Андрей Посняков - Семейное дело
И тут же заорал:
– Мама!!
Поскольку из темноты на него прыгнул кто-то рогатый и огромный!
* * *На скамейке, почти сразу за музейной оградой, тусовались подростки. Если бы дело происходило лет эдак тридцать-сорок назад, то юные гулёны наверняка прихлёбывали бы из горла́ портвейн да бряцали на гитаре «Пора-пора-порадуемся на своём веку» или же осваивали творческое наследие кабацких певунов с Брайтон-Бич. Однако нынешние весельчаки на гитарах играть не умели, песен не знали тоже, а потому слушали что-то с планшета и курили, время от времени общаясь друг с другом на общенародном матерном.
И без особого восторга уставились на неожиданно явившийся «прогулочный дозор».
– Так! Это кто тут у нас? – пригляделся физрук.
– Здрасьте! Здрасьте. Здрасьте…
Подростки оказались знакомыми, все, кроме одного – наглого, лет шестнадцати, парня в кожаной куртке.
– Что, как обезьяны сидите, на жёрдочке? – Учительница труда, бесцветная, замученная жизнью тётка, тоже внесла свою лепту в происходящее.
– На жёрдочках попугаи сидят, – заметил какой-то умник.
– Я так и сказала.
– Вы сказали – обезьяны.
– Елизавета Карловна пошутила, – вернул себе слово физрук.
– Разве?
– Она использовала образный оборот…
– Ох…
– Вы знаете, сколько сейчас времени?
Серьёзный вопрос заставил подростков скривиться даже больше, чем при появлении «дозора». Все они знали правила и понимали, что последует дальше.
– Время ещё нормальное, – вздохнул кто-то.
– Пока нормальное, – уточнил физрук. – Но через полчаса станет запретным.
– Тридцать минут – это много.
– Вполне достаточно, чтобы добраться до дома.
Намёк был более чем прозрачен, и у мальчишек оставалось лишь два пути: продолжить спор, постепенно повышая уровень напряжённости, или подчиниться. Большинство знало, что спор ни к чему не приведёт, но может закончиться вызовом полиции, однако у незнакомого физруку обладателя кожаной куртки было своё мнение насчёт происходящего.
– Мне родители разрешают когда угодно домой являться!
– И что?
– Я могу здесь остаться, – заявил подросток.
– Оставайся, – пожал плечами физрук. – Сначала мы посидим с тобой, потом полицейские…
– А полицейские тут при чём?
– При том, что мы тебя не знаем, родителей твоих не знаем, обнаружили неизвестного несовершеннолетнего одного в сквере ночью с непонятными целями…
– Но…
– Не спорь. – Кто-то из дружков потащил скандалиста за рукав. – Мы домой, Елизавета Карловна, всё в порядке.
– Проверять надо?
– Нет.
Подростки ушли, и Лера, до сих пор державшаяся за спинами коллег, с уважением качнула головой:
– Лихо вы их.
– Опыт, – хмыкнул физрук.
– Раньше было трудно, – честно призналась трудовичка, усаживаясь на лавочку. – В девяностых у нас настоящие наркодилеры образовались…
– Таги-задэ из Гянджи, – скривился физрук. – Помню ублюдка.
– Он по ночам в скверах такие оргии устраивал, и всем было плевать.
– Милицейские у него на жалованье сидели, делали всё, что он указывал. Как-то раз даже отца одной девчонки избили за то, что он на них в область нажаловался.
– А область?
– А что область? – хмыкнул физрук. – Область далеко, и в ней такие же милицейские сидели. И таким же наркодилерам прислуживали. Только рангом повыше.
– И как же справились?
– Убили нашего дилера, – негромко ответила трудовичка. – Сразу после того убили, как с такой оргии Анисима Чикильдеева обколотого привезли.
– И начальника милицейского тогда же убили, – добавил физрук. – Их с этим задэ в одной сауне и сожгли нафиг. Девочки вовремя по грибы вышли, а эти упыри сгорели.
– Ого! – издала восклицание ошарашенная Лера. Она и не думала, что в провинциальном Озёрске могут твориться подобные дела.
– А Андрей Чикильдеев после этого стал главой попечительского совета школы и договорился о «прогулочном дозоре».
– А потом милицию в полицию переименовали…
– Сначала получилось, что переименовали, а потом действительно заработало.
– А вместо этого… из Гянджи который… больше никто не приехал? – поинтересовалась Лера, которая прекрасно понимала, что просто так уголовники от людей не отстанут.
– Приехал, конечно. – Физрук хмыкнул. – Сначала наглый приехал, отомстить хотел и всё под себя подмять… но в яхт-клубе утонул.
– Напился? – с пониманием уточнила девушка.
– Он не пил… – Физрук помолчал. – Просто с тремя пулями в башке трудно плавать.
– Понятно… А потом?
– Потом договорились как-то.
– Наркотики в городе, конечно, есть, – добавила трудовичка. – Привозят, не без этого, но за дилерами теперь гоняются. Ловят.
– Чикильдеев, значит… – протянула Лера.
– У нас об этом не говорят, – предупредил физрук.
– Я понимаю. – Девушка улыбнулась. – Куда теперь?
– А мы уже пришли, – рассмеялась трудовичка. – «Дозор» до одиннадцати работает, так что сюда сейчас другие группы подтянутся…
– И мы немного посидим. – Физрук подмигнул Лере и поставил на лавочку рюкзак. – Хотите пока пирожок съесть?
– Ой, а я не взяла ничего, – растерялась девушка.
– А вы и не должны, – махнула рукой трудовичка. – Вы сегодня именинница – в первый раз ведь.
– Тихо! – Физрук поднял руку, помолчал, после чего осведомился: – Вы ничего не слышите?
– Нет, – дуэтом ответили Лера и трудовичка.
– Вроде кричит кто-то.
* * *– Ма‑ма-а-а‑а!!!! – истошно завопил Газон, налетев на чучело лося. – Мама!!
Пройдя через стену, дикарь буквально воткнулся в здоровенную тварь, машинально вскинул руку, пытаясь защититься от нападения, нащупал выдающиеся рога, перепугался окончательно и, не разбирая дороги, помчался по залам.
– Помогите! Спасите!
«Идиот! – Бруджа ждал посланника Кумара, но не мог и предположить, что шас отправит в музей тупого Шапку. – Ты совсем спятил, Сулир? О чём ты думал?»
Но делать нечего – Шапка, значит, Шапка, всё равно никто другой сюда не явится.
– Кто-нибудь, спасите меня! Уберите чудовище!
И пребывающий в форме тумана вампир, как следует выругавшись, вернул себе тело, поскольку только в этом положении можно было использовать магию Крови.
– Ну, Сулир, не ожидал…
– Кто здесь?!
«Никого тут нет!»
Пётр мягко сковал мозг дикаря гипнозом – учитывая его примитивность, сделать это было нетрудно, – заставил успокоиться, прийти в себя и повёл к подвалу. Потому что в нынешнем своём состоянии Газон мог добраться до архива в лучшем случае к полуночи.
* * *Как выяснилось, город патрулировали три группы: та, в которую входила Лера, ещё одна, из соседней школы, тоже состоящая из трёх учителей, и «административная», в которую сегодня входили «наш» бухгалтер и «их» завуч. Впрочем, во время «дозора» разница «наш – их» сглаживалась – всё-таки не на межшкольном соревновании, а заняты общим и важным делом, – и очень скоро Лера перезнакомилась со всеми пришедшими учителями «их» школы.
Да и обстановка, если честно, оказалась необычайно душевной.
Разогнав по домам припозднившихся подростков, вторая группа «зачищала» северную половину города, а «административная» – самый центр. Учителя по традиции собрались в музейном сквере и достали снедь. На лавочке появились пирожки – с мясом и с капустой, – какие-то бутербродики, свежие огурчики, помидоры, два термоса с чаем и две бутылки вина. Для мужчин – водка.
Поговорили о том и о сём, помянули Губина – «Хороший мужик был», – обсудили два страшных последних месяца, когда смерть, кажется, вцепилась в Озёрск страшными своими когтями и отпускать не собирается. Припомнили растерзанных волками туристов, утопленников, которых набралось целых трое, старуху Брауншвейг, ножом недавно убитую, бомжа Корягу…
– Которого, если помните, тоже тут нашли, – брякнул физрук.
– Что значит «тоже»? – спросил бухгалтер.
– Ну, как Губина, – напомнил физрук. – Юрий Дмитриевич ведь на рабочем месте, можно сказать…
– А надо ли говорить? – нервно спросила трудовичка.
И выпила.
Почему-то – водки.
– Нет, наверное, говорить не стоило, – согласилась с Елизаветой Карловной завуч «той» школы.
И все вдруг замолчали, сообразив, что шутят, выпивают и закусывают в том самом месте, где в течение нескольких дней образовались два трупа.
– Может, по домам? – неуверенно предложила англичанка «той» школы.
– Пожалуй, – согласилась Лера, которой предстояло возвращаться в дом, рядом с которым также недавно нашли убитую старуху.
– Мы проводим, – взвились мужчины…
И разом замолчали.
Потому что вылетело со страшным грохотом одно из окон музея, и ночную тишину разорвала громкая ругань покинувшего храм искусств посетителя.
