Инна Георгиева - Ева. Гибкий график катастроф
– Какое у тебя оригинальное чувство юмора, – проговорил негромко.
Полина изогнула бровь:
– А кто тебе сказал, что я шучу?
Мгновение они смотрели друг на друга, как две пумы, случайно облюбовавшие одного оленя: с подозрением, угрозой и тайным желанием впиться друг другу в глотки. Потом Юлиан улыбнулся и перевел взгляд на меня:
– Скоро мы обязательно встретимся снова, Ева. Я больше не пропаду из твоей жизни. Обещаю.
И сел в машину.
Мы с Полей мрачно переглянулись, когда «ауди» тронулась с места.
– Он мне не нравится, – коротко сообщила готесса, словно я сама об этом не догадывалась. – Весь из себя такой послушный, честный, романтичный. Шекспира на него нет! Согласился возглавить бизнес родителей и жениться на ведьме. Все ради других. Бедняжечка, блин… Ланселот хренов! Тьфу!
Я выслушала молча. Вообще, Полина была склонна видеть действительность в темных красках – в конце концов, именно поэтому она была готом. Но сейчас мне хотелось с ней согласиться. При всей своей обаятельности Шакуров оставил по себе самые противоречивые впечатления. С одной стороны: честный и культурный. С другой – может, он честный только потому, что туго соображает и потому плохо врет? А вежливость использует исключительно для притупления бдительности?
Я так задумалась о скрытых недостатках Юлиана, что не сразу поняла, отчего Полина вдруг тихонько присвистнула и заявила:
– Везет же тебе сегодня, подруга. Прямо как утопленнику, честное слово.
В недоумении я повернула голову и проследила за ее взглядом: дождавшись, пока «ауди» неспешно выползет за ворота, во двор особняка въехала синяя «мазда». И даже сквозь тонированное стекло мне был виден задумчивый взгляд Алекса.
«Мазда» обогнула клумбу и въехала в гараж. Мы с Полей проводили ее глазами, и готесса вдруг резко засобиралась домой:
– Уже почти девять, Ева! Боже, как поздно-поздно, а мне еще в одно место заскочить надо… Я, короче, поехала. Если что – звони.
– Секундочку, – подняла я ладонь, – ты что: меня бросаешь?
– Не бросаю, а… принимаю решение о тактической капитуляции, – выкрутилась готесса.
– Знаешь что? – возмутилась я. – С твоей стороны это просто трусость!
– Не трусость, Ева, – выразительно изогнула бровь подруга, – а осторожность!
– Ну да, конечно! – скрестила я руки на груди. – Огромная разница в терминологии, особенно актуальная в данной ситуации!
– Конечно огромная! – кивнула Полина.
– И в чем же она состоит?
– Ну… вот если боюсь я – то это осторожность. А если кто-то другой – то трусость, – с ухмылкой пояснила готесса. – Потому я сейчас тихонечко сяду на свой мотоцикл и поеду обратно в город. Подальше от твоего расчудесного и совершенно неадекватного в гневе парня. И совесть, кстати, меня не будет мучить абсолют!..
Знаете, иногда сюрпризы преподносят те, от кого их совсем не ждешь. На сей раз таким человеком-нежданчиком оказался Богдан. Он вышел на крыльцо, оглядел Полину долгим прищуренным взглядом и тяжко вздохнул:
– Боюсь, никуда ты не поедешь.
Полина обернулась:
– С чего бы это?!
– Разве папа тебя не учил, что в состоянии алкогольного опьянения за руль садиться нельзя?
Я хмыкнула: а Богданчик-то, оказывается, коварен! Уж не знаю, откуда он узнал о характере старшего Казакова, но Поля ужасно боялась, что отец застукает ее с «запашком» на мотоцикле. Неудивительно, что она тратила столько денег на такси: нарушение техники безопасности грозило не только лишением транспорта, но и (о, ужас!) трепкой. Именно так: в свои девятнадцать Поля, обладательница восьмого дана в тэквандо и такой репутации, что маргинальные личности в темных переулках при ее приближении старались как можно скорее выйти из сумрака и скрыться в неизвестном направлении, боялась получить ремнем по заднице.
– Я почти ничего не пила! – возмутилась она.
– Ноль пять крепкого пива, между прочим, – усмехнулся Богдан. – Это совсем не «ничего»!
Я мысленно присвистнула: вот же паразит! Он ведь сам ей это пиво и предложил.
– Для меня ноль пять – мелочи! – прошипела Полина, и тут, надо признать, она не солгала: организм готессы был крайне малочувствителен к алкоголю. Я почти уверена, что ее предки состояли частично из финнов, а частично из вечно замерзающих жителей Сибири. Ну из тех, кого американцы обычно изображают в ушанках, телогрейках и верхом на медведях. А еще – с бутылкой водки, потому что только с ее помощью человек может оседлать здоровенного хищника, распевая при этом российскую версию «Oh, happy day». Количество спирта, которое Полина потребляла в год, могло дать фору центральной городской больнице Нью-Йорка, причем, я сейчас говорю о спирте в чистом виде, а не о слабеньких коктейлях из сока и тоника. Но подруга действительно от этого особо не страдала. Если, конечно, не считать похмелья, которое бывало довольно мучительным, хотя и редким наказанием. Ну и выволочек от папеньки.
Богдан улыбнулся, слушая Полинкино ворчание, но остался непреклонен.
– Не сопротивляйся, кошечка, – проворковал он. – Идем лучше спать.
– Спать?! – изогнула бровь подруга. – А ты это заслужил? Придумал мне подарок на День святого Валентина или опять какие-то духи притащишь?! Учти, я тебя их выпить заставлю!
– Конечно придумал, – фыркнул парень, перебивая грозный поток обещаний. И добавил серьезным тоном. – А ты?
– Что – я? – не поняла девушка.
– Ты придумала, как меня поздравишь? День Валентина – праздник для двоих, – пояснил дизайнер. – На какой подарок могу рассчитывать я?
– Ева! – в поисках поддержки обернулась ко мне обескураженная готесса. – Ты слышала, что сказал твой брат?! Я должна ему что-то дарить, представляешь?! Скажи ему, что это – бред! Женщина делает подарок своему избраннику уже тем, что соглашается быть рядом с ним!
– Прости, Полечка, – развела я руками, – но Богдан говорит правильно. Это же День влюбленных, а не день рождения. Тут нужна взаимность. И потом: у нас вроде как равноправие полов, разве нет?
– Феминистка, блин! – недовольно рыкнула готесса. – И что, ты уже придумала подарок Алексу?!
– Ну типа того…
Богдан демонстративно насупился:
– А ты мне – нет?!
Готесса сглотнула, окинула его взглядом с головы до пят, прикинула перспективы и шагнула к ступеням:
– Знаешь, я тут пораскинула мозгами… идем, наверное, спать, а?
Мне пришлось зайтись кашлем, чтобы скрыть смех. Вот же Богдан! Вот же сукин сын! В который раз восхищаюсь его талантом. Так изящно и ловко обыграть Полину – да если бы он с таким же мастерством создавал свои дизайны, давно бы обогнал в популярности Жан-Анри Янсена[3]!
Полина бросила на меня хмурый взгляд (ну да, не стоило, наверное, так громко кашлять – уж она-то отлично знала мою медкарту и то, что бронхитом я не страдала) и следом за Богданом вошла в дом. А потом дверь отворилась вновь и на пороге появился Алекс. Он покосился через плечо на тихо ругающихся (но при этом так мило держащихся за руки) Богдана с Полиной и бесшумной походкой направился ко мне.
– Привет, – шепнул так, что бабочки в моем животе запорхали как сумасшедшие. Я слабо улыбнулась в ответ, но тут же одумалась, вспомнив, что мы с ним совсем недавно поругались и он еще не вымолил мое прощение (ха-ха, как будто этот гаденыш собирался меня умолять!). – Все еще злишься? – догадливо улыбнулся. Я выразительно нахохлилась. Шурик хмыкнул. – А так?
И, обхватив меня за талию, притянул к себе и поцеловал. Я просто задохнулась от неожиданности и негодования. Да-да! Именно поэтому я и не отпрыгнула назад, не отвернулась или хотя бы не промычала что-то протестующее в попытке его остановить. Я была слишком взволнована и обескуражена! А уж никак не очарована и захвачена этим дурацким чувством всепоглощающего счастья, которое всегда приходит, когда губы Алекса касаются моих собственных. И, конечно, в моей голове просто не могла пронестись мысль о том, что я скорее отгрызу собственную руку, чем откажу себе в удовольствии обнять его в ответ.
Закончился поцелуй не то чтобы слишком быстро (я вообще-то начала задыхаться, но держалась бы до последнего), но как-то неожиданно. Хотя мне в тот момент что угодно могло показаться неожиданным: например, то, что на дворе был февраль и что мои волосы, кажется, уже начали покрываться инеем.
Подумав, Шурик стянул с себя шарф и несколько раз обернул его вокруг моей шеи. Материи хватило даже на то, чтобы утеплить челюсть, что он и сделал с моего молчаливого согласия. Вообще-то я как раз размышляла о том, что он слишком самонадеян, если думает, что один поцелуй изменит мое отношение, а вовсе не наслаждалась ролью куклы Барби, как могло показаться стороннему наблюдателю, но с шарфом и правда было теплее.
– Как ты съездил? – спросила, чтобы не стоять немым столбиком и не заглядываться, как полоумная, на его губы (мягкие, настойчивые, сладкие, но кому какое дело?).
