Лариса Петровичева - Охота на льва
Час назад Артуро прислал телеграмму, в которой сообщил о срочном заседании Государственного совета и о том, что добился нужного результата. Что ж, пока все развивалось по плану. Шани перевернул страницу и некоторое время рассматривал изумительно тонко и со вкусом выполненную гравюру: стрижи в гнезде.
Когда-то он поверил, что у него наконец-то есть собственное гнездо. Но люди не так надежны, как стрижи.
В его портфеле с документами уже лежал листок коммюнике, извещавшего о том, что ее величество Инна скончалась сразу же после родов. А в действительности Несса сможет убраться куда угодно: в Амье, на острова, да хоть к Змеедушцу в нору – лишь бы подальше. Если бы не клиническое чудо – а Шани до сих пор не мог в него поверить – он давно бы выкинул ее из своей жизни.
Впрочем, довольно об этом. Возможно, кто-то просто не создан для семейного быта.
Командир охраны, который до сих пор выглядел невероятно жалким после давешней взбучки, осторожно заглянул в гостиную:
– Сир, вам телеграмма.
Шани взял тонкую полосу грубой желтоватой бумаги и прочел: «Госсовет и патриарх выехали только что». Он взглянул на высокие каминные часы восточной работы: ага, значит, у него есть еще два часа.
Командир охранного отряда терпеливо ждал, чуть согнув голову в уставном поклоне.
– Передайте ее величеству, чтоб спустилась сюда.
– Слушаюсь, сир.
Он и представления не имел, о чем собирается с ней говорить. Наверно, попросит сделать вид, что в императорской семье царит трогательный мир. Да, правильно: незваные, но ожидаемые гости должны были увидеть карамельную картинку. Шани опустил глаза к гравюре: стрижи в окружении птенцов выглядели невероятно счастливыми.
Наверно, кто-то просто не заслуживает такого счастья, подумал Шани и стал читать о миграции черногрудого стрижа.
Несса пришла в гостиную через четверть часа: для придворной дамы просто сверхбыстрый срок. Некрасивые красные пятна от слез были умело замаскированы косметикой: если ее величество и перебрала с пудрой, то сейчас это было только на пользу.
– Давно хотел спросить, когда у тебя день рождения, – сказал Шани.
Несса устроилась в соседнем кресле и, расправляя кружева на рукавах свободного домашнего платья, ответила:
– Весной. На Земле отмечали седьмого марта.
Шани усмехнулся.
– Рыба, значит… Единственные, с кем Львы не могут сладить, так это с Рыбами.
Несса неприятно улыбнулась.
– Мы как-то неправильно начали, – сказала она. – А потом столько всего случилось… Прости, но я не могу относиться к тебе хорошо.
Чего-то в этом роде он и ожидал.
– Государь Миклуш свою первую жену зашил в мешок и швырнул с башни, – скучным голосом заметил Шани. – Говорят, при этом она была… не в полном комплекте. Энергичная девушка, тоже вот хотела царствовать и править… – Несса открыла было рот, чтобы сказать что-то хлесткое, но Шани не позволил себя перебить: – А его сын свою супругу в воспитательных целях подвесил на дереве в лесу. И она висела там двое суток, изнывая от зноя и жажды. Через два года умерла в северном монастыре. А ты сидишь здесь, в тишине и покое, и говоришь, что мы неправильно начали… – Он сделал паузу и добавил: – Я, наверно, плохой муж. И владыка хреновый.
Теперь у Нессы хватило ума промолчать. Всхлипнув, она с преувеличенным вниманием принялась рассматривать завитки кружева на рукавах.
– Народу будет объявлено, что государыня всеаальхарнская умерла при родах, – продолжал Шани. Несса вскинула голову, и в ее глазах сверкнули новые слезы, но она не сказала ни слова. – Ты оставишь наследника во дворце и покинешь Аальхарн навсегда. Я дам тебе достаточную сумму для безбедного проживания в любой стране по твоему выбору, но ты навсегда сохранишь инкогнито и никогда не появишься здесь, – несколько долгих минут они смотрели друг на друга, и наконец Шани произнес: – Я тебя люблю. Но у меня больше нет сил со всем этим справляться…
Командир охранного отряда осторожно заглянул в гостиную, ощущая всю сложность и деликатность момента, но Шани кивнул ему, приглашая войти.
– Телеграмма, сир.
«Документы готовы к печати», – прочел Шани и принялся отрывать от листка телеграммы длинные тонкие полоски. Типографии всех столичных газет сейчас были оцеплены инквизицией, и сотрудники следственного корпуса стояли возле станков, чтобы одновременно запустить их по получении приказа. И пока Госсовет, насмерть напуганный реальностью смуты, спешит на улицу Кивеля, бумага в станках ждет своего часа: чтобы завтра утром Госсовет узнал о собственном роспуске, а люди – о новых реформах.
Поиграли в просвещение – и довольно. Пора и честь знать. Интересно, думал ли покойный Андрей о том, что, пытаясь предотвратить строительство Гармонии на новой родине, он тем самым ее приближает? Вряд ли: он был идеалист и гуманист и во всех людях видел хорошее.
– Мне будет недоставать Андрея, – негромко сказал Шани, когда от телеграммы осталась лишь горстка скрученных спиралями бумажных полос. – Он был хорошим человеком. Я любил его…
По щеке Нессы прокатилась слеза, потом вторая. Шани ощутил мгновенный и сильный укол горечи.
Отдавая Мари приказ отравить доктора, он действовал как человек, который не принадлежит себе. И делает только то, что необходимо для блага государства. Впрочем, это была попытка оправдаться, запоздалая и ненужная. Доктор Кольцов прожил хорошую жизнь и обрел заслуженный покой, его история закончилась. А новейшая история Аальхарна только начиналась. В этом и была разница. Шани перевернул страницу и продолжил чтение. Вскоре Несса прекратила плакать и покинула гостиную, чтобы вернуться с корзиной для рукоделия: она вязала приданое для ребенка. Через полчаса двое охранцев быстро накрыли стол для легкого ужина. Это была идиллическая картина: семья высокого достатка проводит тихий зимний вечер за приятным досугом – общий план слегка портили только солдаты охранного отряда, те еще головорезы, присутствовавшие в качестве прислуги.
Через час возле входных дверей послышался шум голосов. Пьеса началась минута в минуту.
* * *Как и ожидалось, министры и патриарх дружно встали на колени и принялись умолять государя о возвращении. Некоторое время Шани с удовольствием наблюдал за самыми разнообразными оттенками страха, недоумения и надежды на их лицах, а потом все-таки предложил им расположиться по-людски и побеседовать. Когда гости смущенно устроились на диванчиках, Шани произнес:
– Господа, я не заинтересован в вашем предложении. Теперь у меня другая жизнь, и надеюсь, я заслужил покой в кругу семьи.
Берг, который среди спокойной роскоши императорского дома чувствовал себя мухой в сметане, смахнул тяжелой ладонью слезу и произнес с той тихой проникновенностью, которой от него вряд ли кто-то мог ожидать:
– Государь, не оставляй нас. Ну как мы без тебя? Кто же детей-то своих бросает…
При упоминании о детях Несса чуть не выронила вязание. Ее руки едва заметно дрожали.
– Я с вами и войну и мир прошел, – сказал Шани с искренней, ненаигранной горечью. – А вы кинулись прочь по первому щелчку, – для большей убедительности он щелкнул пальцами: министры дружно вздрогнули. – Пожалуйста, хотите быть счастливыми – будьте. Хотели свободы – вот она. Хотели прав – да на здоровье!..
– Сир, да какие права, ты о чем! – воскликнул Берг. Министры согласно закивали. – Вон в войска всех берут, да не всем оружие дают! Кому-то только лопата по уму, да и та великовата будет, – он огляделся по сторонам, ища поддержки: – Да мало ли что там полоумные кричали?
Шани безразлично пожал плечами.
– Я вам напоследок придумал вариант действий, – сказал он с нескрываемым сарказмом. – Введите всеобщее избирательное право. Чтоб все могли голосовать: и здоровые, и убогие, и крестьяне, и дворяне. Да! И бабы обязательно. И пусть кого-нибудь из вас выберут главой государства. А остальные будут контролировать, чтоб с трона не свалился.
Министр образования и науки судорожно вздохнул и лишился чувств. Видимо, его тонкая натура не выдержала самой возможности избирательного права, тем более для женщин.
– Микоша не выбирайте, – усмехнулся Шани. – Он хрупкой душевной организации человек. А, еще, чуть не забыл. Церковь непременно отделите от государства. Чего это какие-то попы в злате будут народу о грехах толковать и ограничивать свободу действий нового просвещенного человека? Раздавите гадину, и всего делов.
Новый патриарх Алекс был молод и, по мнению имевших с ним дело, изрядно вспыльчив, однако, когда он заговорил, его голос звучал убедительно и проникновенно:
– Ты говоришь с горечью, государь, и я понимаю твою горечь. Мы пережили трудные времена, мы все сомневались, нас одолевали сомнения, но сомневались мы не в тебе. Все это время мы сами себе не верили. Не прими нашу растерянность за неблагодарность. Мы твои дети, а дети частенько бунтуют – необязательно против родителей, а против несправедливой, как им кажется, жизни. Но родители при этом не бросают своих детей. И мы все, твои дети, искренне раскаиваемся и просим тебя вернуться. Не отвергай нас.
