Бренна Йованофф - Подмена
Начав спуск, я сразу почувствовал сырой сладковатый запашок, напоминавший смесь гнили и садового компоста.
Гитарист из «Распутин поет блюз» стоял на мостике, его силуэт почти сливался с темнотой и казался неестественно высоким из-за шляпы. Он курил, а когда поднял глаза, кончик его сигареты вспыхнул яркой неистовой краснотой.
Я шагнул на мост.
— Ты меня ждешь?
Он кивнул и махнул рукой в сторону дальнего конца моста.
— Давай прогуляемся.
Моя кожа покрылась мурашками.
— Кто ты… как тебя зовут?
— Называй меня Лютер, если хочешь.
— А если не захочу?
— Тогда зови меня как-нибудь иначе.
Выдержав загадочную паузу, он снова указал на дальнюю сторону оврага, потом кивнул на шлаковый отвал.
— Куда мы идем?
— В преисподнюю, куда же еще?
От звука его голоса по моей спине пробежала дрожь. Нужно было совершенно спятить, чтобы добровольно отправиться в логово мертвецов. Просто выжить из ума. Я знал, что должен сказать «нет» и уносить ноги, пока не поздно.
И чего бы я этим добился? Да, у меня было множество оснований повернуться, подняться по склону, прибежав к себе домой и запереть дверь. Но когда дело касалось Эммы, моя преданность не знала границ. Ради нее я был готов на все.
Поэтому я пошел за Лютером по мосту и дальше, по извилистой тропке, сбегавшей на дно оврага, где высился черный бугристый отвал. Чем ниже мы спускались, тем выше он становился, гигантский на фоне неба.
Лютер с улыбкой прикоснулся к полям своей шляпы.
— Дом, милый дом.
— То есть, вы живете в шлаковом отвале?
Он передернул плечами, как отмахнулся.
— Если быть точным, под ним.
Лютер сунул руку под пальто и вытащил нож. Лезвие было длинное и желтое, костяное, может даже из слоновой кости.
Я отшатнулся.
Лютер рассмеялся.
— Не дури. Я не собираюсь тебя резать.
С этими словами он по самую рукоятку воткнул нож в подножие холма.
Лезвие вошло в шлак, секунду-другую все оставалось без изменений. Потом целый пласт щебня отошел в сторону, открыв узкую дверь.
Лютер убрал нож, открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь.
За порогом стояла тьма, пахло плесенью. Вход оказался очень низким, оттуда тянуло сыростью и холодом, но я не колебался. Лютер вошел в низкий туннель следом за мной. Обернувшись, я заметил только выцветшую черноту его пальто и жест, указывающий вниз.
Мы шли медленно, одной рукой я держался за стену. Поверхность ее была грубая, с вкраплениями рыхлой породы, но, насколько я мог убедиться, угроза обрушения туннелю не грозила.
Пол под моими ногами неуклонно понижался, и с каждым шагом я все яснее понимал, что мы находимся глубоко под землей. Ниже уровня погребов и подвалов, ниже водопровода, разветвленной сетью бегущего под улицами нашего городка. Тяжесть земли сверху давила и душила, но одновременно успокаивала. Я чувствовал себя как в коконе.
Постепенно тоннель начал расширяться, воздух стал сырее и прохладнее. Далеко впереди, внизу, горел свет.
Когда мы дошли до угла, Лютер остановился, расправил воротник, одернул манжеты.
Свет пробивался из узкой щели между двух тяжелых створок дверей.
Лютер схватился за ручки и распахнул створки. Потом сорвал с себя шляпу и низко поклонился.
— Добро пожаловать в Дом Хаоса!
Я оказался в подобии вестибюля с каменным полом и высоким потолком. Вдоль стен тянулись ряды горящих факелов, дым пах чем-то черным и маслянистым, вроде керосина.
Разномастные рукоятки факелов были вырезаны из толстых сучьев и бейсбольных бит, кажется, я даже разглядел там древко от садовой лопаты или топора. В стенах были и другие проходы, даже ниже того, через который мы вошли. Друг напротив друга из стен выступали два огромных каменных камина, но ни один из них не горел.
Рядом с одним из каминов тусовалась стайка девиц, во все глаза пялившихся на нас с Лютером. На них были длинные грязные платья и зашнурованные на спине корсеты. От девиц пахло еще отвратительнее, чем от тех двоих на вечеринке. Я невольно подумал о морге.
В дальнем конце комнаты высился массивный деревянный стол. За таким обычно сидят библиотекари или администраторы, на стуле возле него никого не было.
Лютер положил мне руку между лопаток, и я невольно вздрогнул от тяжести и неожиданности этого жеста.
— Иди, — тихо сказал он. — И не надо бояться. Она просто хочет с тобой познакомиться.
Лютер подтолкнул меня, и мы вместе перегнулись через стол.
На полу сидела маленькая девочка. На ней было белое нарядное платьице, сшитое из чего-то вроде хирургической марли и выглядевшее так, будто оно побывало в огне. Девочка сидела, подобрав под себя ноги, и чертила на полу обугленной палочкой. Рисунки у нее получались загадочные — сплошные глаза и огромные зубастые пасти.
Лютер прислонился к столу и нажал на кнопку маленького латунного колокольчика.
— Вот ваш мальчик!
Девочка обернулась и посмотрела на меня. Когда она улыбнулась, я невольно отпрянул. Лицо у нее было детское и невинное, а вот рот оказался полон крохотных зазубренных зубок. Вместо приличных и подобающих тридцати двух, их там было штук пятьдесят или шестьдесят, не меньше.
— Ах, — сказала девочка и, отложив палочку, протянула мне грязную ладошку. — Прости, мне следовало быть осторожнее! — Голосок у нее был нежный, но из-за катастрофы с зубами она сильно шепелявила. — Теперь ты будешь считать меня уродиной!
Честно говоря, да. Она была настоящей уродиной, возможно, даже страшилищем, вот только глаза у нее были большие и круглые. Наверное, вырасти она большая, сделалась бы ходячей жутью, но сейчас она была милой, в том смысле, в каком бывают «милыми» малыши индюков или сумчатых крыс.
Девочка похлопала ладошкой по тяжелому стулу с высокой спинкой, стоявшему за ее спиной.
— Ну же, садись и поговори со мной. Расскажи мне о себе.
Но я сел не сразу. Трудно было понять, как к ней относиться. Она не была похожа ни на Лютера, ни на девиц с вечеринки. Зазубренные зубы, детское лицо и крохотный рост делали ее неправдоподобной, гораздо более нереальной, чем остальные.
Когда я присел на краешек стула, девочка снова принялась за свое рисование.
— Я всегда следила за тобой, — сказала она, выводя палочкой очередной зубастый рот. — Мы так радовались, когда ты пережил детство! Ведь это огромная редкость среди отщепенцев.
Я кивнул, не сводя глаз с ее макушки.
— Кто ты такая?
Она встала, подошла ближе, заглянула мне в лицо. Глаза у нее были тусклого черного цвета, как перья мертвой птицы.
— Я — Морриган.
Имя прозвучало странно, как будто на непонятном языке.
— Я ужасно рада, что ты собрался с духом посетить нас, — прошепелявила она, коснувшись пальцем моего подбородка. — Просто чудесно, что мы тебе понадобились, потому что, видишь ли, ты нам тоже нужен, а деловое сотрудничество всегда успешнее, когда оно взаимовыгодно.
— Что значит «понадобились»? — перебил я. — Мне ничего от вас не нужно!
— Ах, милый, — сказала Морриган, с улыбкой беря меня за руку. — Не будь таким глупым! Конечно же, мы тебе нужны! Ты хиреешь день ото дня, а дальше будет только хуже. Поверь, это лучший выход для всех нас. Ты поможешь нам, а я позабочусь о том, чтобы ты получал все необходимые лекарства, энергетики и стимуляторы, и не доживал остаток своих дней в медленной агонии.
Я смотрел на нее, пытаясь понять, что же им от меня нужно.
— Чего ты хочешь? — Вопрос прозвучал намного нервознее, чем мне хотелось.
— Да не волнуйся ты так! Я не попрошу тебя ни о чем, чего бы ты сам не желал всем своим сердцем! — Морриган отвернулась от меня, снова присела на корточки и поправила волосы. — Музыку вряд ли можно назвать самым могущественным видом для поклонения, однако она довольно приятна и вполне соответствует своему назначению. Мы всегда рады возможности влить, так сказать, свежую кровь в нашу сцену.
— Какое все это имеет отношение ко мне? Я… я просто никто!
— Ну почему же, у тебя приятное лицо, — ответила Морриган, скрестив ноги по-турецки и одергивая платьице. — Свежее, неизуродованное тело, все это делает тебя исключительно полезным. Если согласишься, я выведу тебя на сцену вместе со своей лучшей музыкальной группой, ты будешь выступать перед всем городом и купаться в обожании толпы!
Произнося все это, девочка перебирала волосы, выдирала прядки и раскладывала их сбоку от рисунков, как будто собирала коллекцию.
— Ты говоришь о «Распутине»? И когда?
— Завтра, на славной концертной площадке «Старлайт».
— Но они играли вчера вечером!
— У нас сейчас трудное время, — вздохнула Морриган. — Не говори, будто ты не заметил знаков!
Я вспомнил о ржавых решетках и пятнах в «Старлайт», и кивнул.
