Денис Луженский - Тени Шаттенбурга
– Ты веришь в зло? – перебил его Микаэль. – Веришь?
– То есть…
– В настоящее зло. Не в обычное – ну когда мужик соседской жене подол задирает или папаша последние медяки пропьет, а дети по соседям кормятся. То грешки и грехи – где мелкие, где побольше, но обычные, людские, – пальцы воина сжали локон в кулаке так, что костяшки побелели. – А я про такое, когда в душе – ничего светлого, когда кто-то лишь обличьем человек, а внутри – хуже зверя.
Последние слова он произнес чуть слышно. Кристиан растерялся. Что же такое случилось, от чего броня непроницаемого спокойствия, всегда облегавшая нюрнбержца, дала трещину? И что ему делать? Продолжить разговор – ответить на вопрос, попытаться найти слова утешения, как сделал бы на его месте настоящий священник? Или… Он промолчал. И это, как оказалось, было правильным решением.
– Восемь лет назад, – с усилием вытолкнул Микаэль, – в Оснабрюке. Слышал?
– Оснабрюкская резня? – У юноши мороз пробежал по коже.
Телохранитель скрипнул зубами, медленно кивнул.
– Значит, слышал.
Еще бы! О том, что случилось под Оснабрюком, рассказал купец, мимоходом заглянувший в родную деревушку Кристиана. Неизвестно, через сколько уст прошла история, прежде чем ее услышал сам купец, но после того рассказа деревенские дети чуть не месяц боялись уходить дальше околицы, и даже хорохористые подростки спешили домой, едва сгущались сумерки.
– Говорят, когда-то давно там побили множество римлян.[46] Странные места – ковырнешь землю в поле и выворотишь наконечник копья или меч. Ржавые, аж в руках рассыпаются. А иной раз только след от меча или щита остался – и в нем тлен да ржа. Может, потому там и выродки те завелись, что земля кровью пропитана на три локтя вглубь. Священники все спорят, испортила ли тамошних насельников дьявольская скверна или вовсе не были они людьми. Мол, только облик человечий, а внутри… Пес знает что внутри.
Он потер переносицу.
– Там много лет в округе люди пропадали – то охотники сгинут, то от пахаря на дальнем поле одна шапка останется. Ну так везде пропадают – места глухие, звери шалят. Привык народишко. Но одним летом – будто мельничный заплот на реке прорвало. Три деревни вырезали, да еще так… Головы на кольях, потроха на городьбе, дома по самые крыши в крови – кто видел, тот седел, разума лишался. Я тогда наемником был. Ну то есть я и сейчас… – Микаэль дернул уголком рта, – но теперь-то на службе у курии, а в ту пору ходил в отряде. Просили мы недорого – потому небось местный барон нас и нанял. Ходоки к нему зачастили: мол, оборони, защити. Сперва он своих дружинников послал, но из десятка никто не вернулся. Край там небогатый, у барона дружина – плюнуть да растереть, так что остальными он рисковать не стал. Перетрусил, за ворота ни ногой. И нас, значит, позвал.
Нашли мы выродков быстро: те совсем таиться перестали. Но не одолели бы небось, кабы они меж собой не перегрызлись. Сцепились нечистые – только клочья летели. Тут-то мы и ударили…
Микаэля передернуло от воспоминаний, он безотчетно начал массировать левое плечо, где Кристиан видел у него разлапистый сизо-белый шрам.
– Тут и понял: никакие они не люди. Человека мечом в брюхо ткнешь, провернешь – из него и дух вон, а в этом три стрелы сидят, руки уж нет, сам весь порубленный, но все тянется – зубами тебя рвать.
Отвернувшись, он поднес к губам прядь волос и что-то прошептал совсем неслышно.
– Это… оттуда? – рискнул спросить юноша.
– Да. Они из деревни нескольких женщин к себе уволокли. Может, из-за них-то и сцепились.
– Спасли?
Микаэль вздрогнул как от удара, и послушнику захотелось выдернуть себе язык.
– Нет, – качнул головой воин. – Ни одну. Я это взял, чтобы не забывать. Думал, мы всех вырубили подчистую – ибо таким не должно ходить по земле. И знаешь… мне никогда не было так страшно. А хуже всего был крик… Словно волк воет – но так, что голова, кажется, лопнет. Не передать. Век бы не слышать, но, кто слышал, тот уж не забудет.
Он снова потер плечо и, словно эхо, повторил:
– Не забудет…
Потом поднял затуманенный воспоминаниями взгляд на юношу:
– Сегодня я слышал его вновь. Здесь, в городе.
8
Что все люди лгут, Николас понял еще в детстве. И когда пришло к нему это знание, детство его закончилось. Ложь была повсюду, обман пронизывал самую суть жизни человеческой, иногда даже казалось – только он по-настоящему правит миром. Его Высочество Обман Самодержец. Найдется ли средь великого множества добрых христиан хоть один, никогда не посмевший нарушить девятую заповедь? Ни словом, ни делом, ни молчаливым попустительством? Пожалуй, такое по нынешним временам лишь святым под силу, а святых Николас ни разу пока не встречал. Он привык ко лжи, свыкся с ней, научился видеть ее и понимать причины, заставляющие людей произносить слова неправды, кривить душой, до неузнаваемости искажать истину. Кто-то врал, чтобы получить для себя выгоду, кто-то – из страха, кто-то – ненавидя ближнего. Лгали ради любви, лгали из жалости, лгали во спасение. Один обманывал, пытаясь сойти за умного, другой – чтобы не показаться дураком. Лгали, в конце концов, просто когда не знали, как сказать правду.
По части вранья священники – отнюдь не исключение. Вот Ульрика Йегер – она ведь наверняка не ведьма, не еретичка. Есть ли у инквизитора весомый повод полагать иначе? Нет, наверняка нет. Она для отца Иоахима лишь удобная жертва – одинокая женщина, достаточно знатная, чтобы придать вес будущему судилищу, и вместе с тем недостаточно защищенная от обвинений в ереси или ведовстве. Ойген фон Ройц тоже неискренен в желании помочь баронессе, скорее им движет стремление придержать инквизитора. Николас не тешил себя иллюзиями: если бы Ворон счел, что для пользы дела стоит подыграть амбициозному святоше, он без долгих сомнений послал бы в Йегерсдорф не своего сентиментального вассала, а головорезов Девенпорта. А сам Николас… Так ли уж приглянулась ему давешняя вдова? Без сомнения, Ульрика умеет себя подать, на приеме у бургомистра многие мужчины смотрели ей вслед, с трудом скрывая вожделение, но связываться из-за нее с инквизицией… Стоит ли фрау риска?
«Все верно, мои побуждения – они сродни „доброте“ Хладнокровного Ойгена. Баронесса красива и, кажется, умна, но пуще интереса к ней мое желание наступить отцу Иоахиму на его змеиный хвост».
От того, что он сам себе в этом сознался, легче на душе не стало. Но, по крайней мере, Николас твердо решил сделать все правильно. Так оно даже к лучшему, когда чувства отстранены от дела. Легче бывает принимать непростые решения.
* * *Поместье Йегерсдорф расположилось на самом берегу реки. Большой прямоугольный дом, сложенный из дикого камня и прочных бревен, смотрел на реку и близко подступивший лес узкими прорезями окон – будто щурился на незваного гостя: кто таков? Зачем пожаловал? Ни изящества, ни величия, зато добротно и надежно, как привыкли строить в этих краях. Всем своим видом поместье вызывало невольное уважение. Хотя, конечно же, ни окна, больше напоминающие бойницы, ни окружающая обширный двор высокая – в два человеческих роста – стена ни в какое сравнение не шли с замками знатных рыцарей. Родовое гнездо того же фон Ройца выглядело куда как внушительнее – под теми серыми бастионами даже королевской армии пришлось бы не один день простоять. А тут все-таки дом – не цитадель. Разбойникам Йегерсдорф не по зубам, но для серьезной обороны он не предназначен.
– Дозвольте лошадку принять, господин.
Паренек лет двенадцати забрал у Николаса поводья.
– Как тебя зовут, малый?
– Хансом, господин.
Пальцы юноши слабо, едва заметно дрожали, а сам он был бледен и казался изможденным.
«Хворый, что ли? – Николас нахмурился, провожая взглядом худенькую спину. – Или фрау Ульрика дворовых своих впроголодь держит?»
Он поймал себя на том, что мысль, будто баронесса может скупиться на пропитание для слуг, ему неприятна.
– Эй, Ханс…
– Что, господин?
– Нет, ничего. Ступай.
Широкий двор выглядел ухоженным – все аккуратно прибрано, все на своем месте, ни брошенной впопыхах лопаты, ни бурьяна у стен. Утоптанная земля подметена и посыпана речным песком, крыльцо чисто вымыто, доски выскоблены добела. Здесь будто поджидали гостей.
Дверь бесшумно отворилась навстречу, через порог шагнула стройная фигура в длинном темно-зеленом платье. И гость поклонился, узнавая.
– Герр Николас?
Она говорила негромко и мелодично, с едва заметной волнительной хрипотцой – при звуке ее голоса что-то всколыхнулось в душе мужчины, и он вдруг усомнился, не обманул ли себя дважды, рассуждая об истинных мотивах своего визита в Йегерсдорф.
– Фрау Ульрика, несказанно рад видеть вас.
– Какой случай привел к моему порогу достойного рыцаря?
– Я не рыцарь, фрау. А случай этот, несомненно, оказался счастливым для меня. Хотя и грешно мне радоваться несчастью других людей.
