Анатолий Киселев - Орфей и Эвридика
Я встал.
Аквариум у стойки провожал зелёными глазами проходивших мимо неспешной вереницей Героев Рок-н-Ролла, Странных Объектов Между Светом И Звуком, Электрического Пса, Корнелия Шнапса, Поручика Иванова, Двух Трактористов, Мишу Из Города Скрипящих Статуй, Начальника Фарфоровой Башни, Марину, — 30, Кусок Жизни, Пустые Места, Пепел, Сыновей Молчаливых Дней, Музыку Серебряных Спиц, Мальчика Евграфа, Дитя Рассвета, Десять Прекрасных Дам, Комнату Лишённую Зеркал…
И протчая, и протчая, и протчая.
Шагнул.
Русалка в Аквариуме плеснула хвостом на прощанье…
Маленький Мэнь-Шэнь услужливо распахнул дверь…
Вступление второе
Смелей, Эвридика!
Ольга Фост
Нет, она не покупала отвратительных жёлтых цветов и не гнала алчных толп от своих покоев, а просто вышла в хмельные сумерки апреля — в один из тех весенних вечеров, когда небо приникает к земле с долгим нежным лобзанием и не покидает её до рассвета. Маргарита шла по мягкой прохладе бульвара и шептала строчки, что слышала много лет назад, когда девочкой жила у моря. Сильный, звонкий юношеский голос читал те стихи ветру, чайкам, прибою — и ей, прятавшейся за скалами.
— Позади — Илион. Впереди — Пенелопа, Итака. Рядом — плечи друзей. Плечи спутников. Я ведь — не Бог, я — их царь. Их защитник. Из Бездны, из Ада, из Мрака — я привёл их домой. Это вовсе не подвиг, а — Долг.
Асфальт поддакивал рифмам и ритмичному перестуку каблуков. Маргарита не знала, отчего в этот вечер ей захотелось нарядно, почти празднично одеться… Ведь просто же вышла на прогулку из душного пенала комнаты.
Нет, не просто… Тревога, неясная, неразличимая, как далёкий зов, обволокла душу предвосхищением чуда, позвала в шальное апрельское волшебство, обещая что-то. Песню? Радость? Жизнь?
«Ах, жизнь! Но какой же чудесный вечер… Да жила ли я прежде? Точно, точно, сегодня непременно случится… небывалое», — мысли и образы вились над русыми волосами женщины, отчего ей впервые за много лет захотелось танцевать. Ну и пусть осуждающе смотрят старушки и поджимают губы. Ну и пусть подростки те подсмеиваются — на здоровье! — а она подняла лицо к небу. И закружилось оно, закружилось, такое близкое, такое ясное…
— …такое ясное, — вкрадчиво произнёс кто-то рядом. Вздрогнув, женщина повернулась на голос. В мареве из городской пыли и закатных лучей стоял непонятный тип. Морщинистое, измятое жизнью лицо его несло отпечаток небесной благодати крепостью не менее девятнадцати оборотов. Тощую шею незнакомца обвивал жидкий шарфик в растаманскую полоску, концы которого спускались по застиранной футболке к потёртым на коленях и отчаянно расклешенным джинсам. Край брючин окаймляли согнутые пополам двухкопеечные монетки. Но даже не этот вполне хипповый вид удивил ко всему, казалось бы, привычную москвичку Маргариту, а то, что вместо хайратника голову этого странного явления украшал головной убор индейского вождя. В потоке солнечных лучей перья воинственно блестели и казались зелёными.
Над памятником великому поэту пронёсся ветерок, скользнул вниз, к бульвару, и блеснуло сквозь ветви солнце, царапнуло лучом на мгновение. И показалось Маргарите, что ей всё это мерещится — и уютный гомон бульвара, и весна, и этот диковатого вида хиппи, и жизнь вообще.
— Простите, что так внезапно потревожил вас, — субъект не столько проговорил это, сколько пропел, чем прервал старательные усилия Маргариты проснуться.
Ответом ему были прищуренный взгляд, сложенные на груди руки и скептически поджавшиеся уголки рта — Маргарита тоже умела быть резкой. На свой лад, конечно. Но типус всё понял правильно, так как рассыпался в многословных, цветастых и столь невнятных извинениях, что самым осмысленным в них для женщины оказалось «старинный друг семьи», «положение отчаянное», «без вас не обойтись» и «споспешествуйте». Ну и хиппи! А может, не хиппи?
— Не имею чести быть с вами знакомой, — высокомерно произнесла Маргарита. Обычно её вежливость безотказно отпихивала хамов, а этот наглец даже не подумал смутиться. Напротив, улыбнулся мармеладной улыбкой Будды и безмятежно сообщил, что именно сейчас ей и представится шанс исправить сие несомненное упущение.
Откуда-то потянуло вечностью. Маргарита зябко вздрогнула и огляделась. Люди шли мимо, и никто не обращал внимания на странную сценку, вроде бы происходящую у них перед глазами. Смотрели мимо и сквозь. Разве только через них с этим престарелым хиппи не проходили. Она снова перевела взгляд на своего собеседника, недоумевая всё сильнее. Но ещё больше её тревожило, почему она стоит здесь, говорит с этим — а между прочим, с кем? — и не делает ничего, чтобы уйти.
— А потому, дорогая моя Маргарита Николаевна, что вы не покупали отвратительных жёлтых цветов и не гнали алчных толп от своих покоев, а просто вышли в хмельные сумерки апреля вослед так давно зовущим вас стихам. Неужто хоть раз в жизни не мечтали выйти из-за камней и заговорить с ним?
Она прикрыла глаза, положила ладонь на грудь, но ещё боролась. И потому ответ прозвучал хоть и тихо, но твёрдо:
— Это шантаж.
Тут тип удивил в очередной раз. Глаза его налились слезами по тысяче карат каждая, подвижное лицо перекосилось так, что если бы чувство юмора в тот момент не отказало Маргарите напрочь, она непременно вспомнила бы о лимоне. Таинственный незнакомец рухнул перед женщиной на колени, ткнулся перьями в мыски её туфель и зарыдал. Впрочем, на сей раз его дикция ничуть не пострадала, и за рыданиями Маргарита чётко различала каждое слово:
— Свет мой, княгинюшка, не вели казнить, вели за Волошина словцо замолвить! Пропадёт он без тебя, как есть пропадёт! Пощади, милостивая, защити, всесильная.
Расчёт оказался верным: перепуганная Маргарита нагнулась к нему, обхватила за плечи, зашептала утешающе:
— Хорошо, хорошо, я согласна, согласна, только, прошу вас, встаньте, успокойтесь, не надо так… всё хорошо.
Лукавому якобы хиппи только того и надо было. Он резво вскочил с колен — лицо сияет, глаза сухие. И не успела Маргарита догадаться, что как девчонка попалась на весьма дешёвый трюк, а этот циркач уже щёлкнул пальцами, и за его спиной появилась дверь. Смеяться теперь? Плакать? Звать на помощь?
Рассудительная часть Маргаритиного существа поколебалась ещё чуть-чуть — и уступила место шальной, открытой и участливой. Дома никто не ждал. И не с кем ей было поговорить по душам о неподдельном. И не сбылись девчачьи грезы о странствиях по таинственным мирам в окружении могучих героев. А с другой стороны, к чему сомнения, когда чудо — хоть и в диком таком обличье — вдруг прикасается к твоей жизни?
«Ну, что я теряю? Комнатку в коммуналке, работу в музейном архиве да редкие вечера где-нибудь с подругами? Библиотека, правда, хорошая… ах, ладно — если что, приятельницы себе возьмут. На память».
Сердце предупреждающе ёкнуло, а разум умолк. Эх, была — не была!
Загадочный посланец приглашающе указал ладонью на дверь, и услужливый Мэнь-Шэнь с поклоном отворил её.
* * *Их встретил длинный узкий зал, едва освещённый пламенем камина и немногочисленными свечами. Тени играли на расписных балках низкого закопчённого потолка и стенах с портретами в массивных позолоченных рамах. Эта вычурная роскошь в сочетании с тёмным давящим потолком оцарапала поклонницу строгой классики Маргариту. В прокуренном полумраке угадывались лица сидящих на диванах или за столиками, и на людские эти лица совсем не походили.
Первым на глаза попался скелет в монашеской рясе. Он жизнерадостно наяривал на лютне блатной мотивчик, под который исполняли танец живота три горгульи, все как одна, похожие на маньяка с улицы Вязов. Маргарита чудом удержала нервный смешок и, чтобы не дразнить себя этим непристойным зрелищем долее, отвела торопливо взгляд — но его словно магнитом притянуло к царственно возлежавшему на широкой софе чёрному догу. На коротком обрубке хвоста и кончиках острых ушей того сияли огни святого Эльма. Пёс сверкнул электрическими лампочками глаз на вновь прибывших. От его прицельного внимания не ускользнул охвативший женщину трепет. Но в переживаниях её не было ничего нового под этой луной, а потому лампочки погасли, и пёс равнодушно отвернул морду к остову дерева, плотно обмотанному парчой и с алмазной диадемой на месте некогда пышной кроны. В сухой ветке дерево жеманно держало перламутровый мундштук с дымящейся папиросой и чёрным провалом дупла вещало нечто глубокомысленное бородавчатой жабе, курившей кальян. Жаба столь же глубокомысленно кивала в ответ и щурилась на пылавшее в камине полено. А там языки пламени учинили самую настоящую оргию, свиваясь с гибкими саламандрами в сложные и отвратительно чарующие узоры. Узоры пульсировали, сверкали, властно манили к себе…
Пришлось с усилием прикрыть веки, чтобы не поддаться настойчивому зову камина, не уйти в него. Разгорячённых щёк коснулся благодатный ветерок, Маргарита открыла глаза — вместо её удивительного спутника стоял пожилой человек, одетый дорого и со вкусом.
