Бренна Йованофф - Подмена
— Да, — невозмутимо ответила Госпожа. — Их кровь — это их кровь, но когда они даруют ее мне в знак поклонения, я принимаю их дар, а взамен даю им власть. — Она протянула руку к моей щеке. — Смирись с этим, милый! Все так делают!
Я отдернулся и сделал шаг назад.
— Но если вы, по традиции, годами устраиваете городу кровопускания, то зачем вам понадобилась церковь? Чем она вам помешала? Зачем причинять дополнительные страдания тем, с кого вы и так берете плату кровью?
— Затем, что моя мерзкая сестричка-гоблинша оспаривает мою власть! Она преступила все границы, позволяя своим подручным открыто появляться на улицах города! Ее беспечное отношение к осторожности может казаться очень милым, но оно подрывает сами основы нашего существования! Теперь, когда людишки заняты своим горем, они уже не смогут с прежней радостью делиться с моей сестрой тем, что ей так нужно!
— Значит, вы так наказываете ее?
Госпожа улыбнулась, ее рот был прекрасен и беспощаден.
— Я просто хочу договориться по-хорошему, достичь компромисса. Но если она вновь и вновь отвергает мои предложения, ничего не остается, как наказать ее. Будь добр, передай ей это, когда увидишь в следующий раз. Скажи, что случившегося легко можно было избежать.
— Я вам не посыльный! Я работаю на Морриган, но не моя забота сообщать ей о том, что она кругом неправа!
Госпожа улыбнулась, опустив ресницы.
— Ах, мой милый наивный мальчик, Морриган тебе не указ. Ты наделен свободой воли, разве не по собственному почину ты пришел ко мне сегодня? Даже не сомневайся, если бы моя сестричка могла тебя удержать, она бы это сделала. Да, ты можешь выступать в ее убогом цирке, но твоя воля принадлежит только тебе!
— По крайней мере, ваша сестра заботится о ком-то, кроме себя. Она спасла мне жизнь, так что перестаньте говорить о ней как о каком-то ничтожестве!
— Но она и есть ничтожество! Ни гордости, ни достоинства! Она посылает своих подручных плясать, как дрессированных мартышек, унижая себя перед городом!
— И за это вы решили ее возненавидеть?
Госпожа покачала головой, глядя на Натали.
— Морриган солгала мне, она меня обманула. Она украла из моего дома ребенка и вернула его родителям. Она бросила мне вызов и поставила под угрозу само наше существование! Она едва не погубила весь город!
— Морриган решила, что чужие дети вам не игрушки, и она права. Что вы собираетесь сделать со своей новой куклой? Приколете ее булавкой как бабочку, и будете перед всеми хвастаться прелестным экземпляром своей коллекции?
— Ты о ком, об этой маленькой проказнице? О нет, с ней не случиться ничего особенного. Уйдет в землю, как все остальные, абсолютно незаметно.
— Она и не должна быть заметной, чтобы иметь значение! Она — ребенок, у которого есть семья. Она чья-то сестра!
— Разумеется. Была. А теперь стала никем. За час до рассвета, когда День всех душ перейдет в день какого-то забытого святого, она умрет ради обновления города.
— И вас это радует? Вы убиваете маленьких детей, потом возвращаетесь к себе и ждете, когда наступит время сделать это снова? Что это за жизнь такая?
Госпожа подняла голову, глядя куда-то в невидимую мне даль.
— Раньше они жертвовали нам воинов. — Она с отвращением посмотрела на Натали, словно ей претила сама мысль о столь ничтожном существе. — А теперь, когда нас низвели до роли духов и гоблинов, мы держимся только на убийстве слабых.
Я попятился назад. Прочь из этой комнаты, набитой стеклянноглазыми птицами, мертвыми бабочками и громоздкой старомодной мебелью. Все эти предметы вдруг сделались болезненно-четкими, будто кроме них в моей жизни не было ничего другого.
Госпожа подошла к столу, взяла маленький латунный колокольчик. Позвонила, раздался пронзительный и громкий звук.
Затем она села и пристально посмотрела на меня.
— Наша встреча затянулась. Я благодарю тебя за визит и не желаю тебе никакого зла, однако, к сожалению, не могу ни отменить разрушение церкви, ни вручить тебе то, что ты хочешь. Кромсатель тебя проводит!
Я мгновенно вспомнил слова Морриган о Кромсателе. На секунду я почти представил его себе — огромную, массивную и грозную фигуру. Но только на секунду. Потом все вытеснил образ женщины. Она лежала в темной воде, с изуродованным лицом и привязанными к телу руками.
— Нет! — выдохнул я, прекрасно понимая, насколько бесполезно это слово, но не в силах сдержаться. — Я не оставлю ее здесь! Она же маленькая, она просто ребенок!
— Это бессмысленный спор, — ответила Госпожа. — Я не отдам ее добровольно, а ты не сможешь одолеть моего Кромсателя. Никто не сможет, честно говоря.
Я попытался представить, что бы на моем месте сделал настоящий герой. Что сделала бы Тэйт. Но Натали была сестрой Тэйт, а я был под землей, один на один с женщиной, способной опустошить целое озеро и вылить его в гостиную своей сестры, желая отомстить. С женщиной, которая насылала на город бесконечный дождь и пожар, только для того, чтобы напомнить о себе. Что я по сравнению с ней? Ничто!
Когда открылась дверь, Натали съежилась и спряталась за юбку Госпожи, вцепившись в свою клетку.
В дверях стоял Кромсатель. Он был очень худой, ростом гораздо выше Госпожи. Он мог бы быть ее братом. Те же темные волосы, те же слезящиеся больные глаза.
Все в нем было мне знакомо — черное пальто, тонкие бесцветные губы, выпирающие лицевые кости, но очень смутно и неверно, как во сне.
Кромсатель дотронулся пальцами до лба, хотя был без шляпы.
Я посмотрел на него — и вдруг вспомнил себя совсем маленьким, умещавшимся на сгибе его локтя. Он забрался в спальню, вытащил малыша из колыбельки, закрыл окно. Оставил меня в комнате. Выходит, Кромсатель был моим единственным воспоминанием о жизни до Джентри.
Госпожа встала со своего кресла и отошла на приличное расстояние.
Кромсатель молча проводил ее взглядом. Глаза у него были прищуренные и внимательные.
Не глядя в его сторону, Госпожа заговорила снова.
— Будьте любезны, покажите нашему гостю выход!
Кромсатель улыбнулся странной бесстрастной улыбкой, поклонился мне, и в этот момент я почувствовал запах, исходивший от его кожи. От него пахло ядом, железом.
Я мгновенно почувствовал сердцебиение, и не только в груди, а одновременно в руках, в пальцах и горле.
Госпожа закрыла лицо платочком.
Мой следующий вопрос был вызван не столько любопытством, сколько полной растерянностью.
— Кто он такой?
Она посмотрела на меня поверх кружевного уголка носового платочка, ответ прозвучал неразборчиво.
— Садист и мазохист. Сам терпит немыслимые страдания, поскольку ему доставляет удовольствие наблюдать за мучениями других.
Однако Кромсатель не выглядел ни страдающим, ни несчастным. Веки у него воспалены, белки глаз налились кровью, но двигался он быстро и уверенно.
— Идем! — хриплым шепотом приказал он, схватив меня за руку.
Когда Кромсатель вытащил меня в коридор, я обернулся. И увидел, как сестра Тэйт заняла свою подушечку, прижимая к груди клетку.
И вдруг меня обдало запахом крови, я пошатнулся.
Кромсатель поддержал меня, больно впившись в руку. На его лице было написано вежливое достоинство, как у кинематографических джентльменов, разъезжающих в экипажах, но грубый и низкий голос настолько не вязался с этим образом, что казался принадлежащим кому-то другому.
— Полегче! — сказал он. — Все в порядке!
Он повел меня по коридору, поддерживая за предплечье.
— Скажи-ка, братец, как там нынче погодка в парке? Кажется, дождик накрапывает?
Когда я промолчал, он встряхнул меня, крепче стиснул пальцы и поволок по коридору так быстро, что полы его пальто взметнулись и захлопали.
— Только не вздумай падать в обморок, не то я живо приведу тебя в чувство парой пощечин! Мне наплевать, что происходит на земле, но видит Бог, я люблю этот славный городок! Наша Госпожа тоскует по старым временам, а я тебе скажу, что воины и крестьяне никогда не оказывали нам такого гостеприимства, как сейчас.
Все мои силы уходили на то, чтобы переставлять ноги, держать спину прямо и глядеть в пол.
— Хочу рассказать тебе одну историю, — продолжал Кромсатель. — Историю о нас и о людях, живущих наверху. Случилось это в тяжелую и трудную пору, когда они ждали от нас спасения. Поверь мне на слово, братец, в тот год мы получили столько крови, сколько никогда прежде! Мы резали их ягняток на все древние праздники — на Имболк, на Белтейн и на Ламмас[19] — короче, на каждый святой день. — Он улыбнулся, показав мелкие ровные зубы, но я заметил, что десны у него кровоточат и гноятся. — Праздничков-то много, братец!
— Это было во время Депрессии, — сказал я. Мой голос прозвучал сипло и прерывисто.
