Алекс де Клемешье - Сын Дога
Ну а дальше Федор Кузьмич все верно угадал. Решив, что хворь, будто клопы, только в передней обосновалась, старик Агафонов надумал сыграть самодура. Поссорился с супругой – да и выставил ее из горницы, чтобы та на печке поспала ночку-другую. Сам только делал вид, что спать ложится: дожидался, пока она свет погасит – и сразу ухом к дверной щели припадал. На первую ночь показалось, что все в порядке. Но, может, только показалось, потому что самого его в какой-то один момент скрутило беспощадно, так и думал, что обязательно помрет сию минуту на холодном полу возле двери в переднюю. Обошлось. А на следующую ночь он снова беспомощные сипы на печке расслышал.
– Она по утрам прозрачной совсем становилась, Федь, – пожаловался старик напоследок. – Таяла, словно что-то изнутри ее поедом ест. Что мне было делать? Пусть, думаю, уедет, а там, может, внуки ее в больницу определят.
– А просто ей об этом сказать? Неужто не поняла бы? Неужто сама не согласилась бы в городе обследоваться?
– Она-то?! Без меня?! – с досадой повысил голос Агафонов. – Шуткуешь ты, что ли, гражданин милицейский начальник? Не оставила бы она меня тут одного, испужалась бы крепко. Она ж считат, что здоровей меня! А вместе в больницу лечь – так дом поручить некому…
– И ты решил собой пожертвовать, самоотверженный ты наш чапаевец…
Старик вызывающе вздернул бороду, но смолчал.
Не стоило, конечно же, не стоило в тот момент Федору Кузьмичу устраивать новую попытку, но не мог он оставить без внимания такой серьезный сигнал и потому полез в Сумрак. Будто током шибануло во весь рост! И рука сразу кенгуриной лапкой к груди опять приклеилась, и щека затряслась-задрожала, и пот прошиб. Пошатываясь, но стараясь виду не показывать, пошел участковый одеваться.
– Вот что, хозяева! – накинув тулуп на плечи (засунуть «лапку» в рукав никак не удавалось), громко сказал Денисов из сеней в избу. – Дурость свою покамест поумерьте. Никто ни с кем не разводится, никто никуда не съезжает. Ясно? Мне нужно чуток подумать. Надеюсь, до ночи вашу проблему решу.
– А что за проблема, Федор? – откликнулась с печки старуха Агафонова.
– А об энтом тебе чичас твой ненаглядный расскажет! – пообещал участковый.
Прохладно было на улице в незастегнутом тулупе, да только так Денисову было даже лучше. Постоял он, потоптался на месте, скрипя свежим, еще не слежавшимся снегом, подышал полной грудью. Хотел вернуться в центр села, в милицейский кабинет, дозвониться до районного отделения Ночного Дозора, посовещаться с Евгением Юрьевичем. Уж больно симптомы стариков на вмешательство походили – порча, проклятие или что-то в этом духе. Был бы Денисов в силе – он бы запросто определил источник странной болезни. Может, саму порчу снять и не смог бы, но хотя бы уверился в предположении, оформил бы вызов дозорных по всем правилам. А поскольку Сумрак его до сих пор к себе не пускает – значит, и уверенности быть не может никакой, и вызывать занятых людей не следует. Но посовещаться по телефону – это же совсем другое, правда? Тем более что давненько уже с руководителем районного отделения Федор Кузьмич не общался.
Однако сделал пожилой милиционер пару шагов в сторону центра Светлого Клина и понял, что может не дойти. Крепко его при входе в Сумрак шваркнуло, ох, крепко! Еще чуток подумал. А что думать? В селе помимо него только один человек еще есть, который информацию из Сумрака читать умеет. Уж не раз он прибегал по необходимости к помощи Матрены Воропаевой, но и сама она от него, Денисова, ничего плохого, кроме хорошего, не видела. Может, и на этот раз выручит. Пошел участковый в другую сторону, да снова споткнулся. Хоть и ближе отсюда до крайнего в селе домишки, а ведь и туда он, похоже, в таком состоянии не дойдет.
Пригорюнился Федор Кузьмич, озадачился. Тревожить односельчан, подмогу вызывать – вроде как-то совестно. Что ж это за представитель власти, который шагу ступить не может? Отыскал глазами лавочку вдоль чьего-то палисадника, присел на нее, даже не стряхнув с широких ладных досок насыпавшегося снега, привалился спиной к заборчику.
– Ничего, – сказал сам себе успокоительно, – посижу минутку-другую, а там и пройдет.
И вот надо же такому приключиться! Никогда не позволял себе задремать в неурочное время, наоборот – мягко, с пониманием, но все-таки журил местных стариков, которые приходили на заседание сельского совета и засыпали уже на вступительном слове председателя. А тут вдруг посреди студеной сельской улицы и сам клюнул носом, поплыл, поплыл, забылся…
И чудилось, что видит он перед собой в безграничном пространстве диковинного фиалкового цвета сплетенный из тугих жгутов багровый узел – будто совсем маленькую лодчонку, затерянную посреди моря. Лоснится тот узел, пошевеливается, точно напряженные мышцы без кожи. Видно, хотят жгуты распутаться, освободиться, а не могут – фиалковое пространство со всех сторон их поджимает наново. И вдруг откуда ни возьмись врывается в эту картинку что-то постороннее – во сне Федор Кузьмич и не разглядел сперва, да и потом скорее угадал, нежели заметил. Это что-то, которое постороннее, начало подергивать фиалковое пространство, трепать его легонечко. Словно ветерок набежал, да только лодчонку не тронул, а рябые волны на море заставил приплясывать. Забеспокоилось море, загустело, попыталось разгладиться, а только сопротивляться ветерку не в состоянии – так и дрожит, так и подпрыгивает. Все фиалковое пространство пульсирует, да пульсирует не одинаково, не в ритме секундной стрелочки на наручных часах, а так, словно ветерок морзянку передает или чечетку отстукивает. Тут уж морю совсем не до лодчонки стало, забыло оно про то, чтобы наново багровый узел подтягивать, – и поползли в разные стороны сплетенные мускулы, и распрямились, и натянулись упруго…
Вышел из забытья Федор Кузьмич, заозирался очумело. Что за напасть?! Секундное сновидение закончилось – а рваный ритм все еще пульсирует, все еще подергивает, треплет невидимое уже фиолетовое море! Прислушался – и впрямь что-то постукивает. Поднялся Денисов с лавочки, огляделся еще раз, уже по-настоящему, не спросонья. Оказалось, не так уж далеко он от дома стариков Агафоновых отойти успел – всего лишь до соседнего палисадника.
Говорят, в детстве и юности не слишком-то дружили между собой Николай Галагура и Евлампий Агафонов. Вроде и морды даже друг другу били по какой-то неведомой причине. А потом – революционная молодость, Гражданская война, строительство социалистического государства… В конце двадцатых вернулись они в родное село уже не разлей вода и даже дома порешили поставить рядышком, бок о бок. Так же вместе на фронт ушли в сорок первом, в одной роте воевали, вместе же и назад, в Сибирь, из-под самого Будапешта.
Несколько лет назад не стало фронтового дружка Евлампия Емельяныча, один он остался в селе из своих сверстников. В доме же, что по соседству, жил теперь старший сын Николая Галагуры с семьей.
– Ить энто Павка наверняка барабанит! – догадался Денисов.
Хоть по возрасту был теперь Павлик Галагура ближе к комсомольцам, продолжал он числиться барабанщиком пионерского отряда села Светлый Клин и к своему делу подходил очень ответственно. Прошлой зимой даже жаловались на него старики Агафоновы – так часто и так громко репетировал юный барабанщик в непосредственной близости от окон их спальни.
Удивило Денисова не то, что барабанные дроби в его зыбкое никчемушное сновидение проникли. Так ведь часто случается – звонит, скажем, будильник на прикроватной тумбочке, а тебе аккурат в этот момент снится, что на столе у председателя колхоза телефон разоряется. И сердишься ты во сне, и удивляешься, отчего это председатель так тупо на аппарат смотрит, а трубку снять не догадывается? Потом, конечно, просыпаешься и собственноручно стучишь по блестящей пимпочке, заставляя будильник умолкнуть.
Удивило Федора Кузьмича другое. Ну, сколько он мог дремать? Минутку? Две-три? Вряд ли больше. А чувствовал себя так, словно и выспался, и вообще отдохнул, да еще и поправился за время сна. Пусть «кенгуриная лапка» не до конца еще распрямилась, зато щека дергаться перестала, и муть из головы улетучилась, и тяжесть в висках пропала. Он же несколько минут назад шагу ступить не мог! А теперь – ать-два!
Постоял еще возле палисадника Федор Кузьмич, подумал, послушал Павкину репетицию и хмыкнул. Может, неспроста он во сне фиалковое пространство и перекрученные жгуты увидал? Может, не просто так, повинуясь странной морзянке, расступилось фиолетовое море, выпуская на свободу лодчонку? Денисов, сам когда-то умевший барабанить, постарался запомнить барабанный ритм, несущийся из окошка на улицу, да только куда там! Мало того что Павка разучивал что-то по-настоящему сложное, так еще и ошибался частенько, от чего ритмовка превращалась во что-то… Денисов хмыкнул во второй раз: во что-то чужеродное ритмовка превращалась, в инопланетное, неестественное. Как симфония композитора Михальчука.
