Аноним - Канал имени Москвы
Лодка с Евой была теперь далеко. Что-то внутри него ещё потянулось за ней, потянулось и… оборвалось. Горечь внутри шевельнулась и застыла, стала чем-то твёрдым, холодным. Он видел вздрагивающую спину Рыжей Анны, подумал, что, пока Ева была здесь, та не позволяла себе открытых слёз. А может, просто больше не выдержала. Есть время для силы, но есть и время для скорби. Никто не обязан сдерживать слёз. Никто, кроме него.
Внезапно ему жгуче, до удушья захотелось найти слова утешения для Анны, но примет ли их она? Вправе он утешать Анну? И вправе ли утешать себя? Фёдор лишь смог издать беззвучный стон, чтобы отогнать удушье. Он не подозревал, что отчаяние может быть настолько безнадёжным.
А потом что-то нежное дотронулось до кончиков его пальцев. В правом кармане. Фёдор не понимал, как это, но ощущение было именно таким — нежность. Его пальцы нащупали что-то, упрятанное в куртке. И тут же этот хрупкий импульс повторился, и тиски, сжимающие сердце, чуть ослабили хватку.
Фёдор обескураженно опустил взгляд на собственный карман: что происходит? Рука вдруг наполнилась силой, он сжал нечто, какую-то ткань, а в ней…
Фёдор быстро извлёк то, что находилось в кармане, посмотрел на свою ладонь. Его глаза расширились — этого предмета там прежде не было. И… он был там! Мешочек с вышитой серебром буквой «С»…
(Хардов поведёт тебя в места, где безумие подкрадётся совсем близко…)
Фёдор сумел сглотнуть то, что застряло в горле.
(Доверься Хардову…)
Вот чем была эта хрупкая нежность — далёкий, чистый, как радостное журчание ручейка, голос Сестры.
(И если станет совсем невмоготу, доверься собственному сердцу.)
Пальцы Фёдора трепетно задрожали. Он начал открывать мешочек. И уже знал, что там найдёт.
Это была серебряная монета.
Серебряная монета лежала у Фёдора в руке, и она сияла, как пойманная ладонью капелька солнца.
(Это мой подарок. Убери его подальше и забудь о нём. Когда придёт срок, он сам тебя найдёт.)
— Срок пришёл, — монотонно прошептал Фёдор.
(Доверься Хардову…)
(Доверься своему сердцу)
Эти тиски разжались ещё, и сердце тут же благодарно отозвалось, забилось сильнее. Фёдор поднял обескураженный взгляд, посмотрел на Тихона. Теперь ему стал ясен смысл прощальных слов Сестры, эти слова открылись для него полностью. Он тогда не расслышал последнего слова, но это было «тебя». «Фёдор, мой мальчик, верни мне его, как я когда-то вернула… тебя», — вот что она ему тогда сказала. И значит… Он услышал, как с его собственных губ сорвалось тихое, но упрямое:
— Никогда не поздно.
— Фёдор… — Тихон озадаченно смотрел на него.
Он покачал головой.
— Конечно…
— Что с тобой, Фёдор?
Краска вдруг отступила от его лица. Он перевёл потемневший взгляд на монету, что лежала в его ладони. И низким, странно отсутствующим голосом произнёс нечто безумное:
— Много человек я убил?
Теперь лицо Тихона потяжелело. Застыло. Он уже видел, что ему показывает Фёдор. Непонимание, озадаченность переросли в тревогу:
— Откуда у тебя это?..
— Много? — перебил Фёдор. Его взгляд сделался ещё более испытующим.
— Ты не убийца. — Выражение лица Тихона не изменилось. — Но иногда нам приходится защищать себя, своих близких. Или то, что нам дорого.
— Я не об этом. Не о мотивах.
— Да. Ты отнимал жизни.
— Значит, мой долг к Паромщику. — Тень, что упала на лицо Фёдора, отступила. Он вдруг рассмеялся и вспомнил занятия с батей по бухгалтерии. Милый добрый батя. — Значит, мои отношения с ним строятся по графе «Кредит»…
— Что ты такое говоришь?
В ответ Фёдор крепко сжал монету в кулаке. Пристально посмотрел на Тихона. Вот тогда и застывшее лицо старого гида побледнело. Но он тут же взял себя в руки, быстро справился с хрипотцой в голосе:
— Нельзя… Ты понимаешь, что ты задумал?
Фёдор усмехнулся.
— Это… — Оказывается, Тихон совладал с голосом не полностью.
Фёдор ему кивнул:
— Я знаю.
— Фёдор…
— Иногда приходится платить всем, что есть.
Тихон молчал. Но Рыжая Анна теперь смотрела на Фёдора. Отчаяние, неверие в её глазах сменились мольбой, а ещё в них застыл совсем-совсем слабый, еле уловимый проблеск надежды. И этого «совсем-совсем» Фёдору хватило, чтобы улыбнуться Рыжей Анне. Пустоты отчуждения вокруг него больше не было.
2
— Уходите быстрее, — продолжал говорить Фёдор, хотя надувная полицейская лодка на полных оборотах двигалась в направлении шлюза № 6. Он остался на берегу один. — Скорее уходите все! Он уже плывёт сюда.
Фёдор протянул раскрытую ладонь с монетой в сторону канала:
— Уходите. — С другого берега наползала тьма, и она отражалась в глазах Фёдора, стылым дуновением играла на его лице. — Скоро это место станет непригодным для живых.
3
Фигура Паромщика, окутанная бледным мертвенным светом, приближалась. Тьма теперь стояла вокруг, и вода, по которой скользила его лодка, казалась неподвижной, как умершее зеркало. Он был грозен и непреклонен, как тогда у Ступеней, закутан в рубище, но Фёдор видел, что Паромщик не привёз товар для коммерции.
Лодка встала. Паромщик молча смотрел на него.
— Здравствуй, Харон. — Фёдору показалось, что его слова с трудом пробиваются через этот вязкий сумрак.
— Добрая встреча, — прозвучал надтреснутый голос. — Хоть и не первая.
Фёдор медленно покачал головой:
— Не могу сказать, что рад ей.
— Здесь все забывают о радости, — церемонно, но и с еле уловимой насмешкой отозвался Паромщик. — Что ж, молодой гид, теперь ты понял, кто второй скремлин. И кто второй воин.
— Почему ты меня так назвал? Тебе ведь известно, кто я.
Глаза Паромщика горели тёмным огнём:
— Потому что ты сам не знаешь, о чём собрался просить.
— Я пришёл сюда не просить, — возразил Фёдор. Его ладонь так и оставалась раскрытой, и он видел, с какой жадностью Харон пожирал глазами лежащую в ней монету. Фёдор поднял перед собой распавшийся на две части манок Хардова. — Но прежде ответь: ты уже перевёз его на другую сторону?
Повисло молчание, холодное, исполненное тоскливой тяжести. Тогда Фёдор протянул паромщику монету:
— Ты знаешь, что это?
На древнем лице Харона заиграли отсветы. Он неспешно кивнул.
— Ответь словами.
Лицо Паромщика сделалось непроницаемым, лишь сумрак плыл сквозь него.
— Ответь! — потребовал Фёдор.
— Монета-королева, — отозвался Паромщик, в голосе полыхнул жар.
— Верно, — согласился Фёдор. — Поэтому повторяю свой вопрос: ты перевёз его на другую сторону?
— Никому не дано нарушать равновесия. — Теперь голос прозвучал, как далёкое эхо. — Есть законы, через которые не переступить.
— Не рассказывай мне об этом, Харон! — гневно оборвал его Фёдор. — Я дважды вернувшийся воин! И некоторые из этих законов писал я сам. Желаешь проверить?!
Харон молчал. Затем бесцветна произнёс:
— Грозя мне, ты грозишь себе.
— Верно. Поэтому не грожу. Предлагаю коммерцию.
— Нет, пока не перевёз на другую сторону, — быстро сказал Харон. — Это ответ на твой вопрос. Но он уже сидит на берегу, ожидает переправы в сумраке, откуда не возвращаются.
— Значит, не перевёз? — кивнул Фёдор. — Тогда всё, что ты сказал, не имеет значения. Знаешь почему? Это, — Фёдор покачал ладонью с монетой, — перевесит.
Взгляд Харона не смог скрыть жадного нетерпения и снова алчно блеснул.
— Монета-королева, — задумчиво протянул он. И тут же поднял руку, в которой держал весло, и предостерегающе ткнул ею в своего собеседника. — Эта встреча не первая. Но представь, какой будет последняя.
— Я готов попробовать, — сказал Фёдор.
— Готов потерять больше, чем получить? — Глаза Харона исполнились тьмой, раскрылись, как два завихряющихся бездонных туннеля, где стыло лишь завершение, конец всяких обещаний и всяких надежд. Но Фёдор выдержал взгляд.
— Да, — заверил он. — И это ответ на твой вопрос.
Харон трескуче расхохотался, тяжёлая тьма неба ответила ему далёким громом.
— Что ж, молодой гид, — повторил он своё обращение. — Слишком много жара в твоём сердце. Слишком требовательно и очень многое готово погубить. Её дар оказался слишком велик для тебя, той, кто была вторым скремлином. Не мешает подрасти.
Харон замолчал. Его взгляд опять притянула к себе монета. Фёдор сомкнул кулак, но её свечение не иссякло, пробивалось сквозь его пальцы.
— Может, ещё и подрастёшь, — неопределённо заключил Паромщик.
— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать меня, — сказал Фёдор.
Паромщик выжидающе кивнул. Но так и не смог оторвать взгляда от монеты.
