Евгений Щепетнов - Возвращение грифона
— Что такое?! Кровь? Я?! Прости! Прости. Я не хотела. Мне слишком тяжело, а твой розыгрыш был слишком жестоким.
— Маша, это не розыгрыш. Они стоят перед нами, в двух шагах от тебя. Твой покойный муж и твой сын.
— Этого не может быть! Это противоречит всем… Так, докажи! Спроси у мужа, как он звал меня в первую брачную ночь!
— Я звал ее Маришка-медвежка, за то, что она была неуклюжей, — тень мужчины кивнула головой и с тоской посмотрела на свою бывшую жену, — скажи ей, что мы ее очень любим, мы всегда с ней.
— Он звал тебя Маришка-медвежка, потому что ты была неуклюжей. И еще он говорит, что любит тебя.
Мария ахнула, зажав рот, потом тихо сказала:
— Никто не знал этого. Ты не мог знать. Если только не читаешь мои мысли. Но это тоже противоречит науке. Телепатии нет — доказано.
— Да что у тебя все — доказано, доказано! Этого нет, того нет — поговори с мужем, с сыном, пока есть возможность! Они тебя слышат и видят. Это ты их не можешь видеть. Скажи, что ты им хочешь сказать. А я пока пойду в кухню, поставлю чаю. В глотке пересохло.
Я вышел из комнаты, оставив Марию наедине с призраками и со своими мятущимися мыслями. Я не слышал того, что она говорила своим умершим близким. Да что она еще могла сказать, кроме того, как она их любит и помнит?
Подойдя к плите, пошарил взглядом — спичек нигде не было. Тогда я, совершенно автоматически, думая над тем, что сейчас происходило в зале, сказал два слова, и в воздухе снова зажегся огненный знак. Направив его энергию на газовую горелку, не успел удивиться, а вокруг нее уже заплясали голубые язычки пламени. Знак погас, а я, меланхолично плеснув воды в чайник, поставил его на огонь. Затем уселся к окну, наблюдая, как пламя газовой конфорки облизывает исцарапанное, потертое донышко.
У меня было ощущение чего-то странного, как будто во мне бурлили силы, рода которых я не знал, но каким-то образом мог ими управлять. Заклятия? Заклинания? Как это правильно называется? Заклинания, да. Я чувствовал, что это верное определение. Эти самые заклинания вертелись во мне, просились на язык, щебетали, как стая весенних скворцов, но я не пускал их на волю — кто знает, что будет, если выпущу одно из них? Если я смог запросто поджечь газовую конфорку, может, я так же легко подожгу и живое существо? Человека, например…
— Все, я сказала, что хотела. Отправь их туда, где им положено быть, — попросила Мария, входя в кухню, — скажи, а они как-то могут подать знак, что находятся тут? Мне подать знак…
Мы отправились в зал, где так и стояли два призрака, недвижно и молча смотрящие перед собой. Я попросил:
— Подойдите и потрогайте ее за щеку. Или за руку… — это я добавил после того, как увидел, что мальчик не достает до щеки матери.
Мария вскрикнула, прижала руку к щеке:
— Холод! Это ОНИ?
— Да. Это тебя коснулся муж. А холод в руке — сын. Прощайся с ними, сейчас они уйдут.
Мария заплакала, стала снова говорить какие-то слова любви, прощалась, а я выдохнул из себя три слова, которые, я чувствовал, будут правильными. Призраки заколыхались и исчезли, развеявшись, как туман, оставив в комнате ощущение холода, как будто кто-то открыл дверцу в огромный холодильник.
— Ушли, — тихо сказал я и сел за стол. Было такое ощущение, будто целый день рубил дрова — усталость, опустошение и грусть. Всегда грустно, когда видишь печаль людей, тех людей, которые тебе не безразличны. А что ни говори — эта женщина не была мне чужой. Единственный человек, принявший во мне участие в этом чужом, неизвестном мире.
Мы долго пили чай — молча, говорить не хотелось. Мария думала о чем-то о своем, видимо, вспоминала ушедших близких, а я вспоминал все, что сегодня происходило, и пытался как-то разложить это по полочкам в своей голове. Ничего не получалось. Для того чтобы связать все факты в одну цепочку, требовалось гораздо больше знаний, гораздо больше некой систематизации. А что дают эти два факта? Ну да, я умею зажигать огонь, и я умею вызывать духов. И что? Кстати, почему явились только эти два духа? Почему тут не появился целый сонм духов? Ведь встань в любом месте Земли, и окажется, что тут обитает огромное количество духов умерших людей. Так почему именно они? Внезапно я понял — во время произношения заклинания, перед моими глазами находился портрет мужа Марии и ее сына. Вот потому я вызвал именно их. Интересно, как говорит моя подруга, врач-психиатр, очень интересно…
Я помыл за собой кружку, поставил на полку, потом заметил, что ведро, подставленное под раковину, уже полно и надо его выплеснуть наружу — здесь не было канализации, что меня довольно сильно напрягало. Похоже, что я привык к гораздо более комфортабельной жизни. Взяв помойное ведро за дужку, я вздохнул и пошел к двери.
Был уже вечер, но до темноты далеко — солнце висело над горизонтом как огромный багровый болид, каким-то образом застывший на месте. Выплеснув помои к забору на огороде, задумался — сами слова «болид», «метеорит» давали мне какой-то отклик в душе. Что-то в моей жизни было связано с болидом.
Поскрипев своими «ржавыми» мозгами, так ничего и не придумав, пошел к дому и тут увидел за забором группу из четырех человек, которые направлялись к нашей калитке. Во главе группы был капитан милиции, человек лет сорока, с красным то ли от солнца, то ли от выпивки лицом. В подмышке у него виднелась папка для документов. Второй мужчина рядом с ним был помоложе — лет тридцати. Его глаза выдавали принадлежность к правоохранительным органам — такой немного надменный, всезнающий взгляд, по-хозяйски ощупывающий людей и окружающие его объекты.
«Оперативник», — мелькнуло у меня в голове, и я сам удивился — откуда это знаю? Двое других — обычные парни. По всему видно — то ли стажеры, то ли студенты — неопытные, неуверенные в себе. Если опер и капитан — явный участковый — вошли к Марии во двор по-хозяйски, как властелины этого мира, то двое «студентов» жались неуверенно, с опаской поглядывая по сторонам.
Заметив меня, милиционеры остановились и, тихо обменявшись несколькими словами, пошли ко мне. Встав передо мной, опер и капитан молча осмотрели меня с ног до головы, остановившись взглядом на ведре в моей руке, потом капитан жестко спросил:
— Ты кто такой?
— А ты кто такой? — отреагировал я практически мгновенно и автоматически. — Что, представляться вас не учили? По-моему, не я пришел в ваш двор, а вы в мой.
Капитан покраснел, искоса оглянувшись на своих спутников, опер определенно забавлялся ситуацией, а понятые приободрились, с усмешкой глядя на конфуз своего грозного участкового:
— Я участковый этого района, капитан Федорчук. Провожу опрос жителей участка по поводу — не видел ли кто чего-нибудь в свете сегодняшнего преступления! А ты кто такой?
— Я Сидоров Иван Петрович, тут живу, — ответил я косноязычному милиционеру, явно не блещущему образованностью и умом, — и что вы хотите узнать?
— Я хочу увидеть твои документы. И узнать, где ты находился этой ночью.
— Этой ночью я находился в постели с Марией Васильевной, хозяйкой этого дома. И нам было так хорошо, что я не выходил из дома до самого утра. Паспорт сейчас вам принесу.
— Нет уж, мы вместе пойдем, спросим у этой самой Марии Васильевны, что ты за фрукт и где ты был этой ночью. Что-то мне твоя физиономия подозрительна! Ты откуда тут взялся? Мария Васильевна уже два года живет одна, и вдруг ты. Откуда приехал? Кем ей приходишься?
— Откуда приехал — не знаю. Вернее, знаю. Из психиатрической клиники, где лежал после того, как потерял память. Кем прихожусь? Сожителем. Еще вопросы будут?
Опер и участковый переглянулись, у оперативника с лица сошла улыбка, и он цокнул языком:
— Из психушки, говоришь? Интересно… Будут вопросы, обязательно будут.
Я прошел в дом, вся толпа ввалилась за мной. Мария испуганно осмотрела эту шатию и по моей просьбе принесла паспорт. Потом мы с ней долго отвечали на вопросы, которые эти двое считали очень каверзными — выспрашивали все, чуть не до поз, в которых мы занимались любовью. Затем они выдохлись, и участковый сказал, обращаясь к одному из понятых:
— Иди, позови отчима девочки, пусть посмотрит на этого парня. Он вроде как видел какого-то типа, который ходил возле их дома. Пусть опознает, если сможет.
— Это не будет законным опознанием, — предупредил опер, — надо в отдел, надо все оформлять как следует.
— Да ладно… потом оформим, если опознает. А если нет — так чего огород городить. (Откуда-то я знал, что капитан занимается чистым беззаконием — никакой юридической силы эта «очная ставка» иметь не будет.) Иди, чего встал? А мы пока еще побеседуем… Так что, Мария Васильевна, ваш пациент на самом деле здоров? И вы уверены, что он не выходил ночью? Вы что, всю ночь не спали? Следили за ним? Нет? Все-таки спали?
— Капитан, ты чего чушь городишь, — не выдержал я, — преступление совершено вечером, ты сам сказал. Мы легли поздно, уснули глубокой ночью. К тому времени девочка была уже мертва — так при чем тут выходил или не выходил из дома ночью?!
