Бен Ааронович - Луна над Сохо
— И что же он?
— Погиб в бою на Крите, — ответил Найтингейл.
— Нет, я имею в виду, как ему удавалось улизнуть в паб?
— Кто-нибудь открывал ему дверь, — пожал плечами мой наставник.
Мы дошли до деревянной лестницы. Вела она наверх. Ступеньки тревожно поскрипывали под ногами.
— Преподаватели обо всем этом, разумеется, знали, — продолжал Найтингейл. — В конце концов, все они тоже когда-то учились в выпускном классе.
Мы поднялись на небольшую лестничную площадку с деревянными перилами — и на меня накатило множество вестигиев: запах лимонного сока, мороженого и мокрой шерсти, топот множества ног. На стенах заблестели медные вешалки для одежды, вдоль коридора протянулись скамеечки для младших учеников, чтобы те могли переобуться в сменную обувь. Я провел ладонью по перилам, но ощутил не дерево, а шероховатую бумагу старых комиксов.
— Эти стены хранят много воспоминаний, — заметил Найтингейл, увидев мою реакцию.
«Призраки, воспоминания, — какая, в сущности, разница», — думал я.
Найтингейл открыл потрескавшуюся деревянную дверь, и мы вышли в огромный зал. Магические шары, практически бесполезные в таком большом помещении, осветили два массивных лестничных пролета и голые каменные стены, еще хранящие темные прямоугольные следы там, где раньше висели картины. Если бы мы не освещали себе дорогу, то оказались бы в полной, абсолютной темноте.
— Большой зал, — объявил Найтингейл. — Библиотека выше, надо подняться по зловещей[22] лестнице.
Я чуть было не спросил, почему она зловещая, и прикусил язык, сообразив, что мы сворачиваем налево. Слово «синистер» на латыни означает «левый» и наверняка давно стало излюбленным мальчишеским школьным подколом, который редко встретишь в школах со смешанным обучением. «А если какого-нибудь здешнего бедолагу еще и Декстером звали, — подумал я, — и представить страшно, как над ним издевались».
Поднимаясь выше, я краем глаза увидел на дальней стене имена, рядами высеченные на камне. Но не успел спросить, чьи они и почему там высечены, — Найтингейл уже поднялся на самую верхнюю площадку. И двинулся дальше, в стылые недра школы.
Стены здесь были в основном из оштукатуренного кирпича, и темных прямоугольных отметин на них было еще больше, чем в зале. Я так часто помогал маме прибирать в офисах, что тотчас понял: те, кого Найтингейл нанял для поддержания порядка в этом здании, чистят ковры огромным промышленным пылесосом. Это было видно по оставшимся на ковре полосам. А судя по пыли, последний раз чистка происходила как минимум две недели назад.
Без книг, без стеллажей и вообще какой-либо мебели библиотека почти ничем не отличалась от обычной большой комнаты. Неровный свет наших магических шаров делал ее похожей на пещеру с нишами. Под тканевыми чехлами угадывались очертания каталожных шкафов. В общей библиотеке «Безумия» таких шкафов было два. Здесь, в школе, их оказалось восемь. Найтингейл, к счастью, сразу пояснил, что для магических книг отведен только один. И зажег шар поярче, а я откинул чехол и принялся открывать ящики. Пыли там не было совершенно, и еще почему-то почти не ощущалось вестигиев. Когда я отметил это вслух, Найтингейл сказал:
— Здесь хранились не магические книги, а книги о магии.
В ящиках обнаружились стандартные каталожные карточки: впечатанные на машинке название книги и ее номер в хранилище, а также написанные от руки имена тех, кто эту книгу брал, и соответствующие даты.
Перед отъездом из Оксфорда мы заглянули в канцелярский магазин «Райман» и запаслись огромнейшей пачкой резинок для денег, и теперь я мог складывать нужные мне карточки в том же порядке, в котором их нашел. Я потратил кучу времени, чтобы просмотреть содержимое всех ящиков. В итоге набил карточками огромный черный мешок для мусора — думаю, целый каталожный шкаф был бы не сильно тяжелее.
— Надо было просто взять с собой шкаф, — сказал я, и тогда Найтингейл обратил мое внимание на то, что он привинчен к полу.
Взвалив мешок на плечо, я, слегка пошатываясь, поплелся вслед за наставником обратно, в сторону большого зала. И решил-таки спросить, чьи это имена на стене.
— Это памятная стена, посвященная погибшим, — ответил Найтингейл.
Он сделал мне знак подойти к правой лестнице. Магический шар он переместил так, чтобы тот замер у самой стены.
— Кампания на полуострове, — указал Найтингейл на первые несколько имен. — А это Ватерлоо.
Только одно имя.
Еще полдюжины имен за Крым, два за мятеж в Индии — и еще десятка два имен за заслуги в различных колониальных войнах девятнадцатого века. В общей сложности больше, чем за всю Первую мировую (там всего двадцать).
— У нас с немцами был договор, запрещающий использование магии в военных действиях, — сказал Найтингейл. — Мы его нарушили.
— Это, несомненно, добавило вам популярности в рядах соратников, — сказал я.
Найтингейл подвел свой магический шар к тому месту, где были имена павших во Второй мировой.
— Вот он, Гораций, — сказал он, и шар ярко осветил надпись: «ГОРАЦИЙ ГРИНУЭЙ, КАСТЕЛЛИ, 21 МАЯ 1941 ГОДА». — А вот Сэнди, и Чемберс, и Паскаль.
Шар скользил вдоль колонки имен павших в Тобруке и Арнхеме и в других местах, названия которых я смутно помнил из школьного курса истории. Но большинство перечисленных в этой колонке погибло 19 января 1945 года в месте под названием Эттерсберг.
Положив черный пакет на пол, я зажег собственный световой шар, достаточно яркий, чтобы можно было разглядеть все помещение. Мемориальные надписи покрывали сверху донизу две его стены. В общей сложности наверняка не одна тысяча имен.
— Вот Донни Шэнкс, прорвался через блокаду Ленинграда без единой царапинки на машине, а потом подорвался на мине. Вот Смити, он был в составе десанта союзников в Дьеппе. Вот Руперт Дэне, или, как мы его звали, Раздолбай…
Найтингейл умолк. Заметив, что на его щеках блестят слезы, я поспешно отвернулся.
— Иногда кажется, что все было так давно, а иногда…
— Сколько? — не удержался я.
— Две тысячи триста девяносто шесть, — проговорил Найтингейл. — Три пятые английских магов призывного возраста. А многие из тех, кто выжил, были либо тяжело ранены, либо их сознание находилось на грани полного магического истощения, и они уже больше не возвращались к магии. — Он повел рукой, и световой шар скользнул обратно, завис над его ладонью. — Думаю, мы уделили прошлому достаточно времени.
Я приглушил свет своего шара и, взвалив на плечо мешок, последовал за наставником к выходу. По пути спросил, кто вырезал на стене эти имена.
— Это сделал я, — ответил Найтингейл. — В госпитале нас заставляли чем-то заниматься в свободное время. Я выбрал резьбу по дереву. Почему — не стал объяснять врачам.
— А почему не стали?
Мы свернули в один из коммуникационных переходов.
— Врачи и без того были обеспокоены моим угнетенным состоянием.
— Но почему вы вырезали эти имена?
— Ну, кто-то же должен был это сделать, — сказал он. — И, насколько я понимаю, только я был в силах. И потом, у меня была глупая надежда, что мне от этого станет легче.
— Стало?
— Нет, — ответил наставник.
Мы вышли через кованые ворота и остановились, привыкая к предвечернему свету. Я и забыл, что на улице еще светло. Найтингейл закрыл за нами ворота и спустился вслед за мной по лестнице. Тоби уснул на нагретом солнце капоте «Ягуара», предварительно изрядно наследив на нем грязными лапами. Найтингейл нахмурился.
— Зачем мы держим этого пса?
— Он забавляет Молли, — ответил я, сгружая мешок на заднее сиденье.
Звук открываемой дверцы разбудил Тоби; он соскочил с капота, забрался на сиденье и тут же снова уснул. Мы пристегнули ремни, и я включил мотор. Бросив последний взгляд на заколоченные окна старой школы, я развернул машину, чтобы оставить это мрачное место позади и двинуться обратно в Лондон.
Когда мы наконец выехали на М25, было уже темно и, как обычно в час пик, движение было плотное. С востока наползали тяжелые серые тучи, и вскоре по лобовому стеклу заплюхали крупные капли дождя. Старомодный двигатель «Ягуара» работал как надо, чего отнюдь нельзя было сказать о дворниках.
Найтингейл всю дорогу молчал, отвернувшись к окну. Я тоже не пытался завести разговор.
Мы уже сворачивали на Вествэй, как вдруг у меня зазвонил телефон. Я включил громкую связь. Звонил Эш.
— Я ее вижу! — прокричал он.
На заднем плане слышался шум толпы и стук подошв по асфальту. Я переключил звук на колонки машины.
— Где ты?
— В клубе «Пульсар».
— А ты уверен, что это она?
— Высокая, худая, с длинными черными волосами. Пахнет смертью, — перечислил Эш. — Конечно, уверен!
Я сказал ему, что еду, и велел ни в коем случае к ней не приближаться. Мы притормозили, и Найтингейл вышел и прикрепил на крышу мигалку. Потом сел обратно, и мы начали набирать скорость.
