Аноним - Канал имени Москвы
Юноша вдруг снова тяжело вздохнул. В принципе, существовал ещё один способ освобождения молодых людей от их взаимных обязательств: для этого Фёдор просто должен был отдать ей ключ от замочка, тот самый ключ, что висит сейчас у него на груди. И если так надо будет поступить для её счастья… Но прежде он вернётся. Он докажет! У него есть ещё девять месяцев. Докажет, что отправился навстречу приключениям, потому что… помнит их мечты и помнит о своём обещании когда-нибудь прославиться и разбогатеть. И когда она увидит, каким он стал… Возможно, даже таким, как… Хардов, только готовым сменить свой видавший виды, видавший жизнь и смерть пыльный плащ на уютный домик на берегу в тени деревьев…
— Ау, Тео проснись! Нашёл время ворон считать, — голос Кальяна вывел Фёдора из сладостных грёз. — Бери канат, спрыгивай на берег, найди, за что пришвартоваться! Там должен быть старый кнехт. И давай быстро, пока я не пожалел, что взял тебя с собой!
3
«А вот и лодка, — подумал Хардов. — Что ж, пока всё чётко по графику».
А потом его взгляд невольно вернулся к пустующему основанию памятника на противоположном берегу. Когда-то вход в канал венчали два каменных исполина. Потом по причинам, давно уже стёршимся о время, второй памятник демонтировали, разбив вокруг пустующего основания симпатичный парк.
Виды здесь действительно открывались раздольные, и пока не пришёл туман, правый берег канала и водохранилища был столь же хорошо обжит, как и левый. И паромная переправа ещё не внушала ужаса живым, а была лишь простым и безопасным способом переправиться в Конаково, посёлок по другую сторону. Воспоминания о тех счастливых деньках остались как рассказы о золотой эпохе. Но это знали все на канале. Как и то, что, когда демонтировали Второго, его каменная голова отвалилась и упала на дно, где лежит и по сей день.
Хардов знал ещё кое-что. Поэтому его взгляд всё настойчивей возвращался к пустующему основанию. Тумана там не было. И не было пока ничего подозрительного. Лишь неприятное ощущение, отдающее всё более гнетущим холодком в спине. Все инстинкты гида твердили о том, что игнорировать это ощущение больше невозможно. Ева права — их время почти на исходе. И если это начнётся… «Это очень плохо, — мелькнуло в голове у Хардова, и лицо гида прочертила несколько мучительная, даже болезненная складка. — Но если это всё же начнётся, главное, чтобы он не успел увидеть нас. Иначе на рейсе можно ставить крест».
За то время, что они добирались сюда, успели набежать лёгкие облачка. Но когда луна открывалась, чёткая половинка в виде буквы D, на другой стороне можно было рассмотреть точно такие же ступени, спускающиеся к воде, и вакантное основание, о которое когда-то опирался каменный исполин. Второй вождь, Сталин, он и был подлинным строителем канала. И кости тех, кого согнала сюда его непреклонная воля и кто потом сгинул при строительстве великого пути, всё ещё перешёптывались на гиблых болотах, лежащих у шлюза № 2. Их шёпот сводил с ума каждого; даже сам Тихон, не ведавший страха, остерегался проходить болота ночью, потому что как-то встретился там с кое-чем похуже шёпота.
К счастью, такое творилось не всегда. В основном днём, да и чаще всего ночью лежащие в болотах спали, и если их не тревожить, ничем не выказывали своего присутствия. Лишь в плохие, скверные ночи что-то пробуждало их. Проблема заключалась в том, что сегодняшняя ночь была как раз из таких. Хардов снова поморщился и негромко позвал:
— Павел Прокофьевич, пора. Это наша лодка.
Лишь бы старик не раскис в последний момент. Нравился ему Щедрин, чего уж тут говорить, очень нравился. Своей мягкой открытостью, доверчивостью и какой-то аристократической вежливостью старик напоминал ему о тех днях, когда мир ещё не закончился. И когда каждый мог позволить себе такие качества. Да не каждый захотел! Наверное, гниение мира уже тогда стало необратимым. Атака хищной мглы, хоть и исподволь, уже началась. Только вот такие, как Щедрин, всё ещё оставались островками света, вокруг которых, если повезёт, могли образовываться новые островки. В этом и заключалась их последняя надежда. Это всё ещё не давало вере Хардова окончательно угаснуть.
Хардов в последнее время много думал о Еве. И о том, другом, конечно, тоже. Но что, если Тихон ошибается, что если девушка всё же главное? Хардов, человек, почти растерявший веру, кроме остатков того, что когда-то все они, юноши полные надежд, гордо именовали Путём гида, да ещё, быть может, веры в своего ворона Мунира, не имел права на сомнения. И он выполнит возложенное на него Тихоном, совершит самый странный, невероятный маршрут в своей жизни, хотя сам бы он поступил иначе. И хоть на сомнения в действиях у него права нет, его право на вопросы и эмоции никто не отбирал. Особенно на главный вопрос: Хардов поклялся защищать Еву, Тихон знает об этом. Но если для выполнения возложенного на него придётся переступить через клятву, как он поступит? Хардов без колебаний, если потребуется, отдаст жизнь за Еву, но вопрос ведь не в его жизни. «Миссия невыполнима» — кажется, так назывался старый-старый фильм, который он смотрел когда-то в доме, полном света. И самым печальным во всём этом оставался старик, ничего обнадёживающего которому Хардов сказать сейчас не сможет. Если только не соврёт.
Ева шагнула к отцу. Щедрин сразу как-то ссутулился, раскрыл объятия. Хардов деликатно отвернулся и сделал несколько шагов в сторону. Потому что голос старого учёного задрожал, а потом гид услышал исполненный невообразимой боли и нежности голос Евы:
— Папочка… Папа.
Хардов почему-то снова на миг вспомнил дом, полный света, и заставил себя ничего не слышать. Им надо попрощаться. У них нет другого выхода. У них у всех нет другого выхода. Он с трудом подавил в себе желание соврать, закричать: «Эй, да что вы?! Через пару месяцев встретитесь!» Вместо этого он даст им ещё полминуты. Невзирая на то, что их время катастрофически убывает. Невзирая на то, что сейчас, в вязкой ночной мгле на другой стороне, слишком, до густоты чёрной, чтобы быть естественной, словно её коснулись глянцевой краской, он успел различить кое-что. Там, над пустующим основанием…
Хардов подумал, что пришла пора привинтить глушитель к его девятимиллиметровому ВСК-94 — хорошему многоцелевому оружию, которое могло быть и снайперской винтовкой, и штурмовым автоматом; жаль, что патроны к нему гораздо больший дефицит, чем калибр 7.62 к «калашникову». Ещё жаль, что события могут принять такой оборот, только шуметь здесь Хардов не собирается. Но прежде всего — ещё полминуты. Им надо дать попрощаться. Отцу и дочери, которым, возможно, никогда не суждено свидеться вновь. Лишь надежда будет жить в сердце каждого. Вместо тепла и объятий друг друга будет жить эта надежда. Та самая, которой для Хардова почти не осталось.
— Пора, — сказал гид. — Лодка не сможет ждать.
Старик держится. Он будет стоять здесь и махать им, пока они не войдут в канал и не скроются за воротами. И ничего плохого отсюда, с берега, он не увидит. Другое дело с воды…
— Павел Прокофьевич, конечно, просить вас не ждать, а отправляться домой бесполезно?
— Что вы, Хардов! — отмахнулся старик. — Я уж провожу вас.
Гид вздохнул. Старик чуть потупил взор. А вот щёки Евы блестят от слёз, хотя она и накинула капюшон на половину лица.
— Тогда мне придётся попросить вас хотя бы отойти подальше от памятника, — сказал Хардов. — Возможно, мне придётся стрелять по фонарям прожекторов.
— Боже, Хардов, что за вандализм?
Рот Щедрина раскрылся в недоумении, но гид больше не мог позволить тратить драгоценное время. Ни им, ни себе. Он лишь взял Щедрину за руку, бросив ей: «Идём, Ева!», и быстро повёл девушку к лодке. По дороге она всё же обернулась к отцу, и тот было порывисто дёрнулся и прошептал что-то безмолвно, но Хардов только крепче сжал руку Евы. Затем, не оборачиваясь, он крикнул старику:
— Всё, прощайте! И… ждите вестей, — гид постарался, чтобы его голос звучал если не излишне обнадёживающе, то хотя бы бодро, — хороших вестей!
Однако когда они всходили на лодку и Кальян молча, без лишних вопросов подал Еве руку (вопросы будут потом, Хардов знал это, и его это не беспокоило), гид успел заметить кое-что. Не только как мальчишка, Фёдор пялился на Еву во все глаза, но когда их взгляды мельком встретились, ничего более умного, чем надменное равнодушие, граничащее с презрением, изобразить на лице не смог. Впрочем, Ева, скорее всего, даже не заметила его: мысли девушки были заняты другим. Она лишь кивнула им всем, вежливо поздоровавшись, и быстро скрылась в носовой каюте.
— Всё. Уходим, — распорядился Хардов.
Он прекрасно понимал, какое смятение вызвало появление Евы в умах команды. По крайней мере, той её части, что была набрана из гребцов-контрабандистов. Никакого груза не было. А гонорар велик. Не надо быть гением, чтобы провести логический мостик и связать всё воедино: баба в ночном рейсе! Значит, всё самое ценное либо в её багаже, в её бауле, либо… она сама. Это Хардова также не беспокоило. Сейчас гораздо больше тревожило другое. То, что ещё успел заметить Хардов. Как только нога Евы коснулась борта лодки, один из лучей прожекторов, освещавших памятник, еле заметно дрогнул.
