Нелли Мартова - Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры
– Что ж вы, милая барышня, творите такое, а? – раздался сзади мягкий голос.
Софья вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял худой сутулый мужичок, в очках и с редкой бороденкой, которую он прятал в потрепанный шарф. В руках у него она узнала остатки своего плаката. Странно, но вместо испуга Софья почему-то испытала облегчение.
– Откуда вы знаете, что это я?
Он показал пальцем:
– Трудно не заметить.
Только сейчас Софья заметила, что все еще сжимает в руке скотч.
– Я… – Она не нашлась, что сказать.
– Пойдемте со мной.
Она вопросительно смотрела на него.
– Пойдемте, не бойтесь. Я никому о вас не расскажу. Быстрее же, сейчас милиция все оцепит, и проведете тут полночи.
И Софья пошла за ним. Она старалась не оглядываться назад, слишком боялась узнать, что стало с остальными продавцами, и кто еще пострадал. Она подавила в себе желание заткнуть уши, чтобы не слышать криков о помощи и воя сирен. Она просто шла, глядя в спину бородатому мужичку, а от того исходила волна тепла и спокойствия, легкая и добрая, одно его присутствие странным образом отрезвляло и успокаивало.
Софья и сама не заметила, как они оказались в маленькой пестрой лавке, и он усадил ее на табурет, покрытый мягким синим бархатом. По кончикам пальцев побежало тепло. Лед, сковавший тело, начал оттаивать, и отпустила, расслабилась, растворилась в мягкую воду сжатая внутренняя пружина.
– Меня зовут дядя Саша, – представился мужичок. – Я тут продавцом работаю.
– Софья, – ответила она.
– Ох, Софья… – вздохнул он и продолжил, то ли обращаясь к ней, то ли к самому себе. – Вы что же это, специально вывесили плакат на всеобщее обозрение? Да еще заманили столько народу посмотреть?
Она молча кивнула.
– Ай-ай-ай! Барышня, милая, вы ходите по лезвию бритвы, как по бульвару!
– Я не думала, что все так получится… я хотела совсем другого! – искренне воскликнула Софья.
– Думала она… Вы что, не читали Кодекс?
– Какой кодекс? – не поняла Софья, но дядя Саша пропустил ее вопрос мимо ушей.
– Да еще такой шум подняли, завтра все газеты будут писать только об этом, нашему господину директору это не понравится.
– Шум? Ну напишут: «Афросеть» устроила безумную рекламную акцию. В первый раз у них, что ли, такой дурдом?
– Такой – в первый, – вздохнул дядя Саша. – Вы что же, самоучка, что ли? И про Кодекс не знаете.
– Хотите сказать… эти волшебные открытки, не только я одна умею их делать?
– Уф, – он громко выдохнул. – Интересно, когда ребенок делает первый шаг, он что же, тоже считает себя единственным в мире ходячим ребенком?
Софья замолчала. Она пыталась до конца осознать его слова, в горле возник комок, захотелось не то расплакаться, не то обнять его, этого милого человека, благодаря которому она испытала облегчение, какого не чувствовала еще никогда в жизни. Она не сумасшедшая! Она только сейчас до конца поверила, что все происходящее – не плод ее воображения. Дядя Саша улыбался, излучая теплое спокойствие, его доброе лицо казалось удивительно знакомым, она как будто знала его уже сто лет.
– А вы… откуда вы про все это знаете?
– Посмотрите вокруг, это магазин для тех, кто делает открытки. Для скрапбукеров.
Она уже и сама вовсю разглядывала витрины. А товар был в них удивительным – живым и теплым. Бумажные цветы несли в себе по-детски беззаботную летнюю радость. Кружевная лента голубизной напоминала сочное вечернее небо, подвески-капельки дышали влажной свежестью. Все по очереди хотелось взять в руки и пощупать. Вещи были утонченными, передавали себя едва заметно, невесомо, совсем не так, как ее жалкие поделки из коробок, упаковок, рекламных проспектов и школьной цветной бумаги. Ей стало неловко, как если бы она неправильно посчитала два плюс два.
– А вот это у вас, – дядя Саша потряс остатками плаката. – Самодеятельность! Так нельзя.
– Почему? – удивилась Софья.
– Это опасно, милая барышня! Сами не знаете, что творите. Вам нужно изучить Кодекс, уяснить для себя правила.
– А где его можно взять?
– Этого я вам сказать не могу. – Он решительно мотнул головой.
– Тогда, может быть, вы расскажете мне о правилах?
– И этого я не могу. Это все только наш любимый господин директор может. Но я вам дам его визитку.
Он порылся в кармане и протянул ей черный конверт, размером не с обычную визитку, а с компакт-диск. Конверт освежал, холодил руки, как мятная конфета – горло. В этой лавке все – живое.
– И еще я хочу дать вам один совет.
Софья наморщила лоб. О правилах он, видите ли, не может рассказать, а советы дает. Внутри проснулось незваное раздражение, водная гладь спокойствия нарушилась, словно в нее бросили камень.
– Пока вы не знаете всего, что должны бы знать, не делайте открыток. Я вас очень прошу.
– Но почему? И почему вы мне указываете, что делать, а что нет?
– Милая барышня, я даже и не думал вам указывать. Поверьте, это для вашего же блага. И для блага окружающих, – он выразительно посмотрел на нее.
Софья была ему благодарна за то, что он не стал вдаваться в подробности и читать ей нотации. Но не удержалась и все же сказала вслух:
– Если б вы только знали, как часто я слышала эту фразу! «Для твоего же блага…»
Дядя Саша зарылся носом в шарф и хмыкнул. Потом полез под прилавок, открыл дверцу шкафчика и сказал:
– Вам нужно обязательно завести скрап-альбом.
– Альбом?
– Да. Скрапбукеру нельзя без альбома. Это как азбука или учебник, если хотите. Я вам его дам.
– У меня с собой мало денег.
– Считайте, что это подарок от фирмы.
Он вытащил из недр шкафчика и протянул ей плотную белую папку с кольцами. Софья заглянула внутрь и удивилась.
– Здесь же пусто.
– Пусто, – кивнул он. – Вы должны сами сделать каждую страничку.
– Зачем?
– Сделайте хотя бы одну, и узнаете.
– Тогда в чем смысл этой папки?
– Во-первых, она охраняет. Вложите туда страницу, и никто, кроме вас, не сможет ее прочитать. Во-вторых… узнаете сами, когда сделаете первую страницу. Извините, мне пора закрываться. Я вас выведу.
Дядя Саша провел ее к черному входу. Она уже хотела выйти, но в последний момент обернулась:
– На вас плакат не подействовал. Только на вас.
Он улыбнулся в ответ, жалкий и нелепый тип в очках. Серый шарфик смешно топорщился вокруг его шеи. Софья замешкалась в дверях, потом поспешно открыла сумочку и достала фотографию. В тусклом свете лампочки у служебного выхода она разглядела только два силуэта – незнакомка снова исчезла со снимка.
– Дядя Саша… Вы когда-нибудь видели этого человека, в костюме клоуна?
Он посмотрел на карточку и покачал головой.
– Нет, не припоминаю его. Но снимок любопытный. Я уже видел такие раньше. Похоже, это снято там?
– Где это – там?
– Придет время, и вы все узнаете сами.
– Скажите мне. Пожалуйста, я очень прошу. Я всю жизнь ищу это место.
– Я не могу, – он покачал головой.
Софья хлопнула дверью. Взбудораженную ночную улицу заливал свет фонарей. Где-то вдалеке все еще верещали сирены. Она вдруг остро, всем телом почувствовала, что не может вернуться сейчас домой. Что безупречная квартира отторгнет ее, выплюнет обратно, что она и дом сейчас несовместимы, как огонь и лед. Что теперь? За всю жизнь Софья так и не обзавелась ни одной подругой, к которой можно было бы завалиться вот так запросто переночевать, ничего не объясняя. Она побрела по улице, навстречу отражениям фонарей в лужах, навстречу слепящим глаза фарам, трещинам в асфальте, неоновым вывескам и чужой уютной жизни за окнами без штор.
* * *– Ты одна?
Софья подняла глаза.
– Можно я присяду?
Она молча кивнула.
Вот уже добрый час она торчала в крохотной пиццерии и переводила взгляд с недоеденного куска пиццы на паршивую репродукцию с изображением Венеции. Бокал вина стоял нетронутым, она заказывала горячий чай с лимоном, пила его чашку за чашкой, не чувствовала ни тепла, ни вкуса, никак не могла согреться. Словно все это: и чай, и пицца, и дурацкая репродукция – отделено от нее прочной прозрачной стеной, и руки двигаются медленно, как будто вся она погружена в плотную вязкую массу. Она мучительно оглядывалась вокруг, искала, за что зацепиться взглядом, чтобы выбраться наружу из этого болота. Иногда перед глазами всплывала картинка: разбитые витрины, кровь на лице продавца, укоризненный взгляд дяди Саши – тогда она вздрагивала, зажмуривалась и пыталась вспомнить, как оживает в руках невидимый волшебный поток, как бежит по ладоням теплым ручейком, но в ответ вокруг нее лишь сжималось пространство. Сердце вело себя странно – то отдавалось в груди бешеным стуком, как колеса скорого поезда, то замирало так, что непонятно было, бьется ли оно вообще. Софье казалось, что на нее надели чужую, темную шкуру, которую мучительно хотелось сбросить, как гусеницу, ползущую по ноге, но она словно приросла к коже, мешала дышать, не давала думать, заслоняла свет и заглушала звук, пока весь мир не тонул в болезненном черном безмолвии. Перед глазами снова вставали стеклянные полки с жуками-телефонами, становились ослепительно-яркими, резали глаза с такой болью, что Софья боялась ослепнуть. Ей хотелось закричать.
