Александр Прозоров - Москва – Врата Демонов
Так Уклейка испытала еще одно страшное разочарование в своей судьбе и в себе самой. Ведь издавна известно, что альвы отбирают среди народов Спасенных Земель детей с даром чародейства и учат их волхвованию. Именно на это она надеялась. Но на долю худосочной неудачницы не выпало и такого умения.
— В этом мире все уравновешено, смертная, — ощутив ее чувства, сказал альв. — И чем больше ты истерпела в одном, тем более тебе воздастся в другом.
— В чем другом? — устало покачала головой девушка. — У меня только одна жизнь и одна судьба. На что я могу ее заменить?
— Твое страдание натянуло нить твоей судьбы подобно тетиве лука, поющей от легкого прикосновения. Я слышу ее мелодию и слышу отзвуки другой подобной, столь же одинокой и натянутой тетивы. И я связал две ваши нити вместе, женщина. Теперь ты можешь бежать от своего счастья, можешь драться с ним и кусать его, ругать и проклинать. Но оно все равно придет к тебе, сядет вот на этом камне, положив перед собой припасы, и улыбнется тебе, простив за все твои глупости. И будет так, ибо заклинание слез никогда не дает промаха, а слез ты пролила столько, что их хватит на чародейство для всех женщин мира. Живи спокойно, смертная. Нити поют общую песню, и назначенное тебе счастье уже начало свой путь, притянутое назначением судьбы, и закончит его здесь, даже если ради этого придется рухнуть всем препонам Вселенной.
Альв склонился и ушел за скалы, оставив одинокую девушку начинать на берегу безымянной реки новую жизнь.
Слова лесного чародея если и не утешили, то успокоили Атаю и остановили поток ее слез. У нее появился дом, которому требовалась постель, которому требовался очаг, которому требовался хворост. Заботы цепляли одна другую, хлопоты отвлекали, дела скрадывали печали и топили прежние обиды в глубине памяти. Девушка собирала и сушила грибы, плела корзинки и клеила берестяную утварь, копала дикие коренья и луковицы, что-то съедая, а что-то откладывая про запас.
Иногда ее навещал альв, принося то зайца, то кабана, и тогда она отъедалась мясом, а шкурки выделывала и шила себе одежду. У Уклейки было много времени, и потому одежду она себе кроила со старанием, не торопясь, украшая бахромой и кисточками каждый шов.
Из крапивных нитей девушка сплела себе головную повязку и широкий пояс, сделала краску из ягод черники и расцветила их красным солнцеворотным узором, набрала горку створок перловицы и за зиму сделала себе из их перламутра нарядные височные подвески. Хотя, конечно, праздников, на которые их можно надеть, либо воина, которого можно соблазнить радужным блеском украшений, у Атаи не предвиделось. Но все равно — как прожить девушке без украшений? Пусть даже они хранятся в запылившемся туеске, а не сверкают возле карих пронзительных глаз. Красоваться не перед кем и негде, но края рукавов на тунике и по всему подолу она все равно оленями вышила. И на высоких сапогах у Уклейки колокольчики расцветали краше настоящих полевых.
Хуже всего отшельнице пришлось зимой. В одиночку и под шкурами-то не всегда согреешься, а у нее, кроме сена, ничего и не имелось. Закапывалась поглубже, да там и спала, благо ветрам в домик забраться не под силу. По счастью, альв ее не забывал и пару раз принес по целой оленьей туше. Кабы не такое подспорье — точно бы сгинула.
Потом снова была весна, и вместе с весенним солнцем пришли новые надежды и мечты. Столь сильные, что Атая даже попыталась заигрывать с альвом. Чародей воспринял старания благожелательно… Приласкал — как человек с утешением поглаживает ластящуюся кошку. Погладил по голове, по плечам, похвалил и приободрил, обещал навещать почаще. И — пропал.
Все правильно — какая может быть любовь между существами из разных народов? Как ни заигрывай белка с орлом, как ни дружи кошка с лисою — все едино ничего, крепче дружбы, между ними не вырастет.
И опять тянулось лето, и опять пришла зима, показавшаяся уже не столь страшной, и опять расцвела весна, и опять зазеленело лето… Коловорот крутил Спасенные Земли по неизменному кругу, а вместе с ними в этом кольце кружилась и девушка. Атая по прозвищу Уклейка привыкла к новой жизни, и ее мечты стали потихоньку тонуть в памяти, вслед за нестерпимыми когда-то обидами.
Очередной день очередного лета выдался таким же раскаленным, как несколько предыдущих.
— Не будет ныне грибов, — с тревогой подумала девушка, умываясь у реки. — Пересохнут грибницы, ничего не вырастет.
В такие дни мясо хорошо на камнях впрок сушить, да только альв этим летом про отшельницу забыл вовсе, добычей не баловал. Трава в такие дни тоже хорошо сохнет, да валежник в лесу легче становится без лишней влаги. Так что имело смысл воспользоваться шансом прихватить побольше на пару хворостин.
Дрова для Атаи были извечной проблемой. Что полегче да поближе, она давно собрала. С каждым разом приходилось ходить все дальше и забирать все более тяжелые сучья. Но их всегда было мало. Огонь поедал дрова жадно, только успевай подбрасывать. А обойтись без очага невозможно. Не всякую еду сырую едят, не все работы засветло выполнить получается, не все вечера теплыми выдаются. Да еще на зиму запасаться надо, причем сейчас — под сугробами потом вовсе ничего не сыщешь. В морозы без огня — просто смерть…
Намотав на пояс веревку — дабы потом собранный валежник увязывать, — девушка перешла вброд реку. По эту сторону все уже далеко было выбрано, а на том берегу еще имелось где поживиться. Правда, и там пришлось шагать довольно долго, прежде чем среди нехоженого леса стали попадаться опавшие с деревьев нижние, не знающие солнца, мертвые сучья.
Размотав веревку, Уклейка стала носить на нее хворост и валежник, стараясь выбрать одинаковые по длине ветки, чтобы в пути не рассыпались. И тут ее внимание привлек протяжный нарастающий гул. Девушка подняла голову, прислушиваясь. Больше всего это напоминало далекий громовой раскат. Но почему-то протяжный, непрерывный. И крадущийся все ближе. Посмотреть бы — но поди сквозь кроны разбери, что на небе творится! Вроде как голубое — вот и все, что удается различить.
Гром между тем нарастал, сотрясая уже самую землю, а потом вдруг превратился в треск, хруст. Стало видно, как вдалеке раздаются в стороны ветки и целые деревья, как с недовольным клекотом, карканьем и писком разлетаются вспугнутые птицы. Что-то хлопнуло в последний раз — и гром затих.
Девушка прислушалась. Вроде бы все тихо, ничего больше не происходило. Атая поколебалась — и любопытство взяло верх. Не так уж часто в ее здешней жизни хоть что-нибудь случалось. Проверив наличие ножа на поясе, она стала пробираться вперед. И неожиданно услышала человеческий голос. Но не речь — на взгорке стояло человекообразное существо грязно-болотного цвета, с горбом и вовсе невообразимого, совершенно неживого цвета и махало руками.
Уклейка на всякий случай изобразила улыбку и тоже помахала в ответ. Авось порождение чащобы окажется дружелюбным?
Однако тварь вдруг зарычала в непонятной ярости и бросилась на нее.
Сердце екнуло, от испуга перестав биться, и девушка что есть ног бросилась наутек. Однако существо оказалось шустрым — догнало уже через сотню шагов, сгребло цепкими лапами и потащило, потащило, не снижая бега. Уклейка орала и царапалась, брыкалась как могла, вцепилась пальцами в волосы, извернулась, клацнула похитителя зубами за шею, хорошенько зацепив кожу, потом еще раз. Дотянулась до мочки уха, вцепилась в него. Однако существо, похоже, совершенно не чувствовало боли. Тут девушка вспомнила о ноже, попыталась достать — но безуспешно, только волосы упустила и опять повисла головой вниз через плечо. Тогда она извернулась в другую сторону и вонзила зубы чудищу в лапу.
Внезапно над лесом вдали ало полыхнуло — и жесткий удар невероятной силы сорвал ее с плеча похитителя, швырнул спиной вперед. Девушка ударилась, перевернулась, врезалась невесть во что, перевернулась еще раз и с хрустом зарылась глубоко во что-то мягкое…
Потом были покой, тишина, синее небо над головой — и невероятная боль во всем теле. Немного отлежавшись, Уклейка все-таки попробовала пошевелиться. А когда это удалось — встала на ноги, цепляясь руками за окружающие ветки.
Оказалось, от смерти ее спасла лещина — в зарослях даже осталась широкая светлая полоса, проломанная телом девушки сквозь крону из гибких тонких ветвей. Вокруг на высоту почти по пояс все было завалено ломаными сучьями, ветками, а стволы деревьев торчали вверх толстыми голыми палками, и лишь на некоторых с одной стороны осталось по нескольку ветвей. Лес стал светлым и прозрачным, просвечивающим почти на полдня пути в любую сторону.
— Валежника на всю оставшуюся жизнь хватит, — пробормотала Уклейка, забираясь на груду повыше, и выпрямилась на ней во весь свой скромный рост.
Взгляду девушки предстала совершенно ужасающая картина. Лес, что ближе, стоял без ветвей — одни стволы. В паре сотен шагов перед ней стволы тоже лежали, с корнями вырванные из земли неведомой силой. А дальше — как раз там, где она собирала валежник, — осталась только взрытая, вздыбленная земля, голая и безжизненная. Ни деревьев, ни кустов, ни даже травы или мха — все было истреблено, уничтожено, стерто, словно гигантская рука кинула сверху валун, хорошенько покрутила и убрала, дабы убедиться в успехе кровожадного развлечения.
