Макс Фрай - Сказки cтарого Вильнюса
Она смеется, а я, и правда, уже хочу, чтобы у этого Фонарщика был фонарь. Хочу – не то слово. Отсутствие фонаря причиняет мне почти физическое страдание.
Я спрашиваю:
– Слушай, неужели до сих пор никто ни разу не пытался всучить ему фонарь? По-моему, на руку как раз прицепится. И залезть туда – раз плюнуть.
Лорета хмурится, вспоминая. Говорит:
– А знаешь, не припомню такого. Вот банка с пивом регулярно у него в руке появляется. Студенты угощают. Потому что залезть, и правда, несложно. Я и сама пару раз, когда в Университете училась… Но все-таки чаще внизу на стреме стояла, пока наши мальчики его подпаивали.
Я говорю:
– Ну вы даете. Что пива для заскучавшей скульптуры не жалко – это, конечно, хорошо. Добрые детки. Но неужели никто ни разу не сообразил, что Фонарщику нужен фонарь?
Лорета говорит:
– Ну почему же. Это первым делом в голову приходит. Просто, видишь ли, фонаря никогда нет под рукой. А пиво, напротив, почти всегда есть. Вот и приходится бедняге довольствоваться малым.
Я говорю:
– Знаешь что? Сейчас мы с тобой это исправим. Если, конечно, ты мне подскажешь, где в это время суток можно купить фонарь.
Лорета глядит на меня, как на диковинную зверушку. С некоторой опаской, удивленно и заинтересованно. Наконец говорит:
– Уже половина одиннадцатого. Следовательно, только в круглосуточной «Максиме». Это минут пятнадцать, не меньше, да и то, если очень быстро идти.
И все время в гору, учти.
Я говорю:
– Ничего. В гору, так в гору. Дорогу покажешь?
Я говорю:
– Ничего себе – «пятнадцать минут». А уже скоро полночь. Пока ходили туда-обратно, почти полтора часа прошло.
Лорета говорит:
– Ну так ты сам фонарь долго выбирал. И свечки.
Хотя они все одинаковые.
Я говорю:
– Какие же одинаковые. С запахом яблока, с запахом лаванды, ванили, клубники, мандарина и чуть ли не огурца.
Лорета говорит:
– Не было там никакого огурца. Не выдумывай. И все они по большому счету пахнут одним и тем же дешевым мылом.
Я говорю:
– Все равно трудно выбрать. Если бы ты не подсказала, что рядом лежат простые свечи, без запаха, я бы, наверное, до сих пор определялся.
Лорета говорит:
– Вот именно.
И умолкает надолго. Идет рядом, цокает каблуками, тонкая, темная, самая лучшая в мире тень, моя несбывшаяся сестра. И вдруг спрашивает:
– Ты будешь счастлив? Ну, когда повесишь фонарь на руку Фонарщика?
Я молчу. Думаю – как ей объяснить. Наконец честно отвечаю:
– Конечно, нет. Когда фонарь будет на месте, я тут же почувствую себя идиотом, который испортил хорошую прогулку – в первую очередь, тебе. Потащил в супермаркет вместо кафе – ай молодец, нечего сказать. И все для того, чтобы купить и повесить этот дурацкий фонарь – тоже мне, великое деяние. И голод мой, конечно, никуда не денется. Уже слезая, я снова буду думать о том, что никогда не смогу вырасти в Вильнюсе – разве что, остаться и состариться тут. Неплохой вариант, кто бы спорил. И вполне возможный. А возможное меня не интересует. Поэтому я, конечно же, не буду счастлив, когда повешу этот чертов фонарь. Но это не страшно. Я привык.
Лорета спрашивает:
– Но тогда зачем?
Я говорю:
– Да затем, что я почти счастлив вот прямо сейчас, пока мы идем по городу с дурацким фонарем и пачкой свечей, с несгибаемым намерением сделать глупость, которую – я сейчас совершенно уверен – никто никогда не делал до нас. Это не то чтобы вовсе невозможно, но, знаешь, почти. С учетом того, как давно я в последний раз совершал абсурдные, бессмысленные поступки, которые, конечно же, бесповоротно изменяют весь мир, но изменения эти настолько незначительны, что их не могу заметить даже я сам.
Лорета говорит:
– Пришли.
Я уже и сам вижу – вот он, Фонарщик без фонаря. Ничего, недолго ему осталось стоять враскоряку с пустыми руками. Сейчас я это исправлю.
Я говорю:
– Придется тебе еще раз постоять на стреме. Неловко получится, если полицейские города Вильнюса будут вынуждены провести эту ночь, снимая с постамента полоумного туриста.
Лорета говорит:
– Если наши полицейские застукают тебя за этим занятием, они, скорее всего, вежливо поинтересуются, сможешь ли ты слезть без посторонней помощи. И уверен ли, что не переломаешь при этом руки-ноги. И, услышав положительный ответ, пойдут себе дальше.
Я говорю:
– Идея осесть в этом городе и встретить тут старость начинает казаться мне все более разумной.
Я достаю из пачки свечку, из кармана – зажигалку, из пакета – фонарь. Сажусь на корточки у стены, чиркаю зажигалкой, стараясь заслонить новорожденное пламя от студеного осеннего ветра, с третьей, как положено в сказках, попытки, зажигаю свечу и помещаю ее в фонарь. Уфф, все. Теперь не задует.
Лорета говорит:
– Давай я пока подержу. Залезешь – отдам.
Я киваю, отдаю ей фонарь и лезу на постамент. Это не так просто, как мне сперва показалось, слишком уж он гладкий, и лучше бы мне, конечно, быть сейчас в кроссовках, а не в этих щегольских штиблетах с почти негнущимися скользкими подметками. Но все же не настолько сложно, чтобы отказаться от затеи.
И вот я сижу на самом верху, обнимая Фонарщика. Он еще меньше, чем казался снизу, даже сидящему мне едва достает до плеча. Лорета пляшет на цыпочках, пытаясь поднять фонарь как можно выше, я тянусь за ним, стараясь не потерять равновесие и не свалиться, наконец, хватаю холодную металлическую ручку, и в этот миг, повиснув практически вниз головой в неудобной позе, еще более нелепой, чем у бедняги Фонарщика, с его надежной бронзовой лодыжкой в одной руке и хлипким декоративным фонарем в другой, я совершенно, безоговорочно, без единой задней мысли счастлив. Ничего не хочу, кроме возможности продолжать быть – здесь, сейчас, остальное неважно. Игра, получается, стоила полусотни свеч – всей купленной в супермаркете пачки.
Лорета – там, бесконечно далеко внизу – говорит:
– Вешай уже давай! И слезай.
От ее голоса я прихожу в себя, вспоминаю, зачем я здесь, вручаю фонарь Фонарщику, и растопыренные пальцы его левой руки сжимаются, чтобы поудобнее перехватить ношу.
Я говорю ему:
– Ага. Так и думал.
Повисаю на руках и спрыгиваю – не так уж высок постамент. Залезать было трудно, зато вниз – проще простого. Но все-таки, не удержавшись на ногах, падаю на четвереньки и тут же вскакиваю. Вроде, не больно ушибся. Колено чуть-чуть саднит, но это ерунда.
Лорета озабоченно спрашивает:
– Штаны не порвал?
Я говорю:
– Да вроде, нет. Лорета говорит:
– Это главное.
Беру у нее свой портфель, и мы быстро-быстро бежим вниз по улице Швенто Йоно. Мы очень спешим. До нашего двора отсюда еще целых шесть кварталов, а уже совсем стемнело.
Наше кухонное окно нараспашку, и на весь двор пахнет жареной рыбой – это бабушка готовит ужин. Я кладу портфель на подоконник, подтянувшись на руках, залезаю туда сам и протягиваю руку сестре.
Глупо заходить через дверь, когда открыто окно.
Бабушка говорит:
– Где вас опять черти носили?
Мы с Лоретой сидим на подоконнике, одной ногой уже в доме, другой еще на улице, и смеемся.
Сноски
1
В переводе – улица Всех Святых.
2
Сетевой супермаркет.
3
Монолог Гамлета в переводе Владимира Набокова.
4
Ваша жизнь будет счастливой и спокойной (англ.)
5
«Стол», «стул», «холодильник», «дверь», «пол», «потолок».
6
Чашка.
7
Альгирдас Бразаускас (Algirdas Mykolas Brazauskas) – первый президент независимой Литвы, т. е. брюки датируются 1993–1998 годом.
8
Здесь и далее речь идет о князе Гедиминасе, который, согласно легенде, основал Вильнюс после того, как переночевал в месте, где сливаются реки Вильняле и Нерис, и увидел там сон про железного волка. Почему всякий увидевший во сне железного волка, должен немедленно строить новый город, современный психоанализ не объясняет.
9
На самом деле менее семисот. Годом основания Вильнюса считается 1323 г.
10
Конечно же, польский юрист, историк, этнограф, общественный деятель и политик Альфонс Ипполитович Парчевский, возглавлявший юридический факультет, а в 1922–1924 годах бывший ректором Вильнюсского университета, ничего подобного в своих трудах не доказывал.
11
Правила игры в Backgammon (т. н. «Короткие нарды») были установлены англичанином Эдмондом Хойлом (Edmond Hoyle) в 1743 году.
12
Иосиф Бродский. Седьмая часть «Литовского дивертисмента» (1971).
13
Под костелом Святого Духа расположены девять подвалов, образующих подземный лабиринт, овеянный слухами и легендами. В XVI–XVII веках там хоронили монахов примыкавшего к храму Доминиканского монастыря и знатных жителей города. Там же хоронили умерших во время эпидемий холеры и чумы. Особенности микроклимата (постоянная температура и сухой воздух) подземелий способствовали тому, что трупы не разлагались, а мумифицировались.
