просто как мага — но предпочитали и вовсе не упоминать.
