Алекс де Клемешье - Сын Дога
Угорь посерьезнел, сделал глубокий вдох.
– Не нужно тратить силы на то, чтобы вытащить пробку. Ее проще продавить внутрь бутылки. Тут подойдет обычный карандаш и легкий нажим.
– Тоись ты хочешь убить Бохоли-Хару.
Денисов не использовал вопросительную интонацию. Он не уточнял, не переспрашивал – он просто констатировал. И было в этой констатации что-то такое, что заставило Евгения на миг почувствовать себя совсем худо. Но он быстро собрался с духом.
– Я не ставлю перед собой такую задачу. Мне нужно всего лишь выбить пробку из канала. Возможно, Бохоли-Хара при этом не пострадает или пострадает незначительно. Мы не можем знать, в каком он сейчас состоянии. Мы не можем знать, что с ним произойдет, когда он окажется вне колодца и вне потока Силы. Но этого не могли знать и те, кто во главу угла ставил его освобождение. Спасти для того, чтобы он тут же сдох, как загнанная лошадь? Вряд ли кто-то из освободителей вообще об этом задумывался, так что… Намеренно я убивать не стану. Но если вдруг это произойдет…
– Понима-аааю, – с кривой ухмылкой, отвернувшись от оперативника, протянул участковый. – Меньшее из зол, цель оправдывает средства, всего лишь какой-то там Темный…
Лицо Евгения окаменело.
– Наверное, вы имеете полное право так думать, – медленно произнес он. – Возможно, именно так все это выглядит сейчас и будет выглядеть потом, после. Но… Вы не пробовали поставить себя на место Пляшущего? Не пробовали представить себе все эти сотни лет, проведенные в танце? Целые столетия заточения! И не просто заточения – изощренной пытки! – Денисов коротко взглянул на него и снова отвел глаза. – Я вот представил себя там, на дне колодца, вытоптанного моими ступнями в твердом камне… Без какой-либо надежды на избавление… Без веры в милосердие… В темноте и во Тьме… Один на один со своим сумасшествием, ибо невозможно остаться в здравом уме, если каждую секунду знаешь, что впереди тебя ждет еще один год, и еще, и еще… Сколько он уже пляшет? Лет шестьсот или около того? Ну, значит, осталось четыреста. Четыреста бесконечных, однообразно чудовищных лет!.. – Евгений сглотнул сухой шершавый комок и добавил практически шепотом: – Я бы в такой ситуации хотел только одного – умереть. Смерть – это тоже освобождение…
Повисла пауза, длинная и холодная, такая длинная и такая холодная, что Угорь, отчаявшись дождаться от пожилого милиционера хоть слова, хоть жеста, принялся просчитывать варианты. Сможет ли он справиться с этим делом без Денисова? Сможет ли уговорить кого-нибудь подстраховать в самый ответственный момент? Он так увлекся, перебирая всех подряд знакомых, что голос Федора Кузьмича заставил его вздрогнуть.
– Молодой, горячий, азартный… – с улыбкой протянул Светлый маг негромко. – Ну, валяй, посвящай меня в свой план.
* * *
Утро участкового оперуполномоченного Денисова начиналось с гимнастики. Правда, за двадцать пять лет службы комплекс упражнений серьезно подсократился, да и темп стал более щадящим. Умывание, бритье, плотный, из трех блюд, завтрак. Пятиминутный променад от дома до работы. Ровно в десять он отпирал дверь милицейского кабинета. Включал репродуктор и, внимательно слушая последние известия и «Пионерскую зорьку», подходил к окну, распахивал настежь и терпеливо ждал, пока помещение проветрится. Зимой обычно прихватывал в сенцах несколько поленьев и растапливал печку-голландку, и только после этого (в Москве – 7:20, в селе – начало одиннадцатого) отправлялся на обход.
Сегодняшнее утро мало чем отличалось от прочих. Поленья принялись охотно, зашипела, защелкала смола, потянуло дымком. Наполовину прикрыв верхнюю печную задвижку, чтобы не выпустить весь жар, Денисов запер кабинет и направился вдоль села.
По пути ему встретился председатель Семен Семенович, которому Федор Кузьмич со всей строгостью напомнил, что не следует выдавать премию трелевщикам и чокеровщикам под выходной. Перевыполнение плана – это, конечно, повод порадоваться и даже, может быть, слегка отметить это дело. Но выходной день расслабляет, можно увлечься и не заметить, как пропьешь все премиальные. Так что лучше всего приурочить выдачу премии к известной дате зарплаты – так и жены, и матери смогут проконтролировать самых неблагонадежных и самых молодых колхозных работничков.
Потом Федор Кузьмич шутливо погрозил пальцем Райке-продавщице, которая, обслужив утренних покупателей, уже вовсю пыхала сигаретным дымом возле форточки в подсобке сельпо.
Потом он вежливо поздоровался с заведующей клубом Зиной, которая как раз отпирала массивный замок, собираясь провести генеральную репетицию молодежного новогоднего концерта.
Потом весело отмахнулся от старика и старухи Агафоновых, попытавшихся втянуть его в свой очередной несерьезный скандал.
Потом постоял под окнами дома Павки Галагуры, послушал бесконечные барабанные дроби и, уважительно поджав губы, мотнул головой – ишь ты, как наяривает!
Мельком глянул на слепые окна опустевшего домика на самой окраине села. Группа зачистки Ночного Дозора справилась на отлично – никаких следов магии не оставила. Ничего из принадлежавшего Матрене Воропаевой. Ничего, что напоминало бы о прежней хозяйке аккуратной избушки.
Обратно он шел в обход, задами, вдоль реки, мимо фермы и рыбацких сараев. Полный порядок был и там, однако Федор Кузьмич то и дело останавливался, чтобы посмотреть то на недавно образовавшуюся искристую наледь, то на зацепившееся за верхушку могучего кедра солнышко, то на холмы за рекой, где отчаянно и радостно, тонкими комариными голосами переговаривались бензопилы передвижного лесопункта.
Хорошая была минутка, добрая, и отвлекаться от нее не хотелось, но участкового ждали другие дела в милицейском кабинете. Да и не только в нем.
Жена хлопотала на кухне. Федор Кузьмич заранее предупредил ее, что и к обеду нынче следует накрыть пораньше, и в дорогу ему собрать снеди побольше. В прошлый раз Евгений Юрьевич так лихо все умял, что Денисову весь обратный путь пришлось урчать животом с голодухи. Непорядок!
Он постоял подле Людмилы, наблюдая, как шустро двигаются ее умелые руки, как справно выходят кулечки и сверточки и как успевает она промежду прочим еще и помешивать густой картофельный суп. Людмила, не привыкшая к мужскому вниманию в кухонных делах, смущалась и, косясь на мужа, гнала его в горницу. А ему было так хорошо здесь, так тепло и уютно возле жены, что выходить с кухоньки он наотрез отказывался.
– К Новому году надо бы игрушку мальцу купить, – раздумчиво проговорил он.
Людмила помолчала, размышляя, затем с непременной для серьезных разговоров медлительностью ответила:
– Игрушку рано, он все равно акромя погремушек ничего не признает. Мож, одежку какую лучше?
– Одежку – энто взрослым. У Катюхи шуба-то ее цела ли? Которую мы на шестнадцатилетие покупали? Мож, Катюхе шубу новую, Николаю куртку хорошую вельветовую, а пацану все-таки игрушку? Большую, с овцу ростом, м-м? Я в городе видал. Все память будет. А из одежки вырастет – и нету памяти. Что скажешь, мать?
– Скажу, не слишком ли ты разошелся, отец? Шу-уубу, ку-ууртку… Себе-то сапоги хотел купить – что не покупашь? Али на себя уж и потратить жалко?
– Подождут мои сапоги, – смутился отчего-то Федор Кузьмич. – Не ко времени они чичас мне. А про все другое подумай. Деньги на книжке есть, да ты и сама, чай, знаешь. Что я тебе тут рапортую? В общем, поимей в виду. С Витькой председательским я договорюсь, чтобы отвез тебя в райцентр, а ты съезди, приценись, м-м?
– Хорошо, отец, как скажешь…
Обед был вкусным и сытным, и чаю Федор Кузьмич, как обычно, выпил не один стакан и даже не два. Людмила смотрела на него, и легкая тень пробегала по ее лицу – тревожно вдруг стало ей, неспокойно. Может, просто год выдался тяжелым? То одно, то другое, то третье – вот и утомился супруг?
Денисов, допив чай, украдкой выложил из кармана два ключа – от милицейского кабинета и от сейфа, где хранился казенный фотоаппарат и табельный пистолет, оставил ключи на печном приступке. Затем по-военному быстро собрался и вышел на крыльцо, сел на ступеньки. Людмила вышла следом. Поставила рядом авоську с термосом и собранной в дорогу едой, но уходить не стала, так и стояла рядышком до тех пор, пока не загудел мотор приближающегося «бобика». Федор Кузьмич поднялся, повернулся, пристально посмотрел на нее, озябшую и переживающую, тронул за плечо и молча кивнул на прощание. Хорошая жена. Все почувствовала, обо всем догадалась, а виду не подала, ни словечка не сказала. Хорошая жена Людмила. Настоящее сокровище.
* * *
– Энто что же? – удивлялся Денисов, разглядывая чемоданчик, подскакивающий на заднем сиденье. – Энто завтра любой сможет кнопку нажать и в Сумрак зайти?
– Нет, Федор Кузьмич, любой не сможет! – смеясь, ответил Угорь. – В научном отделе Дневного Дозора определили, что магии тут все-таки больше, чем техники-электроники. Переоценил товарищ Гранин значение законов фундаментальной физики при создании этого прибора. Людям он совсем не пригодится, а Иным проще тень своими силами поднимать, чтобы не таскать повсюду этот чемоданчик. Ну, разве что при обучении аппарат может пригодиться – демонстрировать новичкам разные особенности перехода в Сумрак.
