Александр Светин - Anamnesis vitae. (История жизни).
Антон Иваныч немного удивленно посмотрел на меня:
— А что делать, Пал Палыч? Вы же сами сказали — нас тут трое всего, медработников. А люди ж болеют, травмируются, травятся, тонут, угорают, обмораживаются… да мало ли что! Тут, на селе, знаете, какие случаи тяжелые бывают? В городе такое и не снилось!
Я машинально кивнул. Знаю. Уже знаю.
— И все — к нам! — продолжал фельдшер. — И ведь никому не откажешь. Даже не потому, что долг медика и тэ дэ и тэ пэ. Мы живем тут, в Кобельках. И всех знаем как облупленных: с кем-то детей крестили, с кем-то на охоту ходили или там на рыбалку, кто-то мне крышу перекрывал, с кем-то в школе в подсобке целовались… — он улыбнулся. — Соседи мы тут все. А половина села — родственники второй половине. И как тут кому-то откажешь? Да после этого можно смело отсюда уезжать, потому что больше жизни в Кобельках тебе не будет…
Дверь в перевязочную распахнулась:
— Пал Палыч, больную привезли! — Клавдия Петровна выглядела встревоженной.
Я взглянул на часы — полночь. Джентльмены пьют и отдыхают…
— С чем?
— Криминальный аборт. Кровотечение.
Лихорадочно вспоминая, что полагается делать в таких случаях, я помчался вслед за фельдшерицей. Позади с топотом бежал Антон Иваныч.
На улице темень стояла непроглядная.
«Надо бы как-то освещение перед приемным устроить!» — подумал я, направляясь к светлому силуэту машины, с трудом угадывающемуся в каких-нибудь трех шагах от крыльца.
Кто-то услужливо распахнул передо мной заднюю дверцу:
— Сюда, доктор, тут она! — сообщил взволнованный мужской голос.
Я наклонился и полез внутрь. В салоне моя нога угодила в лужу: в левом туфле противно захлюпало.
«Где же они грязь-то нашли, дождя вроде не было?!» — пронеслось в голове.
Впрочем, едва слышимый стон, раздавшийся из темноты в каких-то сантиметрах от моего лица, заставил меня забыть о несущественном. Я вгляделся в темноту.
Прямо передо мной светилось лицо. Именно «светилось», потому что было оно таким белым, что даже полуночная темнота оказалась не в силах погасить, спрятать в себе эту белизну.
— На что жалуетесь? — от неожиданности задал я совершенно дурацкий и неуместный вопрос.
Белое лицо хранило молчание, лишь часто дыша и слегка постанывая. На ощупь я нашел холодное тонкое запястье и сжал его пальцами. Пульс едва определялся.
Ладно, нет времени на вопросы. Все — потом.
— Помогите ее вытащить! — прокряхтел я, схватив хрупкое тело в охапку и пятясь наружу.
Тут же рядом возникла еще пара рук. Вдвоем с неизвестным мы извлекли обмякшую женщину из машины и на руках перенесли в приемное отделение.
— В смотровую, давайте в смотровую ее сразу же, Пал Палыч! И на кресло! — Мария Глебовна помчалась вперед, открывая нужную дверь.
Умостив пациентку в гинекологическом кресле, я бросил своему невольному помощнику:
— Выйдите и ждите в коридоре!
Мужчина молча кивнул и скрылся за дверью.
— Пал Палыч, да вы же в крови весь! — всплеснула руками акушерка, указывая куда-то вниз.
Я посмотрел на ноги: весь левый ботинок и штанина почти до колена были в крови. Меня замутило. Так вот что за лужа была на полу в салоне машины! Господи, это сколько же из нее вытекло?! Литра два, не меньше! И до сих пор жива?!
— Полиглюкин, живо, ставьте струйно! В две вены! — рявкнул я ввалившимся в смотровую фельдшерам. — Головной конец кресла опустить, ноги ей задрать как можно выше!
Антон Иваныч с Клавдией Петровной захлопотали над бесчувственным телом.
— Мария Глебовна, что там? — вернулся я к акушерке, занятой осмотром.
— Льет! — коротко ответила она и посторонилась, открывая мне обзор.
Из несчастной и в самом деле лило. Темно-красный ручей неспешно вытекал из ее тела и жутковатым водопадиком низвергался на пол. Там уже образовалась приличных размеров лужа, которая расползалась все больше и больше.
— Вен нет! — почти хором заявили фельдшера. — Спались! Давление не определяется!
Естественно, вены спались, если давление — почти на нуле! Я на секунду прикрыл глаза. Господи, за что мне все это!
— Антон Иваныч, садитесь на нее верхом, вот сюда, на живот! — скомандовал я, пытаясь согнать разбегающиеся мысли обратно в мозг.
Фельдшер испуганно и с оттенком жалости выпучил на меня глаза:
— Зачем?!
— Будете пережимать брюшную аорту. Надавите кулаками вот сюда! — я показал. — Изо всех сил будете давить, ясно?
— А почему я? — засомневался Иваныч.
— Потому что вы — самый упитанный! Лезьте, живо! — сделав страшные глаза, прикрикнул я на него.
Антон Иваныч мигом оседлал пациентку и надавил в нужном месте. Темный ручей тут же стал тонкой-претонкой струйкой.
— Подействовало! Ей-богу подействовало! — радостно воскликнула Мария Глебовна.
— Толку-то?! Иваныч слезет — опять ливанет! — справедливо заметила Клавдия Петровна.
Я кивнул. Разумеется, ливанет. Но пока мы выиграли немного времени.
— Набор для подключичной катетеризации есть? — безнадежно спросил я, предполагая ответ.
И в самом деле, откуда такая роскошь? Реанимацию тут, похоже, сроду не проводили!
— Ага! — неожиданно кивнула фельдшерица и метнулась прочь из смотровой.
Я оторопел. Ну надо же!
Через минуту Клавдия Петровна вернулась со всем необходимым. Быстренько натянув перчатки, я поставил катетер в правую подключичную вену, затем — в левую. Мысленно поблагодарил судьбу за то, что подрабатывал в свое время медбратом в реанимации. Вот он, бесценный практический опыт! Впрочем, этим, собственно, он и ограничивался… Пока.
— Полиглюкин в обе вены, струйно! Добавить окситоцин и мезатон. Преднизолона девяносто! — распорядился я.
Клавдия Петровна завозилась с капельницами. Я вернулся к Марии Глебовне. Темная струйка не иссякала.
— Не выскоблили ее до конца, — заметила акушерка.
Я вздохнул. Козе понятно, что неведомая бабка напортачила, делая аборт вязальной спицей (или чем там они делают?). Вопрос в другом: что нам-то делать? Пока из матки сифонит, как из прохудившегося ведра, все наши попытки вернуть несчастную жертву аборта к жизни — мартышкин труд. Есть, конечно, вялая надежда на то, что окситоцин заставит матку сократиться и кровотечение прекратится. Но если в полости после выскабливания что-то осталось — окситоцин не поможет. А значит…
Я помотал головой, отгоняя мысль о том, что мне придется сделать, если окситоцин не подействует:
— Значит так: ждем пять минут, оцениваем результат. Если кровить перестанет — отлично, после стабилизации давления повезем в район.
— А если нет? — поинтересовался багровый от натуги Антон Иваныч.
— А если нет — буду выскабливать сам. По жизненным показаниям. Мария Глебовна, стерильный набор для аборта есть?
Акушерка кивнула:
— А как же! В спирту храню, как знала.
— Отлично. Но лучше бы он не пригодился, — тихо пробормотал я.
Аборт мне доводилось делать лишь один раз. Даже не делать, а так: дали подержаться за рукоятку кюретки разок, во время практики в гинекологии после четвертого курса. Теоретически, конечно, знаю, как это делается. Да и видел со стороны процесс. Но чтобы самому…
— Пал Палыч, я никогда сама не выскабливала! — прошептала мне на ухо акушерка. — Роды принимала, много. Даже осложненные. Но аборты — ни разу! Боюсь я их…
Я шмыгнул носом. Спокойно, Маша, я Дубровский… Сам боюсь.
— Время! Антон Иваныч, сейчас на счет «три» убираете руки. Но будьте готовы тут же вернуть их на место. Все ясно?
Иваныч молча кивнул.
— Раз! Два! Три!
Фельдшер убрал руки и разогнулся. Я уставился на красную струйку. Только не расширяйся, пожалуйста, только не расширяйся!
Не расширилась. Просто хлынуло: кажется, даже сильнее, чем прежде!
— Давите! Давите, Антон Иваныч! — заорали хором мы с акушеркой.
Фельдшер чертыхнулся и вновь навалился на живот несчастной. Кровяная река иссякла.
— Несите набор, Мария Глебовна! — обреченно распорядился я, чувствуя, как по моей спине строем прохаживаются ледяные муравьи.
Акушерка разложила на стерильном столике инструменты.
— Готово, доктор!
Я мысленно перекрестился и взялся за зеркала:
— Мария Глебовна, подержите вот так!
Она торопливо кивнула и перехватила рукоятки.
Так, смотрим, что тут у нас. Расширители не понадобятся, подпольная бабка-абортмахер поработала на славу: все просто зияло. Пытаясь подавить дрожь в руках, я взялся за кюретку.
— Зеркала шире! — прикрикнул я на акушерку. И ввел инструмент в кровоточащую полость.
Скребок, еще один. Внутри явно что-то было: кюретка постоянно «спотыкалась» о какие-то препятствия. Легко, впрочем, их преодолевая.
«Только бы стенку не проткнуть!» — приговаривал я мысленно, методично, сантиметр за сантиметром, выскабливая полость матки.
