Маскарад (СИ) - Пылаев Валерий

— Достаточно. — Председатель легонько стукнул молотком по столу. — Полагаю, у уважаемых членов суда нет никакого желания выслушивать такие подробности. А лично меня куда больше интересует, откуда взялись ваши ритуалы.

Я мысленно поставил великому князю «пятерку». Все-таки его величество не ошибся с выбором председателя процесса: Владимир Александрович грубовато, зато весьма эффективно избежал ненужных разговоров о колдовстве и прочих сомнительных вещах. Его, разумеется, беспокоили не технические подробности вопроса, а персоналии — повинные в мятеже, сочувствующие и в первую очередь глава всего заговора.

— Из книг, ваше высочество. Исключительно из книг. — Сумароков попытался изобразить что-то вроде улыбки. — Несколько лет назад покойный дядя оставил мне целую библиотеку… Полагаю, многим из вас был знаком брат моей матери, Константин Платонович Урусов. Еще при жизни он снискал себе славу алхимика, мистика и знатока тайных наук, достойного продолжателя дела Элифаса Леви и самого графа Калиостро…

Кто-то на первом ряду засмеялся, но как-то неуверенно, если не сказать — с усилием. Похоже, покойный дядюшка Сумарокова не пользовался в столице особым авторитетом, однако в открытую называть его наследие глупостями и шарлатанством никто не спешил. Слишком уж многие в этом зале потеряли родных от таинственных болезней. И некоторые наверняка не раз и не два задумывались, что подобное вполне могло оказаться вовсе не трагической случайностью, а чьим-то злым умыслом.

Еще месяц или два назад любого, кто завел бы подобный разговор в приличном обществе, подняли бы на смех. Но с тех пор многое изменилось, и пусть даже само слово «колдовство» на официальном мероприятии прозвучало впервые, его уже давно произносили и в самых богатых домах Петербурга, и даже в императорском дворце.

— Иными словами, книги вашего дяди — единственный источник тех знаний, который были использованы… предполжительно были использованы, — на всякий случай поправился председатель, — для избавления от людей, неугодных вам и вашим соратникам?

— Именно так, ваше высочество, — кивнул Сумароков. — Я и только я один повинен в десятках, если не сотнях смертей, ибо имел глупость доверить знание людям, которые использовали его во зло.

— Как будто такие ритуалы можно использовать для чего-то хорошего, — буркнул я. — Не говоря уже о том, что в книгах, которые мы нашли в апартаментах, нет и десятой части…

— Тише, капитан! — Геловани легонько хлопнул меня по плечу. — Послушаем,что он еще скажет.

Говорить Сумарокову было, в общем, уже и нечего: он и так добровольно повесил на себя всю дрянь, так или иначе связанную с событиями последних трех лет. Разумеется, большая часть фолиантов с пентаграммами, якобы доставшиеся ему в наследство от дядюшки, годились только для реквизита, однако доказать хоть что-то, да еще и после чистосердечного признания я, конечно же, не мог. И следствию, и Верховному суду предлагали наспех слепленную поделку и фальшивого злодея.

И я, кажется, уже знал, кто именно все это придумал — и зачем.

— Что ж… все это, без сомнения, весьма занимательно, хоть мне и непросто поверить в подобное, — проговорил председатель. — Однако не могу не задать вопрос — неужели вы с самого начала не знаете, кому решили помочь, и какие цели преследуют эти люди? Сообщить об измене было вашим долгом, священной обязанностью дворянина. Один только титул рода Сумароковых подразумевает огромную ответственность перед короной, народом и отечеством, Павел Антонович! — Председатель возвысил голос. — Однако вы продолжали упорствовать в своих заблуждениях и даже произнесли речь в этом самом зале, в которой посмели говорить такое, что я не отважусь повторить. А теперь отказываетесь от своих взглядов и готовы признаться, хоть с тех пор не прошло и месяца… Почему же?

— Я… я был другом покойного князя Меншикова, ваше высочество, — едва слышно ответил Сумароков. — И всегда считал — и более того, даже сейчас продолжаю считать его человеком величайшего ума и величайшей же совести, бесконечно преданным своей стране и лично государю императору. Видит бог, мы желали добра, но благие намерения привели меня сегодня в этот зал, где я перед лицом всего дворянского сообщества признаю свою вину. А моих товарищей — к бесславной смерти и позору, который ляжет на их семьи… И теперь все это зашло слишком далеко. — Сумароков повернул голову, чтобы встретиться взглядом с председателем. — Достойнейшие из нас погибли, а те, кто сейчас готов продолжить их дело, лишились чести, благоразумия и всякого страха перед Господом богом.

— И вы готовы назвать следствию их имена? — Председатель отреагировал моментально, будто только и ждал возможности спросить именно это. — Полагаю, следствию известны далеко не все, кто так или иначе участвовал…

— Разумеется, ваше высочество. Они уже зашли слишком далеко. — Сумароков опустил голову. — И если не остановить их сейчас, эти люди приведут к погибели всех нас.

«Правые» в первых рядах одобрительно загудели. Кто-то даже пытался аплодировать — то ли отваге и мужеству Сумарокова, решившего покаяться сразу во всех грехах, то ли самой перспективе избавления от извечных политических противников. Впрочем, шум не продлился долго — председатель снова взялся за свой молоток.

— К изменникам мы вернемся позже. А сейчас у меня остался только один вопрос, — проговорил он. — Павел Антонович, признаете ли вы себя в измене его величеству императору и самодержцу всероссийскому, народу и отечеству?

— Нет, ваше высочество. — Сумароков поднял голову и уселся прямо. — Не признаю.

На этот раз шум раздался со всех сторон одновременно. И не стих, даже когда председатель снова застучал по столу. Их благородия члены суда и почетные гости были удивлены, раздосадованы, обнадежены… в общем, равнодушных в зале не осталось.

— Ваше высочество, позвольте… Возьму на себя смелость пояснить, хоть слова Павла Антоновича и удивляют меня не меньше, чем остальных членов суда. — Доселе молчавший Чехов вдруг поднялся со своего места. — Полагаю, мой подзащитный хочет сказать, что в его действиях, сколь ужасными и преступными бы ни оказались их последствия, не было злого умысла.

— Не было умысла⁈ — У кого-то из «правых» не выдержали нервы. — Хотите сказать, людей убили ненароком, случайно⁈

— Тишина в зале! — Председатель снова громыхнул молотком. — Понимаю ваше возмущение, однако не забывайте и о регламенте, милостивые судари… Павел Филиппович, прошу, продолжайте.

— Благодарю, ваше высочество, — кивнул Чехов. — Однако прежде позвольте мне ответить на вопрос уважаемого члена суда. Разумеется, у любого действия — конечно же, если речь идет не о бездушном звере, а о человеке разумном — всегда есть своя причина. И едва ли такой ужас, как убийство себе подобного, может быть исключением. Однако что мы имеем основание называть именно убийством? — Чехов сделал театральную паузу и тут же продолжил, не давая публике опомниться: — Едва ли хоть кто-то в этом зале станет спорить, что на данный момент ни в России, ни, осмелюсь предположить, во всем мире нет никакой судебной практики касательно преступлений, совершенных с помощью Таланта Владеющего, причем совершенного не прямо, а опосредованно. Иными словами, с помощью ритуала или ритуалов, о которых говорил мой подзащитный.

— Ближе к делу, Павел Филиппович, — буркнул председатель. — Убийство есть убийство, и никакие изящные фигуры речи этого не изменят.

— Не смею спорить, ваше высочество. — Чехов картинно опустил взгляд — но тут же снова перешел в наступление. — И у убийства всегда есть виновник: тот, в чьем разуме рождается жестокий умысел, и тот, чья рука совершает действие. И нет никакого труда осудить человека, которому принадлежит и то, и другое… Но что, если это разные люди? Что, если один задумывает преступление, а второй лишь становится орудием чужой злой воли, бесправным инструментом?

— Я вижу, к чему вы клоните. — Председатель недовольно поморщился. — Но вряд ли хоть кто-то в этом зале поверит, что Павел Антонович вовсе не имел никакого понятия, что делает, и к каким последствиям приведет…