Варвара Мадоши - Симарглы
Лена недоверчиво покачала головой.
— Я вообще не уверена, что смогу работать здесь.
— Вы обречены. Кроме того, вы же хотите жить, нет? А это — единственный способ жизни, который вам остался.
Хлопанье крыльев разорвало сгущающиеся сумерки. Порыв ветра пронесся по переулку — это снижался симорг, чтобы забрать их. Домой?
— Знаете, как подбирают новичков в Тринадцатое Отделении? Да и вообще в Департамент в целом? — тихо спросил Станислав Ольгердтович, беря ее за руку. — Никак. Просто когда кто-то погибает, рано или поздно появляется другой. Это неизбежно — тоже род обреченности. Судьбой ли, случаем… Вы проходили теорию случайных чисел?
Лена только и могла, что кивнуть.
— Вот вам вопрос на засыпку: является ли случай выражением Бога на Земле?
— Случайностей не бывает, — мрачно отозвался Вик, стоя к ним спиной.
«Когда они расскажут мне то, что случилось с их предшественником? Что это за „темные делишки“?.. А, да не все ли равно? В самом деле, мне уживаться с этими людьми, и других не будет».
11.Какую бы дверь я ни открыл, за ней тоже ничего не будет. Это уже совершенно ясно. Странно… Сегодня, кажется, я встретил девочку, у которой та же проблема. По крайней мере, в ее глазах хлопала калитка в темноту. Мне показалось, что темнота эта совсем молодая… такая же, как она сама. Это страшно. Ровесница Вадьки, и уже обречена. И уже понимает весь ужас своей обреченности.
Но что еще нестерпимей: мне стало легче после разговора с ней.
Боже, будь проклят мир, в котором происходит такое! Будь проклят мир, в котором существуют такие души-инвалиды, как наши с ней.
Часть 2. Пустота за дверью
Ирий у древних славян — это место, где обитали души. Находился он, видимо, на одной из ветвей мирового древа. Где располагалось место жительства симарглов, Лена не знала, но, так или иначе, оно тоже называлось Ирием.
Так вот, в Ирий они вернулись на закате. Это было ошеломляюще красиво — когда бело-розово-синие облака расступились, под ними открылась область ослепительно-оранжевых цветущих яблонь, трепещущих не от ветра, а словно бы от солнечных лучей. Луг, река, вся встопорщенная от сияющей ряби… это было как панорамный кадр из фильма, как поздравительная открытка… если бывают такие светло-грустные поздравления. И это удивительным образом казалось настоящим. Может быть, потому что у домов — Лена увидела, что среди деревьев было рассыпано штук тридцать крыш — совсем по-настоящему солнце вспыхивало в стеклах.
Приземлились на сей раз не на лугу за речкой, а на небольшой вытоптанной площадке посередине городка. Лена решила, что это что-то вроде «центральной площади», если такое понятие вообще применимо. А может быть, просто специальное место для приземлений, если вам не хочется идти от самого луга.
— Отсюда ближе до нашего пристанища, — озабоченно произнес Вик, спрыгивая с Голиафа и помогая спуститься Лене. — Слушай, дорогу сама найдешь? — и бросил нервный взгляд на наручные часы.
— Куда? — удивилась Лена.
— Ну, домой… в то здание, где ты очнулась. Морской дом называется. Да спроси, тебе любой покажет. А нам бежать надо.
— Зачем?
— Понимаете ли, — начал объяснять Станислав Ольгердтович, — теперь, когда мы доказали, что нечисть тут не при чем… я имею в виду порученное нам дело… можно добиться того, что аудита на участке проводит не станут. В крайнем случае, пошлют одного-двух проверяющих. Но с нашей государыней надо договариваться по горячим следам, она промедления не любит.
— Именно, — Вик кивнул. — Так что мы тебя бросим.
— А… мои показания не понадобятся? — робко поинтересовалась Лена.
— Зачем? — удивление парня было искренним и неподдельным, как будто он никогда не сталкивался с российскими чиновниками. — Какая разница? Ты же ничего не делала… ну, то есть, я имею в виду, не совершала активных действий, направленных на силовой контакт с нечистью. Так что с тебя взятки гладки… Ладно, мы пошли, а ты поброди тут… Если все-таки потеряешься, кликни Сергея Петровича, он поможет. Ну все, пока… До завтра, Голиаф, не скучай.
С этими словами Вик чуть ли не бегом кинулся прочь с площади, куда-то в залитые сумерками кусты. Станислав Ольгердтович направился за ним, предварительно легонько поклонившись Лене: «С вашего позволения…» Впрочем, никакого позволения не дождался.
Сильный порыв ветра едва не сбил девушку с ног — обернувшись, она увидела, как взлетает Голиаф, мощно хлопая крыльями. Ей показалось, что пес взглянул на нее почти презрительно. От него пахнуло чистой собачьей шерстью и еще почему-то яблоками.
Да нет, яблоками пахло не от него.
Цветущие яблони, поразившие Лену еще в воздухе, обступали площадку со всех сторон. Ладно бы они просто цвели — они и пахли так, как яблоням пахнуть не полагаются. Их аромат был ароматом уже зрелых, осенних плодов. Может быть, какой-то особенный сорт? Или ей чудится? Здесь все может быть.
И что ей делать теперь? Наверное, идти домой… если то место, где она очнулась утром, можно назвать домом. Может быть, по пути получится обдумать все случившееся хоть немного? Или придерживаться утреннего решения, и не думать ни о чем?
Медленно Лена побрела по пустынным, темнеющим улочкам, окутанным туманом белых лепестков. Они пахли яблоками — так странно! — но самих яблок не было видно. Одни цветы, тонким белесым дождем опадающим на утоптанную землю… Лене сразу вспомнились одуванчики, которые раскрывались один за другим, когда она вслед за Виком и Станиславом Ольгердтовичем бежала по лугу. Ей подумалось, что, должно быть, когда одуванчики отцветут, то очень красиво будут смотреться под луной. Как свечи с белыми огоньками.
А пока же, когда солнце окончательно зашло, в лунном свете отлично смотрелись яблони… Они будто плыли в темно-синем, глубоком небе.
Почему плыли? Потому что Лена шла, и они тоже шли… приближались к ней и отдалялись, словно бы танцевали вокруг. Только не медленно и величаво — а дергано, аритмично, в такт ее шагам. Нет, даже не облака… почему ей пришли на ум облака, какое банальное сравнение! Яблони с обсыпанными цветами, торчащими в разные стороны ветками, походили на взрывы… На распяленные в воздухе крики.
— Я знаю, что деревьям, а не нам
Дано величье совершенной жизни:
На ласковой Земле, сестре звездам,
Мы — на чужбине, а они — в отчизне, —
прошептал где-то в лепестках голос призрака Сергея Петровича.
Лена обернулась, ища его взглядом — и нашла. Темный силуэт, прислонившийся к яблони.
— О, если бы и мне найти страну,
В которой мог не плакать и не петь я,
Безмолвно поднимаясь в вышину
Неисчислимые тысячелетья! —
продолжила она, пытаясь изобразить голосом легкую насмешку… Но, конечно, ничего изобразить не удалось: фраза прозвучала просто устало.
— Поздравляю, Лена… Вот она, эта страна, перед вами… Осталось только принять ее или отвергнуть.
— Уж больно эта страна грустная…
— Вам так показалось? — в голосе призрака послышалось удивление. — Никакая страна не может быть грустной. Ее такой делают люди. Если вы хотите грустить, вы будете делать это. Но я бы не советовал.
— А вам самому… весело?
— Иногда — да. Иногда нет. Все как в жизни… Ну ладно, мне пора бежать. У меня еще чертова прорва дел.
Интересно, какие дела могут быть у призрака? Лена только пожала плечами и побрела куда глаза глядят. Искать свой дом почему-то не очень-то и хотелось. Хотелось рухнуть под кустик прямо тут и заснуть, а проснуться уже дома. И забыть обо всем, как забывают сны. Неужели, неужели все действительно взаправду? Как правда может быть такой пугающе нереальной?
Как хорошо было бы вот так идти по аллеям маленького, утопающего в цветах городка у реки… не одной. Чтобы рядом шагал знакомый парень с пушистыми темными волосами, и поправлял бы челку левой рукой, и чуть кривил бы губы на ее попытки пошутить. Как там у того же Гумилева?
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры.
У Сергея не была светлой улыбки. У него вообще не было улыбки — так, усмешка уголком рта, горькая и властная. И он никогда не здоровался. И на ребенка мало походил — напротив, всегда был очень спокойным, уверенным. Но когда Лена думала о нем, ей представлялся всегда именно таким, как в стихотворении: тонкий мальчик над пропастью, пронзенный лунным лучом, словно смычком… В его глазах — ожившая сказка и темный сон. Как можно его не любить, и как можно было не наблюдать за ним, сидящим у окна, раскрытого или закрытого, смотря по сезону, и что-то пишущим… Даже пока она не знала его имени, даже пока она не видела его вблизи и не слышала звуков его чуть хрипловатого голоса, он уже покорял ее воображение — одной своей черной сосредоточенностью и неподвижностью.
