Затишье. Легенда Гнилого князя. Начало (СИ) - Ожигина Надежда
— Вот, Михей понимает! — воодушевился Влад. — А иначе зачем в графском доме гранитный подвал с цепями? Стены отшлифованы, будто стекло, колонны, а между ними цепи? Совсем как у нас в больнице! Зуб даю, что гнильцов держали. Лечили кого-то графских кровей. Главное — гнильца запереть до срока, пока алоцвет не раскроется.
Фан засобирался наружу, с ностальгией проведя ладонью по бочкам. За ним полез Петька, торопясь к солнышку. Венька подтолкнул Майкла:
— Пошли. Оставим Влада мечтать. На этот раз в подвал доступа нет. Шестнадцать шагов отсчитать несложно, но вход завалило упавшей стеной.
— Здесь что, каждый раз по-новому? — шепотом спросил его Майкл.
— Это ж поместье, Михей, — тоже шепотом ответил Венька. — В усадьбе каждую полночь с нуля, только Чудила-Павел и терпит.
— Слушай, Веник, а что тут копали?
Они уселись на солнцепеке, спинами к нагретой стене, Фан достал из кармана сушки, раздал каждому по три штуки. Народ захрумкал, зачмокал.
— Добывали тут драгоценные камни невиданной чистоты. Чаще попадались рубины, как в ту пору говорили, корунды, оттенка голубиной крови. Местный люд, лихой и горячий, сам не копал, опасался. Собирал с поклонами, что земля посылала. А потом объявился один жадный хрыч, типа предприниматель. Наладил работы в Тихом Лесу, раскопал все к лешему, пробуравил землю. С теми камнями красная гниль добралась до царской семьи. Читал небось: их потом расстреляли, не выясняя, кто чист, кто гнилушка.
— А еще на краеведении говорили, что камушки были красивыми, да в очень уж неказистой породе. Шлак собирали, вывозили за реку. На том шлаке Затишье отстроили. Фундаменты, дренажи под грядками, даже в усадьбе встречается. А потом приехал кто-то ученый да как поднял крик, мол, камни — фигня, этот минерал, что в породе был, он-то и есть главная ценность. Назвал его диковинно: быльник. В штольнях быльника наскребли по сусекам и подарили ученому. А про Затишье болтать не стали, кто же свой дом обидит! — при словах о доме Фан завозился, всем видом одобряя решение.
— Дальше нагрянули большевики, построили завод, институт геммологии. Ну и зарылись, куда не просили.
Влад соизволил покинуть подвал, оторвав от сердца ржавые цепи, схватил свою долю сушек, сгрыз. Отсчитал шестнадцать шагов от трубы по сныти и молодой крапиве. Повздыхал над заваленным входом. Майкл тоже хотел заглянуть в подвал, посмотреть на гранитные стены, подошел, пиная кирпичи и щебенку.
— В другой раз налюбуетесь, парни! — хихикнул зловредный Венька. — Айда на большой пруд кататься!
— Тебе нужно сюда вернуться, — очень тихо сказал Майклу Влад. — Но, конечно же, с проводником. Там на стенах рисунки и надписи, процарапанные в граните. Я пытался сфотографировать, увы, не получилось. Есть про цветок. И какая-то карта. А еще будто чей-то дневник. Я даже стал французский учить, может, графская дочь нацарапала, которую за промышленника замуж отдали? Все надписи на французском, разобрал лишь ля мур и аревуар. А еще часто-часто — сови. Значит, спаси и сохрани.
— Сови? Типа, сейв? Сервер?
— Похоже. А цветок — для кого? Майкл, я понял, что тебя зацепил алоцвет.
Они шли позади шумного Веника, скачущего на одной ноге на спор с самим собой, и ведущих степенный разговор о травах Митрофана и Петьки. Майкл рассказал о беловолосой, сунувшейся в Тихий Лес.
Влад покивал с пониманием.
— Люди устали жить под запретами, но не все запреты есть зло. В твоей реальности нарушение правил суть подвиг и вызов режиму. Но в Затишье в правилах самая жизнь. Хочешь подвигов — иди в волонтеры.
— Говоришь, как столетний старик! — подколол его Майкл, уловив нотацию.
Влад подмигнул и улыбнулся, обнажая мелкие зубы:
— Сто не сто, а кое-что пожил! — и, ткнув Майкла под ребра, умчался к Веньке, крича, что первым успеет к воде.
Венька не стерпел, принял вызов, только кроссы в траве замелькали.
— Много в Затишье чудиков, — философски заметил Петька, провожая товарищей взглядом. — Но с этими никто не сравнится.
Когда втроем добрались до пруда, Влад и Венька успели раздеться и дружно плыли к дальнему берегу, где в кустах качались обломки плота.
Фан сварил щи из свежей крапивы и сделал салат из побегов папоротника, добавив кислицы для остроты. Майкл не знал, что лесную траву можно есть с таким аппетитом, он многого не знал, столичный баловень. А может, просто забыл?
— Влад, ты когда снова в поместье?
Венька фыркнул, но Влад, поразмыслив, ответил:
— Теперь уже на каникулах. Чуешь, с какой скоростью все расцветает? Осина сережками покрывается, а у меня аллергия. Лучше в гости приходи, поболтаем.
— Ну да, к нему в гости придешь! Даже если прорвешься сквозь заслон из родителей, сиди потом в духоте, в темноте и смотри, как он шарится в ноутбуке.
Уже за полдень приладили парус к косо стоящей мачте. При отсутствии даже легкого ветерка занятие казалось бессмысленным. Но новые друзья отвлекаться не стали, выслушали доводы Майкла, заржали и замахали руками, как ветряные мельницы. Уже на плоту, подчиняясь приказу и крепко цепляясь за одну из веревок, нарочно привязанных к бревнам, Майкл понял, какую сморозил глупость.
Венька встал у самой кормы, уперся ногами и свистнул. Сначала тихонечко, потом сильней. Парус трепыхнулся раз, другой, расправился, вздулся, и плот поплыл, медленно и величаво, как лебедь белая — не сдержался Фан, но даже в этом сравнении было что-то гастрономическое. Венька свистнул в полную грудь. И катание началось.
Майкл такое видел только в кино. Они будто поймали огромную рыбу и неслись за ней по водному зеркалу. Или мчались за катером на водных лыжах. Пруд оказался огромным: выйдя из заливчика на простор, друзья не увидели дальнего берега, заляпанного молоком тумана. Плот скользил, норовя оторваться в небо, сливавшееся с горизонтом, по сияющим бликам, по солнечным лучикам, цепляя редкие облака, будоража эхо задорными криками.
— Эгегей! — вопил восторженный Фан.
— Полный вперед! — командовал Петька.
— Даешь Летучий корабль!
Влад спрятал в карман окуляры и, зажмурившись, раскинул руки, как крылья, ощерил в улыбке мелкие зубы. Видно было, что полет ему в кайф.
Венька знай себе свистел на корме, лишь крутил льняной головой, когда затевал поворот. И ругался морскими словечками: курс бакштаг, поворот оверштаг, фордевинд.
Майкл делал все сразу: орал от восторга, подставлял лицо брызгам, пытался свистеть и реветь по-медвежьи, чем очень смешил товарищей.
— Мишка-медведь! — крикнул Фан.
— Научи меня реветь! — подхватил Петька.
— Сами сейчас получите по уху! — высвистел Венька, грозя кулаком. — Своих дразнить запрещается!
Но Майкл не обижался. Скорость, солнечные брызги, ветер выдували ошметки обиды, глупой, детской, запрятанной в дебри души.
Его часто дразнили медведем, Топтыгой, он рос полным и неуклюжим, переваливался с ноги на ногу. И хлюпал носом на каждый смешок. Повзрослев, он прочитал в интернете про поведение жертвы. Идеальный объект для буллинга — вот кто он был в начальной школе! Мишень для плевков на спину, вдохновитель обидных кричалок, главный трофей азартной погони потного оголтелого класса. Его травили, как дикого зверя, загоняя в углы потемнее. За попытки пожаловаться учителям били жестко, расчетливо, скопом. Пока однажды смешной медвежонок не выучился защищаться. И не расшиб ненавистную голову главному заводиле в классе.
Все вышло случайно. Майкл защищался и оттолкнул обидчика, сильно толкнул, со всей дури. А тот пролетел через класс и вывалился из окна. Первый этаж, под окнами клумба, мучители довольно заржали, ожидая продолжения цирка с медведем, потом выглянули, заголосили.
Каменный бордюр цветника был запачкан алым. Ромашки тоже.
«Машка-Ромашка» — стоял тогда Майкл и твердил присказку детства, как всемогущее заклинание. Улыбался испугу загонщиков. И тишине, опутавшей класс.
Ему грозило исключение из школы, исправительная колония, он не помнил, чем еще запугали. Только раскаяния не было. Если зверя довести, он кусает. Майкл принимал сторону хищников, если читал про туристов, которых цапнули в зоопарке при попытке сделать крутое селфи. Или про укротителей в цирке, которым доставалось на репетиции. Потому что знал, каково это: когда заставляют прыгать в огонь и танцевать на задних лапах. Насколько подло и унизительно.
