Марина Ефиминюк - Наследница
– Это грубая лесть.
Вдруг он потянул руку и, заставив меня заткнуться, осторожно заправил мне за ухо прядь волос. От легкого, едва заметного прикосновения его пальцев я затаилась, а по спине побежали мурашки.
– Побереги себя, нима Вишневская, вчера ты меня страшно напугала…
Когда, потерпев полное фиаско, а к тому же смущенная нежданной лаской, я вернулась в библиотеку на первом этаже, Глэдис вскочила с кресла. С коленей упал любовный роман, какой она читала, видимо, чтобы успокоить нервический приступ.
Проверив пустой коридор, я плотно закрыла дверь и провернула ключ в замочной скважине. Потом дотронулась до вживленного в притолоку кристалла, делавшего комнату звуконепроницаемой для шпионов извне. Блеснула вспышка, и по стенам пробежала заметная невооруженным глазом голубоватая волна. Глэдис сказала, что изобретение принадлежало Уилборту, но он забыл оформить авторство в пределе изобретателей, а потому придумку быстро присвоил ушлый мошенник.
– Что ответил суним Горский? – требовательно вопросила напарница.
– Извини, Глэдис, но он отказался нам помогать.
– Вы были с ним милой?
Неожиданно в памяти возникло лицо Влада с расширенными глазами, красивый рот, гладко выбритый подбородок и нежное прикосновение к чувствительной коже за ухом. Он точно оставил на мне след. Подлец! Специально меня смущал, чтобы я помнила об этом едва заметном касании весь проклятый день и заливалась краской!
– Милее не бывает, – уклончиво уверила я.
– Насколько милее не бывает? – недоверчиво сощурилась дуэнья.
Она отказывалась верить, что мы лишились единственного могущественного попечителя и теперь расследование придется проводить своими силами, а мы, прямо сказать, пока не очень понимали, с какого бока к расследованиям подходить, хотя всю ночь строили планы.
Заснули мы под утро в окружении разбросанных по кровати бумаг, а проснулись тесно прижатые, накрытые пледом из комнаты Влада. Все документы оказались аккуратно сложенными на прикроватном столике, что, впрочем, никак не добавило им приличного вида – во сне мы излежали некоторые копии до состояния мелкой гармошки. При встрече с соседом по опочивальне я предпочла сделать вид, что не понимаю, кто нас заботливо укрыл.
– Я даже застегнула ему запонки, – хмуро сообщила я, – и повязала галстук.
– Тогда все потеряно! – с трагедией в голосе резюмировала Глэдис. – Похоже, вы с рождения не обладаете женскими чарами и не умеете завлечь мужчину.
То, что старая дева тридцати девяти лет, половину жизни провздыхавшая по моему отцу из окопа секретарского стола, рассуждала о женских чарах, одновременно и развеселило, и раздосадовало меня. Но, судя по всему, в прошлом я действительно больше напоминала «своего парня» и образ трепетной девы теперь никак ко мне не прилипал.
– Что ж… – вздохнула дуэнья, расправляя и без того идеально ровную юбку. – Раз вы потерпели полное фиаско…
– Глэдис, ты можешь быть не столь беспощадной к моей гордости? – взвыла я.
– Раз вы полный профан в соблазнении мужчин, то нам остается перейти к плану «Б», – договорила она, не обращая внимания на мой возглас, а потом вдруг добавила: – Надо было мне идти к суниму Горскому.
– Думаешь, смогла бы его соблазнить и уговорить? – растерялась я.
– Посмотрите на меня, – с укором отозвалась Глэдис. – У меня уже седина появляется. Я могу разве что давить на жалость, но, поверьте мне, этот способ ничуть не хуже любовного томления. С вашим отцом, по крайней мере, всегда проходил.
Через пятнадцать минут с двумя пузатыми бутылками солодового виски мы стояли во внутреннем дворе перед дверьми в мастерскую дядюшки Уилборта.
– Гореть нам за это в темных котлах преисподней, – решительно заявила Глэдис.
– Самым жарким пламенем, – согласилась я, хотя точно не понимала, считает ли дуэнья страшным грехом то, что мы хотели напоить алкоголика и хитростью выпытать секреты, или то, что для злодеяния мы стащили десятилетний солодовый виски из старых запасов отца.
– Помогите нам, Святые Угодники, – пробормотала дуэнья и решительно постучала в дверь с необычным ромбовидным кристаллом, как раз на уровне глаз вживленным в деревянную поверхность.
Некоторое время мы ждали какой-либо реакции со стороны дядюшки, однако двери нам никто не открыл. Невозможность добраться до главного в нашем расследовании свидетеля привела следствие в тупик, а нас в полное замешательство.
Вдруг проявив твердость духа в достижении цели, Глэдис попыталась заглянуть в решетчатое окошко, деловито выглядывающее из густого покрывала колючего плюща, но, даже встав на цыпочки, едва дотянулась носом до подоконника. Тогда с решительной миной она направилась к бочонку, подозрительно темному от сырости, и постаралась столкнуть его с места. Судя по недоумению, отразившемуся в лице дуэньи, он оказался гораздо тяжелее, чем выглядел.
Поскорее пристроив бутылки на неровные каменные ступеньки мастерской, я бросилась помогать бедняжке, пока она не надорвала живот, но никак не ожидала, что бочонок будет неподъемным. Отчего-то мигом вспомнилась разнесчастная козетка, едва выволоченная в центр комнаты, откуда ее на следующий день переносили двое лакеев.
– Проклятье, в моем доме даже бочки невозможно передвинуть, что уж говорить о козетках? – выругалась я.
– Железное дерево… – Глэдис едва дышала, интеллигентные очочки скособочились. – Ваш отец считал его лучшим материалом в строительстве, потому что эту гадость даже короеды отказываются точить.
Дюйм за дюймом, кое-как мы перетащили бочонок к стене.
– Главное, ноги не переломать. – С серьезной миной Глэдис осенила себя святым знамением и поцеловала спираль, висевшую на золотой цепочке вместо украшения.
– Давай я! – попыталась остановить я впавшую в азарт женщину. – Я моложе и ловчее, мне проще.
– Если я упаду и сверну себе шею, то конца света не случится, а если вы – то убийце нашего дорогого Валентина достанется огромное состояние. Разве могу я доставить мерзавцу такую радость?
Пока она карабкалась на крышку, я пыталась избавиться от надоедливой мысли: интересно, с каких пор «глубокоуважаемый суним Вишневский» превратился для моей наперсницы в «нашего дорогого Валентина»?
Как выяснилось, бочонок мы поставили недостаточно близко. Глэдис пришлось вытянуться во весь рост и схватиться за подоконник, чтобы заглянуть в грязное от пыли и дождевых разводов оконце.
– Ничего не вижу, – заключила она.
– Может, он уже…
– Преставился?
– Наклюкался.
– Даже для вашего дядьки еще рановато.
– Вы ищете сунима Уилборта? – прозвучал недоуменный голос. Застигнутые врасплох в совершенно дурацком положении, мы обе оглянулись. Бочка под Глэдис протестующе заскрипела. На нас с плохо скрываемым изумлением таращился лакей.
– О! Людвиг! – обрадовалась Глэдис.
– Пимборти, – вежливо поправил тот.
– Пимборти, ты знаешь, где сейчас суним Уилборт? – улыбнулась дуэнья, возвышаясь над землей на добрых пять футов[6].
– Так сегодня же четвертый день седмицы. Он с самого утра уехал в город, на собрание Королевского общества изобретателей.
– О, Королевское общество изобретателей! Какая прелесть! – Сказать честно, меня насторожил наигранный энтузиазм в голосе дуэньи.
Она протянула изящные, совсем молодые руки к слуге:
– Дорогой мой, помогите же мне слезть с этой ужасной бочки.
Когда женщина оказалась крепко стоящей на земле, лакей указал пальцем в сторону дома:
– Я пойду?
И поторопился удалиться, вероятно, горя желанием рассказать о сумасбродстве молодой хозяйки всей прислуге, кого только сможет встретить. Наверное, даже привратнику.
– Спасибо, Людвиг! – крикнула Глэдис ему в спину.
– Пимборти! – не оборачиваясь, поправил слуга.
– Все равно спасибо!
Когда он скрылся из виду, то я набросилась на дуэнью с расспросами:
– Что значит «Королевское общество изобретателей»?
– Это значит, что двумя бутылками виски мы не обойдемся, – со знанием дела оповестила та. Одновременно мы оглянулись к пузатым сосудам темного стекла со следами пальцев на пыльных боках. Напиток нагревался на оглушительном солнце.
Тут раздался страшный протяжный стон, заставивший нас испуганно оглянуться. Самая прочная в мире бочка из железного дерева развалилась на части, не выдержав веса хрупкой женщины.
* * *
Королевское Общество Изобретателей (на вывеске каждое слово начиналось с большой буквы) находилось в лихорадочном возбуждении, и лекционный амфитеатр, где проходила встреча «изобретательных» умов, гудел от десятков возбужденных голосов. Внизу у грифельной доски, завешанной неведомыми мне чертежами, попеременно то краснел, то бледнел молоденький гений. И бледность его лица, и интенсивность румянца напрямую зависели от комментариев, услышанных от соратников.
