Сергей Пономаренко - Седьмая свеча
«Маня пришлая, – читал он далее, – из города. Никто ее родни не видел, и вначале она появилась именно в том селе, где живет баба Мотря, в Лисичках. Там она обзавелась семьей – вышла замуж и родила дочку. В семилетнем возрасте дочка утонула в речке, когда ее пьяный папашка гулял на берегу с дружками. Тогда Маня от переживаний чуть было не тронулась умом. Возможно, это был бы лучший вариант, так как после этого за ней стали замечать странности.
Через некоторое время, в том же году, повесился ее муж, поговаривали, что не по своей воле. Тогда она переехала в село, где проживала твоя теща. Самое интересное, что они были знакомы еще до переезда Мани и иногда навещали друг друга. Вскоре после ее переезда люди заметили, что у Мани “плохой глаз”, и стали ее сторониться. Слухи пошли, что она колдунья, как и твоя теща. Естественно, нашелся спрос на ее умение решать проблемы с помощью магии. Словом, она стала конкуренткой твоей тещи, но это не мешало их дружеским отношениям.
Видно, я уж очень скептически улыбался, и этим “завел” бабушку, и она рассказала то, о чем вначале наверняка не собиралась говорить. По крайней мере, так она утверждала. Потом пожалела, чуть было не заставила меня поклясться на образах, что никому об этом не расскажу, и удовлетворилась обещанием поделиться этим только с тобой. Передаю тебе ее рассказ, как запомнил.
Двадцать три года назад, вскоре после похорон дочери Мани, возвращалась баба Мотря поздно ночью домой после того, как приняла роды у дочки Степашиной. Лисички – село глухое, скорую помощь долго ждать, а у той схватки случились на восьмом месяце и поздним вечером. Вот так баба Мотря, впрочем, тогда еще и не баба, оказалась возле хаты, где в то время проживала Маня. Была баба Мотря не сама, а с мужем дочки Егором. Слышит, воет собака во дворе у Мани, но не так, как обычно, когда воет на луну, вспомнив далекое волчье прошлое, или на покойника в доме, а в смертельном страхе. Никогда ни до этого, ни после не слышала она такого воя. Не понравился этот вой бабе Мотре, вот она и брякни зятю об этом. А тот, горячая голова, говорит: “Идем посмотрим, в чем там дело, может, помощь какая нужна”. У бабы Мотри внутри все заледенело, сдвинуться с места не может, попыталась отговорить Егора, а тот ни в какую. Он открыл калитку – и во двор. А Мотря стоит, окаменевшая, боится даже заглянуть за калитку – забор-то высокий, выше ее роста. Не знает, сколько простояла, только послышался какой-то шум, и вскоре показался Егор, весь взлохмаченный, глаза навыкате, бормочет что-то непонятное. Мотря схватила его за руку и потянула за собой. Только дома он немного пришел в себя и рассказал, что видел покойную дочку Мани, будто стояла она в белом саване перед отцом, а тот опустился перед ней на колени и голову склонил. Пообещала она ему почаще приходить, пока у него останется хоть капля крови, а тогда с собой забрать. Потом обернулась и так ласково говорит Егору: “Хорошо, что и ты тут. Ты мне всегда нравился, конфеты дарил, скучно мне будет без тебя. Заберу и тебя с собой. Дай поцелую”.
У того хоть ноги отнялись, пересилил он себя и побежал, спотыкаясь, на негнущихся. А та смеется вдогонку: “Где это видано, чтобы девки за мужиками гонялись? Не переживай, тихо приду, когда и ждать не будешь. Трепещут от любви, как и от страха, дрожь такая же пробирает. Жди меня, милок!”
Через неделю полез в петлю папаша покойницы. А Егора стали донимать разные голоса, стуки, видения, измаялся он, спать мог только при свете, ни на минуту не оставался один – боялся. Переполошила Мотря знакомых баб, знающих толк в черной магии. Сделано, сказали, Егору. Тот вспомнил, как на похоронах дочери Мани свечку ему в руки сунули, которую следовало потом в гроб покойницы положить. Молитву заставили прочитать, пока свечка горела. Бабы сказали, что по этой свечке и навела какая-то ведьма покойницу на Егора. Стали его пытать, расспрашивать о прошлом. Тот возьми и вспомни, что была у него некрасивая история с Маней, еще до его женитьбы, а какая, не сказал. Приглашали разных баб-шептух, чтобы порчу снять с Егора. Те шептали, молились – ничего у них не получилось. Тогда по секрету рассказали, что в этом случае только крайние меры помогут: или колдунью убить, или покойнице, чей дух колдунья наводит, осиновый кол в сердце вколотить. Решали они тайно, на семейном совете, что делать. Черт его знает, кто колдунья. Никто на Маню и не подумал, до того ничего за ней не водилось, да и все же грех на человека руку поднимать. Порешили испробовать второе средство. Лето было на исходе, подкрадывалась осень, дни стали заметно короче, в десять часов – уже глухая ночь. Вот тогда Егор с дружком пошли на кладбище, к одиннадцати выкопали гроб, сорвали крышку. Рассказывал после: покойница лежала как живая, а на губах то ли кровь, то ли помада размазалась – только откуда помада у девчушки ее возраста? Может, чуть подкрасили перед похоронами, чтобы покрасивее была? Так чего она размазалась после того, как гроб закопали, не ворочалась же она там?
Чувство у них было такое, что она вот-вот глаза откроет. Вбили они ей в сердце кол. Побежала кровь, не горячая, а холодная, черная. Поставили крышку на место и закопали могилу. В последующие ночи Егор стал нормально спать, успокоился. Работал он водителем. Вот однажды поехали они с напарником, тем самым, с которым могилу раскапывали, в Харьков в командировку, а обратно вернулись в гробах. Егор был за рулем, сердце у него остановилось, а напарник не успел перехватить руль, и бабахнулись они с моста. На сердце зять никогда не жаловался, и не было ему даже тридцати лет. Вот это и рассказала баба Мотря.
После этого мне вдруг снова захотелось съездить в Ольшанку, но по дороге поймал костыль в колесо. Пока ставил запаску, пока нашел шиномонтаж – у меня правило, чтобы запаска всегда была в порядке, – уже и сумерки опустились. Нашел дом твоей тещи, без труда открыл калитку – запоров на ней не было».
Тут Глеб отвлекся, вспомнив, как сам навешивал замок на калитку и запирал ее. «Ключ же только у Ольги, а она в больнице!» Не находя этому объяснения, он продолжил чтение.
«Вошел я во двор, затем сразу на огород и прямо к бане. Словно черт меня вел! Двери там оказались тоже не заперты. Внутри светло от множества горящих свечек, и женщина там в длинном белом одеянии, мне любезно улыбается: “Милости просим, – говорит, – заждалась я тебя. Много о тебе рассказывал Глеб, таким и представляла”.
Заводит она меня в самую глубину предбанника, а кругом все белое. Она смеется: кто сказал, что черные дела делаются в темноте? Чистота и свет этому делу не помеха, и даже наоборот. Дай, говорит, пальчик. Я, как идиот последний или завороженный, протягиваю руку, она ее сразу – хвать! – и чем-то уколола, пару капель крови выжала в глиняную чашу. Словно на анализ. Открыла тумбочку, что-то оттуда достала и в чаше замесила, вроде темное тесто. И тут я увидел, что на тумбочке в необычном подсвечнике стоит и коптит, источая отвратительный запах, черная свеча. Никогда не забуду этот запах – удушливо-сладковатый, от него сразу запершило в горле. Женщина та месит тесто и что-то бормочет. Рядом лежит толстая книга. Я же, то стоял, как истукан, а тут возьми и раскрой ее: страницы вроде как из кожи, толстые такие, и электризуют пальцы. Картинки странные и что-то написано прописью, но не разобрать. Женщина стукнула меня по рукам предметом, похожим на линейку, только без делений, и книгу захлопнула. “Все, – сказала, – ты мне больше не нужен. Ты уже в моих руках”. И показывает мне фигурку, вылепленную из того теста. Я руку протянул к ней, а она иголочкой уколола фигурку – у меня сердце кольнуло, воздуха стало не хватать, упал я на колени, задыхаясь, будто на голову мне надели невидимый полиэтиленовый пакет.
“Все, – кричит, – свободен, пока не позову!” Я пришел в себя, радуясь, что могу снова дышать, и сразу ходу. Страх меня обуял – никогда такого не испытывал! Даже когда бандюги мне стрелку забили, а потом началась пальба! Тогда еле ноги унес! Но там было все понятно, а тут – нет! Про обряды вуду я слышал, но знал, что это творится где-то далеко, а тут такое испытал! Женщина такая миловидная – лет сорока, может, больше, может, меньше – в паспорт ее не заглядывал.
Страшно мне домой возвращаться, ощущение такое, как будто кто-то Чужой поселился в моей голове и приказывает, что делать. Этот Чужой привел меня сюда и приказал тебя вызвать. Сейчас Чужой требует, чтобы я снова ехал в село, и сил нет ему противиться. Единственное, что смог для тебя сделать, – написать письмо, чтобы тебе все ЭТО стало известно. Забирай Олю из больницы, обязательно покажи ей письмо, и езжайте куда подальше, чтобы ведьма не смогла вас достать! Я вас обоих очень люблю! Сожалею, но, боюсь, что больше не увидимся. Степан».
Глеб был потрясен содержанием послания и даже на время словно окаменел. Он знал другого Степана – жесткого и делового в бизнесе, упрямого в достижении цели, никогда не пасующего перед опасностями и трудностями. И вот Степан, словно мотылек, летит на огонь свечи, смирился со своим поражением. Он, Глеб, втянул Степана в эту темную историю, и теперь жизнь друга под угрозой, и тот ему предлагает бежать?! За кого Степан его принимает?! Глеб старался не слушать звучавший внутри голос благоразумия: «Если Степан не смог совладать с ведьмой, то куда тебе! Степан верное решение тебе подсказывает!»
