Большой Дом (СИ) - Кич Максим Анатольевич

Иван Трофимович скользнул взглядом по построению.

— Но он вполне разрешим,— профессор демонологии встряхнул руками, словно хирург перед операцией,— потому что вы, граждане, полнейшие дилетанты.

Он опустил ладони вниз, его пальцы развернулись и в них оказалось не менее дюжины фаланг, каждая следующая длиннее предыдущей. Ногти профессора Сёмина коснулись земли и пальцы пришли в движение, независимо друг от друга. Они чертили хитросплетённый узор и казались агрегатами сложной машины, а не конечностями живого существа.

Когда он закончил, то построения дяди Фёдора и Матроскина касалось другое, меньшее по размеру, но куда более запутанное.

— Это конец,— с грустью в голосе заключил профессор,— меня просили вас не трогать, но разве можно вас иначе остановить? Мне жаль тебя, Фёдор Дмитриевич. Ты мог бы стать хорошим специалистом, куда лучше твоей матери. Но судьба распорядилась иначе, и, да, кот тоже распорядился иначе, и все вы останетесь здесь навсегда.

— А я вас вспомнил… — прошептал дядя Фёдор,— это же вы мою маму по телевизору ругали. Вы тогда выглядели по-другому, но это же точно были вы!

— Ну да,— пожал плечами Иван Трофимович,— мне в студии битый час шрам гримировали, словно это какая-то проказа! В любом случае, мальчики и девочки, пора. Пора вам собираться в дорогу…

Построение перед ним вспыхнуло тем же невероятным чёрным, которым сияло солнце в небе.

— И да…— по-отечески заметил профессор,— вы построение своё неправильно нацелили. Оно у вас на Царскую звезду смотрит, а не на Гранатовую…

Дядя Фёдор и кот выжидательно смотрели на Ивана Трофимовича.

Чёрное сияние перекинулось на их построение и запульсировало с удвоенной силой.

— Дядя Фёдор,— ткнул мальчика локтём кот,— может быть, ты ему скажешь?

— Оно не на Царскую звезду нацелено,— ответил дядя Фёдор и указал куда-то в сторону. Там, над рекой, как раз туман немного разошёлся и стали видны очертания Большого Дома.

— Закон невозрастания деструдо по симпатическому контуру,— всплеснул лапами Матроскин,— вот в чём дяде Фёдору отказать сложно, так это в умении учиться на своих ошибках.

Выражение лица профессора Сёмина надо было бы сфотографировать. Он был человеком образованным и умным. И в мгновение ока он понял свою ошибку и просчитал последствия. И ещё он осознал, что времени исправить её уже не осталось. А оттуда, из-за реки уже катилась, искажая воздух, невидимая волна. И время сочилось, будто песок сквозь пальцы.

— Вкратце…— кот поправил воображаемый галстук-бабочку,— беги!

И профессор побежал. В этом не было ни нужды, ни смысла, но крохотная толика Ивана Трофимовича до сих пор оставалась живой, и она хотела жить, а, потому, боялась смерти. И это она заставила его встрепенуться и обратиться в паническое бегство. Тело его, не приспособленное к таким испытаниями, нелепо петляло, спотыкалось, и, опять поднимаясь, продолжало бежать. Тем временем, волна достигла построения вокруг дома, обежала его и почуяла профессорское построение. Тот продолжал улепётывать, словно расстояние как-то могло спасти его. Построение Ивана Трофимовича окрасилось в фиолетовые цвета и растаяло. Охранное построение вздрогнуло, будто принимая на себя удар, и тоже рассыпалось, разлетелось пепельными хлопьями.

А волна побежала дальше, теперь уже по земле, будто та была водной гладью. И, наконец, настигла свою цель.

Вопли профессора Сёмина достигли дядю Фёдора и кота Матроскина. Но из-за расстояния они не смогли в деталях рассмотреть, что случилось с ним.

Казалось, что почва просела и исторгла из себя несколько громоздких силуэтов, вроде той, что продавала им корову. Они окружили профессора, подняли над собой и водрузили на осину, протянувшую навстречу свои ветви. Тело Ивана Трофимовича нанизалось на эти ветви, а потом они распрямились, разрывая профессора Сёмина на куски. Ветер донёс последний его крик, и наступила тишина.

19. Завещание почтальона Печкина

Сколько мальчик и кот сидели молча, никто из них не знал. Время поломалось, стало неверным и трепетным.

В какой-то момент, вдалеке появился человеческий силуэт. Он шёл и стоял одновременно. Глаза отказывались складывать отдельные кадры в непрерывное движение, и обманывали разум как могли.

Силуэт то распадался на множество фигур, то складывался вновь. Фигуры эти обгоняли сами себя и проходили друг сквозь друга.

Наконец, стало ясно, что к ним приближается почтальон Печкин.

Одет был почтальон в старенькую, но чистую чёрную шинель, а на голове его была потрёпанная бескозырка.

Когда он подошёл ближе, стало возможным различить чуть стёршуюся золотистую надпись на ленте: «Стрижающий».

Под мышкой почтальон нёс стопку бумаг. Другой рукой он держал за цевьё обрез. Через плечо его был перекинут кожаный патронташ.

Печкин добрался до того места, где раньше было построение, потом аккуратно переступил невидимую черту и приблизился к дяде Фёдору и Матроскину.

— Глупостей, вы, граждане понаделали,— печально сказал он,— на целую книгу. С картинками.

— А что нам ещё оставалось?— пожал плечами Матроскин,— Не мы эту кашу заварили.

— Могли бы в эту кашу, например, мяса не докидывать,— почтальон взглядом указал на дядю Фёдора.

— Между прочим, я всё за себя сам решил!— выступил мальчик, защищая кота.

— Чтобы за себя решать, надо понимать что происходит,— возразил ему Печкин,— а тебе бы ещё годиков десять папу с мамой слушать, и не лезть туда где взрослые глупости делают.

— Я вот попрошу не оскорблять дядю Фёдора!— теперь уже Матроскин мальчика защищал,— он между прочим придумал построение, которое самого профессора Сёмина отправило туда, куда ему самое и место! Я ведь ему говорил, вы, воля ваша, что-то совершенно нескладное придумали! Но нет, надо было ему лезть в эту председательскую авантюру… В общем, если бы не дядя Фёдор, мы бы сейчас с вами не разговаривали.

— Так и не надо было бы. Всё бы закончилось уже. И ты, и я, и профессор, и Председатель — никого бы уже не осталось. Никто бы даже не узнал, что тут происходило. Замыкание Макондо для того и придумано, чтобы землю от инициативных дураков избавлять. Я же специально вас с Шариком предупредил, чтобы драпали на все четыре стороны. А ты число стянул и вернулся. И мальчишку с собой приволок.

— Так почему ты только нас предупредил?— вскричал кот,— Отсюда же все могли эвакуироваться, хватало же времени!

— Не мог,— грустно сказал почтальон Печкин,— Правила такие. Я, между прочим, клятву приносил, правила соблюдать. Никому живому я не мог сказать про обращение Макондо. Так что на примете только вы с Шариком и оставались. И ведь нормально же всё могло закончиться: профессора вы прикончили, я запечатал почтовое отделение и Председателя заодно. Надо было просто дождаться, когда замыкание схлопнется.

— Не умею я так,— признался Матроскин,— вот ещё с прошлой жизни ненавижу я людей, которые нехватку мозгов компенсируют избытком патронов. Даже из самых лучших побуждений. Я успеть пытался, чтобы никому умирать не пришлось.

— Это ты просто слишком рано побежал добро причинять,— скривился Печкин,— Председатель-то успел до той стороны достучаться. Ну и Большой Дом сразу своё взял. Тут такое началось, что не все успели вообще понять, что происходит. А кто понял, тот всё равно ничего сделать не смог. Впрочем, я всё равно не за этим пришёл. Вот, держите.

Он свалил на землю бумаги, обрез и патронташ.

— Мне это всё не понадобится. Осталась у меня одна последняя обязанность и я её пойду выполнять. Ключ и код от сейфа лежат в серой папке. Сейф в служебном помещении, сразу слева от входа. Книга чисел там на самом верху лежит. С трактором, надеюсь, вы разобрались?

Дядя Фёдор кивнул.

— Ну вот и отлично. А я вам немного времени постараюсь выиграть. Вы главное в последний раз не дурите. Нечего тут больше делать и спасать некого. И ещё вот.

Почтальон Печкин снял бескозырку и положил поверх обреза. А потом молча развернулся и пошёл, не оборачиваясь, туда, где над домами чёрной медузой извивалось новоявленное светило.