Иные - Яковлева Александра
— Не думаю, что стоит ждать тела.
Ее ноги стали вдруг чужими, слабыми. Она осела на ковер у камина, уткнувшись лбом в его колени. Рука в перчатке легла ей на голову. Она стала неуклюже гладить волосы, и волоски, накручиваясь на шестеренки и поршни, рвались с пронизывающей болью. Катарина старалась плакать так, чтобы не беспокоить его всхлипами.
— Это ничего, — говорил Макс. — Скоро мы прекратим эту войну, и все мальчики вернутся домой.
1. Ах, как скоро в траурном молчании счастье превратится в тишину (нем.). Текст Карла Клингеманна.
2. Все, чего они хотят, — вернуться домой (нем.).
2. Все, чего они хотят, — вернуться домой (нем.).
1. Ах, как скоро в траурном молчании счастье превратится в тишину (нем.). Текст Карла Клингеманна.
Профессор Любовь
Здание Института накрыли сетью, как покойника — саваном, чтобы никто не видел просевших стен и расколотого надвое фасада. Ильинского тоже так накрыли. Когда пришло время прощаться, Петров взял коляску за ручки и сам подвез Любовь Владимировну к гробу. Она терпеть не могла, когда ее возили, тем более такие люди, как Петров, но увидеть Сашу было важнее, даже несмотря на давние разногласия. Она протянула к нему руки и откинула ткань. Лицо Саши было желтое и заостренное, вымазанное гримом, чтобы он напоминал живого. Но на живого Саша все равно не походил — скорее, на сломанную куклу в коробке. Прямо посередине лба темнело, словно его убил совсем маленький осколок, который влетел в голову со скоростью пули.
— Кто его нашел? Ты? — спросила Любовь Владимировна, когда они с Петровым стояли на кладбище и смотрели, как рабочие опускают гроб в могилу.
— Я, — отозвался Петров.
— И он был уже мертв, когда ты его нашел?
Петров склонился к самому ее уху и прошептал:
— Он был уже бесполезен. Говорил, что не чувствует боли. Бредил. Страдал. Я лишь немного ему помог, по старой дружбе.
Тяжелые комья земли застучали по крышке гроба, заглушая эти слова.
Теперь он вкатывал Любовь Владимировну в Большой дом напротив Института, тоже изрядно пострадавший от удара. Интересно, думала она, пока Петров вез ее подземным туннелем, сырым и полутемным из-за мигающего слабого света, — что же произошло. Взрыв бомбы? Или эксперименты Ильинского все-таки вышли из-под контроля?
Саша всегда отличался щепетильностью в исследованиях — но не беспокоился о том, кому достанутся результаты. Ему вечно не хватало то мощностей, то чистоты эксперимента, то нового оборудования. Ради науки он готов был поступиться многим. Наверное, даже всем. Поэтому сманить Ильинского новейшей лабораторией и лучшими специалистами было не сложнее, чем ребенка конфетой.
После аварии Саша пришел к ней в больницу с букетом цветов и неуместной стыдной радостью, которая рвалась из него, несмотря на ситуацию.
— Ну и кто ты у нас теперь? — спросила его Любовь Владимировна с едкой усмешкой. Она испытывала адскую боль и держалась только на морфии и сарказме. — Директор лаборатории? Может быть, целого НИИ?
Она все ему рассказала: о предложении Петрова, своем решительном отказе и ночном автомобиле, который настиг ее после. Саша оторопел. Оказалось, что он, талантливый ученый, только сейчас смог сложить два и два и понять, как связаны между собой его стремительный взлет и ее падение.
— Люба, я не знал, — лепетал он, теребя в руках пошлый букет. — Я просто хотел продолжить наше с тобой дело…
— Наше дело, — оборвала его Любовь Владимировна, цедя сквозь стиснутые от боли зубы, — нести любовь и гуманизм, а не потакать воякам. Помнишь, о чем мы мечтали? Быстрое восстановление, контроль над эмоциями, высокая производительность и сильная воля… Это могло быть новое счастливое трудовое общество… Новое будущее… Новый мир. Без войн и смертей. А у этого — у него же все на лбу было написано, Саш, ну как же так…
Саша опустился на табурет у ее постели, зажав букет между коленей. Цветы свесили вниз мертвые головы.
— Он пришел и… Он так все расписывал… Лаборатория, техника… Я просто не мог ему отказать.
— Мог, — ответила она, закрывая глаза, потому что морфий наконец-то начал действовать, а видеть Сашу она больше не хотела. — Еще как мог. У человека всегда есть выбор.
Саша шмыгнул носом. Он и впрямь был как ребенок, восторженный и увлеченный, — до тех пор, пока ему не диагностировали рак. Тогда он как-то сразу превратился в слабого, уставшего от жизни старика. Поэтому, несмотря на ссору, она поддерживала с ним связь до последнего. Правда, Саша больше не распространялся о своей работе. Так что Любовь Владимировна понятия не имела, что именно происходит в его секретной лаборатории под зданием НИИ. Но в общих чертах — догадывалась.
Они с Петровым спустились на грузовом лифте и остановились у металлической, грубо сваренной двери с огромной красной буквой М. Петров звякнул связкой ключей, долго подбирал подходящий, и у Любови Владимировны возникло неприятное ощущение, что эта связка принадлежала Саше.
— К сожалению, проход через Институт завалило, — сказал Петров, приноравливаясь к скважине. — Придется пока пользоваться нашей парадной.
В замке лязгнуло, и Петров открыл дверь с пронзительным скрипом. Щелкнул выключателем на стене.
— Я устрою тебя в НКВД на полставки.
— Вот будет зрелище, — ответила Любовь Владимировна, въезжая в лабораторию.
Петров вытащил из-под мышки папку и положил ей на колени.
— Ну, осваивайся на новом рабочем месте. Все ваши с Ильинским наработки должны быть здесь. — Он кивнул на стол, заваленный бумагами и заставленный штативами с пробирками. — Если чего-то не хватит, смело обращайся: найдем, достанем, организуем. Бойцы мне нужны, что называется, еще вчера. Активируй их как можно скорее.
— А это что?
Она открыла папку двумя пальцами, как невообразимую мерзость. Пробежалась глазами по первой странице. Да, так оно и было. Машинописные скачущие буквы, имена, которые ни о чем ей не говорили, статус «приговор приведен в исполнение», у многих — пятьдесят восьмая статья.
— А это твои подопечные, — отозвался Петров и кивнул на ряд коек у дальней стены. На каждой кто-то лежал, накрытый белой тканью. Будто саваном. — Все приговорены к высшей мере, но Родина, как видишь, дала им второй шанс.
Любовь Владимировна снова просмотрела приговоры, на сей раз внимательнее. Совсем молодые ребята!.. Она развернула колеса, чтобы подъехать ближе к койкам. С одной из них свешивалась чья-то рука с черными следами, похожими на гарь или мазут.
— Ты же гуманистка, — услышала она за спиной бодрый голос Петрова. — Вот и думай об этом как о гуманизме. Ты и отряд — их единственный шанс выжить.
Любовь Владимировна коснулась безжизненной руки. Пульс прощупывался, но слабый: человек под простыней находился в искусственной коме. На запястье багровел зигзаг буквы М.
— Я напишу список препаратов, которые мне понадобятся, — сказала она и отпустила руку.
Та со стуком ударилась о край кровати и закачалась, как маятник.
Лихолетов
В управлении царил самый настоящий бардак. Пневмопочта вышла из строя, на втором этаже повыбивало стекла, у половины телефонов оборвало провода. Как взмыленные лошади, бегали туда-сюда сержанты и младшие лейтенанты, кто с документами, кто с ведром шпатлевки. Гам и сумятица, будто кто-то разворошил палкой гигантский муравейник. Под ногами хрустела штукатурка. Стены сморщились мелкими трещинами. Не сравнить с разрушениями НИИ, но Большому дому тоже досталось.
Прижав к груди несколько папок, Москвитин уверенно шел через весь этот хаос на экстренное совещание, которое с самого утра объявил Петров. За ним, держась на некотором расстоянии, чтобы не попадаться на глаза, пробирался Лихолетов. Поворот, еще один, лестница, коридор направо — и Москвитин скрылся за двойной дверью зала совещаний. Лихолетов нырнул следом.
Работал диапроектор, и в полумраке Лихолетов насчитал в зале не больше дюжины человек: только особый отдел, старший офицерский состав. Лихолетов прокрался и сел на заднем ряду, спрятавшись в темноте. Около экрана, грузно навалившись на кафедру, стоял Петров. Сбиваясь и то и дело прочищая горло, он тараторил:
