Сергей Лукьяненко - Участковый
Дочитав «Огонек» до последней страницы, мать сняла очки и заявила, что она, пожалуй, утомилась. На завтра она запланировала совершить марш-бросок до голландки и обратно, а для этого следовало выспаться, набраться сил. Семен Модестович взбил ей подушку, подоткнул одеяло, поцеловал и, пожелав спокойной ночи, подсел поближе к окну, чтобы не пропустить момент появления Леньки: ему не очень-то хотелось, чтобы мать была разбужена стуком и стала задавать вопросы.
Подмастерье все не шел и не шел, и Семен Модестович уже начал злиться, поскольку час был поздний, вино подействовало расслабляюще, и глаза натуральным образом слипались. «Шиш тебе с маслом, а не сто пятьдесят рублей!» – сердито бурчал он, не рискуя пересесть от окна к голландке, чтобы покурить. Если как следует подумать, то и сто рублей – деньги просто громадные! На что им, аборигенам, тратить-то? А водки на сотню получится изрядное количество, весьма изрядное.
Как и в прошлый раз, ночной гость возник внезапно: вроде не было, не было, и вдруг – вот он, в двух шагах от палисадника! Махнув рукой – мол, вижу! – Семен Модестович потихоньку пересек комнату, обулся и вышел наружу. Холодный ветер трепал волосы, глухо лаял соседский Джек, сплошная туча делала темное небо совсем низким, а пространство – окончательно и бесповоротно замкнутым.
– Доброй ночи, хозяин! – поздоровался вежливый Ленька, шмыгая носом. – Ух, и погодка! Как здоровьице матушки?
– Спасибо, все хорошо, – сухо ответил Дягиль, вытаскивая деньги из заднего кармана брюк – он предусмотрительно разложил в разные карманы основную сумму и возможную добавочную. – Вот, получите.
На протянутую Ленькину ладонь одна за одной легли четыре хрустящие банкноты по двадцать пять рублей.
– Опаньки-и! – восторженно протянул парень, и Семен Модестович с досадой понял, что здорово переплатил. – Сто рублев! Тоись вон оно как… – Ленька задумчиво почесал затылок, ведя какие-то нехитрые подсчеты, причмокнул пухлыми губами. – Тоись, имея на сберкнижке пять тыщ с гаком, жизть своей матушки ты оцениваешь в сто рублев. Ага…
Агроном вздрогнул – оруженосец шамана никак не мог, не должен был знать о сумме, которую удалось скопить за годы работы в Томске и здесь, во Вьюшке. Семен Модестович сомневался, что даже мать знает точную цифру, поскольку денежные вопросы в их семье не считались достойными обсуждения.
– Пять тыщ с гаком – это новая «Волга»… как ее?.. ГАЗ двадцать четыре! – продолжал рассуждать Ленька. – Это, канешна, большой вопрос, что важнее, тут я тебя, хозяин, обратно всенепременно понимаю.
– Вы что, любезный?! – пришел в себя Семен Модестович и не на шутку взъярился. – Вы у меня пять тысяч вымогаете?!
– Не-е, хозяин! – улыбнулся Ленька. – Мы никогда не вымогаем. Как можно? Мы, надо быть, с благодарствием принимаем любую плату, в котору нашу работу оценют. Токма и результат, могет стать, изменицца сообразно.
– Ты мне угрожаешь, что ли? Пугаешь? – сдвинув брови, шагнул к пареньку агроном.
– Не-не-не! – попятился Ленька, по-прежнему улыбаясь.
– Ну и иди к черту!
– Как скажешь, хозяин! Как скажешь…
Глава 2
Без чего-то десять, как раз когда участковый оперуполномоченный Денисов направлялся на работу, в колхозной конторе аккурат напротив милицейского кабинета распахнулось настежь окно, в окне показался взъерошенный председатель колхоза «Светлый Клин». Строго попросив старика и старуху Агафоновых, занятых привычной утренней перебранкой, сдвинуться левее, Семен Семенович энергичными жестами привлек внимание Федора Кузьмича. Ежели судить по жестам, то Денисова звали к телефону, а ежели по взъерошенности председателя – то дело, по которому звали, образовалось нехорошее. Поразмыслив над этим секундочку, участковый вздохнул. Центр села, еще недавно гудевший под ногами от монолитной твердости, нынче напоминал шоколадное мороженое, полчаса простоявшее в вазочке вне холодильника: остроугольными холмиками вздымались самые неподатливые ледяные комья, а вокруг – жижа. Уж и опилками ее засыпали, и щебенкой, и доски крест-накрест клали, но стоило пройти паре тяжелых тракторов – и не видать ни досок, ни щебня.
Оскальзываясь и рискуя оставить сапоги в хлюпающей грязи, участковый кое-как перебрался на другую сторону, остановился возле окна и, бровями поздоровавшись с конторскими, протянул руку внутрь. Кто-то услужливо вложил в его ладонь трубку на длинном шнуре.
– У аппарата! – пробасил Денисов, заранее недовольно сопя.
– Здравия желаю, Федор Кузьмич! Гаврилов беспокоит! – раздался в трубке бодрый голос вьюшкинского участкового. – В кабинет к тебе не дозвонился, пришлось колхоз побеспокоить.
– И тебе не хворать, друг ты мой сердечный! – пробурчал в ответ Денисов. – Чем огорошишь с утра пораньше?
– А может, и не огорошу, – откликнулся Гаврилов. – Вдруг ты наперед мне все расскажешь?
– Ну?
– Скажи-ка мне, Федор Кузьмич, не ведет ли кто у вас в селе масштабного строительства? Не завозились ли вчера-сегодня материалы? Или, может, отгружался кто-нибудь на вашей пристани?
Денисов чуть-чуть подумал, потом участливо спросил:
– Много свистнули?
– Порядочно, – неохотно признал Гаврилов. – Полторы тонны кирпича, двадцать кубов строевого леса, ну и так, по мелочи…
Денисов еще немного подумал.
– Пилорама с утра молчит.
– Уже хорошо, – согласился участковый из соседней деревни. – Про остальное узнаешь?
– Узнаю. Отзвоню.
Участок лейтенанта Гаврилова включал в себя два населенных пункта, отстоящих друг от друга всего лишь на три километра, что по сибирским меркам и за расстояние-то не считается. В одном из них, деревеньке Кедровке, участковый жил, в другом – собственно, во Вьюшке, – располагалось служебное помещение милицейского инспектора. Логичным было предположить, что Гаврилов, прежде чем звонить Денисову, успел и на стройке побывать, откуда украдены материалы, и проехаться по окрестностям, и опросить возможных свидетелей. Хоть и был он едва ли не вдвое младше Денисова, а дело свое знал, и раз уж обратился с подобными вопросами – стало быть, не нашел на вверенной территории никаких следов и ниточек.
Федор Кузьмич был уверен, что выводы его коллега сделал примерно те же, что и он сам. Двадцать кубометров строевого леса – это не кошелек, в карман не положишь. Чем занимался сторож – напился ли ночью, или сбежал к жене под теплый бочок, – это пусть Гаврилов разбирается, но украсть такое количество бревен – только треть дела, их нужно еще где-то спрятать или куда-то переправить. Где проще всего спрятать? Там, где стройматериалы ни у кого не вызовут удивления. Например, там, где возводится что-то монументальное, где день-деньской фырчат моторы, крутятся цепкие руки кранов, регулярно подвозятся и разгружаются тонны кирпича, шифера, листового железа, досок и прочего. Где ушлый прораб втихаря купит за полцены дефицитный материал. Однако в Светлом Клине этой весной не столько строились, сколько подновляли. Не брать же в расчет Баевых, которые над летней верандой всем семейством трудятся? Или Галагуру, который решил перенести баню от реки поближе к дому, а заодно и полы в ней перестелить?
Про пилораму Федор Кузьмич тоже не просто так вспомнил: пустить строевой лес как пиловочник – это, конечно, кощунство, зато поди потом докажи происхождение досок. Только делать это нужно было быстро, пока никто не хватился, но пилорама с утра молчала.
Оставался вариант с переправкой ворованного леса куда-нибудь подальше. А сделать это можно двумя путями. По суше – рискованно, поскольку дороги развезло, тяжело груженная машина пойдет медленно, да еще и, чего доброго, завязнет в какой-нибудь заболоченной низинке. Опять же, достать лесовоз с прицепом-роспуском для длинномерных грузов – не так-то просто. Одно дело – воспользоваться своим, колхозным транспортом, доставить груз, к примеру, в соседнюю деревню и вернуть машину на место, другое дело – отправить лесовоз в дальнюю дорогу с липовой накладной или и вовсе без сопроводительных документов. Сомнительно.
Оставалась река.
Неделю назад, в час, когда все голубое густеет до фиолетового, а прочие цвета – до черноты, далеко за домами раздался такой могучий треск, какой случается каждой весной и тем не менее всякий раз вызывает дрожь. Это лопнула зимняя речная броня, и зашипело, задышало, забурлило, заклокотало освобожденно, и поутру глаз, привыкший за полгода к неподвижности на задах Светлого Клина, за огородами, вдруг с удивлением обнаружил движение – тронулся лед! Поначалу его было много, льдины сталкивались, становились торчком, звенели от напряжения, переворачивались, ломались напополам, со скрежетом протискивались, пихались и взрывались от чудовищного напора. За три дня поток их успел значительно уменьшиться, река же, наоборот, увеличилась в размерах, разлилась привольно – ну, море и море! Еще через три дня и вода немного спала, и проплывающие в сторону Северного Ледовитого обломки зимнего панциря можно стало пересчитать по пальцам. До официального начала навигации нужно было еще потерпеть, но находились смельчаки, готовые с риском лавировать в опасной воде на катерах и буксирах. Вот они-то и могли подрядиться перевезти несколько тонн груза.
