Юлия Сергачева - Горелом
— Иди. «Не желай другим зла, чтобы оно не вернулось к тебе».
Ритуальная формула пришлась как нельзя кстати. Август нехотя удалился, не решившись спорить, но и со спины было заметно — недоволен.
— Мое имя Вера, мой муж пропал без вести…
— Мое имя Павел, меня прокляла ведьма…
— Мое имя Виктор, я прошу о помощи…
Слышно, как один из верзил за спиной переступает с ноги на ногу. Бедняга умаялся. Горелому хоть сидеть позволено. Второй застыл неподвижно, Ян даже дыхания его не ощущал, только плескается в ритме искусственного факельного огня тень. Стражи дежурят скорее для проформы, никто в здравом уме не станет покушаться на жизнь горелома, чтобы не унаследовать его проклятье. Но иногда люди, получив отказ, теряют контроль над рассудком.
Беззвучно, но тяжело ступая, входит немолодая женщина… Хотя нет — то ли освещение сыграло с ней злую шутку, то ли усталость прошила нестарое еще лицо темными морщинами, но лет женщине не больше тридцати. Зато выглядит развалиной.
— Мое имя Ридия, я прошу о помощи…
— Говори…
— Моя дочь… Ее зовут Стелла, ей десять… Врачи сказали, что это рак, но случай не безнадежный. Можно вылечить. Но ей всего десять, а процедуры… — женщина частит, сыплет растрепанными фразами и нервно треплет в руках бумажный листок. — Химиотерапия, лекарства, они… Я хочу, чтобы вы помогли ей.
Ее беда — словно колпак из черного хрусталя. Ударишь — рассыплется, но посечет осколками.
— Вот! — наконец решается Ридия, протягивая уже изрядно пострадавший листок. — Тут имена… Я работаю на фабрике, у нас очень хороший коллектив. Все женщины, у всех дети… Они понимают, как это… Они дали согласие…
Что испытывает человек, узнав о болезни ребенка своего коллеги по работе? Сочувствие, быстро проходящую жалость? Душевный дискомфорт… Вроде того, что вызывает простуда или, скажем, чирей… Рак, разбитый на части, падет на других, обратившись, вероятно, мучительными, но безобидными болячками.
Верзила в тени шевельнулся, беззвучно переместившись и взяв у привставшей было женщины бумагу. Тень разрослась до исполинской и тут же трусливо сократилась, вернувшись к ногам хозяина.
Ян принял мятый листок уже из его рук. Темновато, но можно разобрать, что на простенькой линованной страничке, вырванной из тетрадки, десятка три женских имен, написанных разными почерками. Собственноручно. Хорошие люди в этом коллективе на фабрике, не всякий решится на такое. Если только…
— Вы сказали им все?
Даже Ян сам не узнал свой искаженный голос, а женщина заметно дернулась, машинально покосившись через плечо. Торопливо закивала:
— Да. Я рассказала им, чем это грозит, они готовы помочь…
— Ридия, вы сказали им все? — с нажимом на последнее слово повторил Ян.
И она заплакала. Лицо не дрогнуло, но по щекам потекли слезы, оставляя мокрые, поблескивающие в пляшущем свете фальшивых факелов, дорожки.
— Вы сказали им, что рикошет непредсказуем? И что возможно, болезнь не раскрошится, а ударит лишь одну из этих женщин? Но это будет не насморк. Они действительно согласились на это?
— Они согласились! — с отчаянием выдохнула Ридия.
Ян накрыл строчки ладонью. Чернила под рукой, словно проволока под током — должны жечь, а остаются холодными. Те, кто писал это, не в его власти. Их защищает магия неведения…
Гореломы были бы всесильны, если бы по своей воле или воле других людей могли менять судьбы людей без их ведома. Но нужно либо согласие — ясное и бескомпромиссное тех, кто примет на себя удар, либо в действие вступает фактор случайности.
— Вы не сказали им всей правды.
— Тогда они бы отказались! — женщина падает на колени — подкосившиеся ноги не держат.
— Вы могли вообще ничего никому не говорить… — угрюмо подсказал Ян. — Тогда болезнь уйдет людям, которых вы даже не встретите никогда.
— Я так… не могу, — Ридия шепчет, понурив голову и сгорбившись.
Ян внезапно заметил, что в зале холодно и душно. И что от запаха лимона щекотно в носу. Очень хочется глотнуть чистого воздуха, не отравленного словами о чужих бедах. Сбежать бы отсюда прямо сейчас…
Их не так много, как можно было бы подумать. Нет, всем известно, что на предварительном этапе идет отсев слишком уж нелепых или малозначительных просьб, но тем не менее в крупном городе наверняка больше людей, готовых заплатить любую цену за избавление от беды… Однако, их не так мало, как хотелось бы. Тех, кто и впрямь готов на все. Даже на то, чтобы отдать свое несчастье другому, отведя от себя. Жене. Любовнику. Другу.
Мать, готовая пожертвовать собой ради детей. Мать готовая отдать на заклание других, ради своих детей. Мать, готовая отдать счастье детей ради своего благополучия…
«Разве в обычной жизни люди поступают не так же?» — усмехаясь, говорили в приюте, где рос Ян, учителя.
Вот только в обычной жизни люди сами принимают решения, а не заставляют делать это гореломов.
А как Ян может принять решение за женщину, чей ребенок мучается? И не ему осуждать ее, если она решит сейчас сбросить свое несчастье на других, незнакомых. Он не посмеет отказать ей — хуже будет. Проклятый дар отомстит стократ злее.
— Нет… Простите, я… в другой раз, — словно в ответ на его мысли бормочет женщина, поднимается с трудом, уходит, ступая по-прежнему тяжело, но бесшумно. Даже ревнивое эхо залы не откликается.
Ян сдвинул маску, отвернувшись от охранников. Долго пил воду, припасенную для него в неприметной нише. Бутылки с минералкой лежали в походной переносном холодильнике, таком неуместном в этом царстве средневековых страхов.
— Меня зовут Леопольд, я требую помощи!
Хм, нечасто приходится слышать требования… Ну, исключая те случаи, когда в ответ на отказ помочь, от Яна требуют сдохнуть на месте.
— …крупная растрата, — бормочет Леопольд, одергивая полы дорогого костюма. — Там статья лет на девять. Даже мой адвокат говорит, что…
Тьфу! Ведь еще на входе должны были срезать этого финансового махинатора с его «неодолимой» бедой. Не иначе денег кому сунул.
— Нет, — не дав ему закончить, с удовольствием произносит Ян.
И его «нет» во всех смыслах веское падает на Леопольда, как каменная плита. Он даже слюной брызгать перестал, вжав на мгновение голову в плечи и с опаской покосившись наверх.
А забавно будет, если он и Яну попробует предложить взятку… Хотя, ничего забавного. Снова он берется судить, чья беда серьезнее — крестьянина-дачника с его соседом и падальщиками или этого потного финансиста с тюремным сроком за растраты лет на девять.
— Меня зовут…
— Я молю о помощи…
— Мой…
— Моя…
— Я…
Ян опустил веки, чтобы не видеть гнусного человечка напротив с его мерзким желанием. А этого как пропустили? Впрочем, точные критерии отбора ему неизвестны… Зато известно, что его собственная ненависть пойдет этому мерзавцу во благо. И он непременно получит то, что хотел, помимо воли Яна. Это тоже проклятие гореломов — те, кого они ненавидят, будут счастливы. А тех, кого они осмелятся полюбить, будут преследовать беды.
В голове пробуждается знакомая боль, а запах лимона становится невыносимым.
— Достаточно! — резко произнес Ян, заставив человечка буквально подскочить. — На сегодня все.
— Но время еще не вышло… — наглец так увлекся, что даже попытался возразить. Охранники обступают его, словно каменные глыбы стискивают утлую лодчонку и выталкивают прочь.
Время действительно еще не вышло. Честно говоря, Ян ждал, что его удержат, но протестов не услышал. Все-таки репутация у него не такая уж и плохая, и обычно Ян не взбрыкивает. Впрочем, может, никому не захотелось связываться…
* * *Булыжники под ногами звонко отщелкивали каждый шаг. Длинная тень бежала впереди, перетекая по камням. Поднялся холодный ветер, и после застывшего душноватого тепла подземелий, Ян мигом замерз. Кофе, что ли выпить? Но кругом люди, люди, люди… Не хочется видеть людей. Голова кружилась. Озябшие руки почему-то никак не попадали в карманы. Вдруг накатил и оглушил пронзительный звон…
Ян не заметил, как оказался на путях, как раз между бегущими навстречу друг другу трамвайчиками. Водители обоих трамваев очень синхронно шевельнули губами, наделив Яна, надо думать, одинаковыми нелестными эпитетами. Воняющий металлом и смазкой теплый воздух обдал с двух сторон.
Мгновение поколебавшись, Ян припустил за тем трамваем, что тормозил на остановке. Денег мало, внутри тепло, да и страшно хотелось оттянуть миг возвращения. Самый подходящий транспорт.
Не хочу больше, — снова тупо закрутилось в голове. Не хочу. Надоело.
Надо покончить с этим, как можно быстрее. И, единственный способ, пусть даже призрачный, известен. И провались тогда пропадом вся эта выморочная жизнь…
