Алекс де Клемешье - Сын Дога
То ли это явилось роковой ошибкой, то ли дальнейшее было случайностью – но ближайшей же ночью меня попытались убить три батыра-невидимки.
Нет нужды подробно описывать схватку во мраке сибирской ночи под потоками ливня. У Высших шаманов есть способы узреть невидимое, но случившееся меня изрядно напугало. Хохоча от страха, словно безумец, я размазал нападавших по валунам, будто целебный бараний жир по коже больного, но в итоге умудрился не задать им главного вопроса: кто натравил на меня эту незримую свору? Кто отдал приказ уничтожить бедного Бохоли-Хару? Тот ли, о ком я постоянно думаю?
Батыры-невидимки нередко становились разбойниками, когда не могли найти другого применения своим способностям. А что еще им оставалось делать, если в тот момент их жизни, когда Отец Небо отворачивал свой лик от благополучия призрачных сынов степей, их услуги не требовались ни одному хану, тайджи или нойону? Все, что они умели, – сражаться, оставаясь неразличимыми для человеческого глаза и сумеречного взгляда большинства Иных. Перерезать в одиночку отдыхающий отряд, пусть даже он состоял из трех десятков опытных бойцов, или проникнуть в логово неприятеля и выкрасть полководца – такое не каждый день может понадобиться. Вот и шли воины, не привыкшие к открытому, честному бою, грабить караваны и обирать несчастных путников.
Сейчас в роли несчастного путника оказался я, но было ли целью невидимок ограбление? Или враг мой, учуяв колебания Силы, вызванные моим безрассудным обращением гагарой, подослал их для расправы?
Меня обуял ужас, а паника заставила бежать, не дожидаясь рассвета и не тратя времени на поиски новой лошади. Я петлял, будто трусливый заяц, и скакал по крутым склонам, будто горный козел. Я метался, словно глупая болотная утка, и трепетал, словно выкинутая на берег рыба. Я бежал весь остаток ночи и целый день без остановки.
Наконец я рухнул и зарыдал. Я был так жалок и противен самому себе, что предпочел забыться тяжелым, болезненным сном, лишь бы не пытаться уговорить себя успокоиться.
Пробуждение пришло на закате. Я лежал на голой земле, неловко подвернув руку; в правую половину лица впивались стебельки сухой травы и мелкие камешки, левую щеку царапал шершавый ветер равнин. Не открывая глаз, я с ненавистью прошипел:
– Кассссскет!..
Поздно было бежать и бояться. Во сне пришло понимание: мой враг близко. Нет, он не выследил меня, ему это совершенно не требовалось. Каскет с самого начала ни на миг не терял меня из виду. Ему было интересно наблюдать за мной и моими злоключениями, он безжалостно разглядывал меня, будто букашку, ползущую по соломинке над пропастью. А теперь ему надоело гадать, сколько я протяну и как далеко продвинусь, и он решил меня прихлопнуть, раздавить, словно вонючего клопа.
Собравшись с духом, я поднялся и мысленно воззвал к Отцу Небо с просьбой дать мне силы достойно прожить оставшиеся мгновения.
Затем огляделся.
Каменистая равнина, которую я по привычке счел степью, казалась почти безжизненной, лишь кое-где торчали пучки травы и тщедушный низкорослый кустарник. В десятке ли в сторону Заката виднелись богатые шапки лиственных деревьев – похоже, там была река. За рекой – пологие холмы, сплошь покрытые кедрачом. Сам же я находился у подножия почти отвесного утеса, вздымающегося к небесам так нахально, что даже запрокинутой головы было недостаточно, чтобы дотянуться взглядом до вершины. Примерно на середине стены было несколько уступов, на которых, казалось, прямо из скал росли высокие сосны.
Я вздохнул: преодолев невероятное расстояние, я далеко углубился в земли самоедов. Если сравнивать с общей длиной пройденного пути, до Тайбугинского юрта оставалось рукой подать. Вряд ли меня теперь пустят дальше, но попытаться стоило. Иначе какой же я Бохоли-Хара, какой же я Черный Шаман?!
К многочисленным пряжкам на поясе моего халата крепилось несколько небольших кожаных кисетов. Из первого я достал красную рыбью кость, прошедшую через пасть, желудок и кишечник медведя и убившую его. Костью я очертил круг, размером достаточный для того, чтобы я остался внутри, даже если упаду. Тонкое острие не оставляло на твердой почве следа, но, едва я замкнул круг, сухая трава, песчаная пыль и мелкие камешки почернели, словно по земле прошлась не кроваво-красная игла, а уголь. Из второго кисета я вынул перо, невесомое для рук, но неподъемное для ветра, – оно принадлежало гагаре с черным горлом, десять раз влетевшей в юрту камлающего шамана через вход и девять раз вылетевшей сквозь дымовое отверстие. Его я положил на южную часть окружности, и оно осталось лежать на линии, будто придавленное тяжелым камнем. Из третьего я извлек засушенного головастика, успевшего наполовину стать лягушкой, и пристроил его на северной части окружности. Затем я плюнул на линию, ограждающую меня с Восхода, и запалил пучок трав, оставив его со стороны Заката.
Наконец из безразмерной сумки, в которой при желании я мог бы унести не только еду и воду, но и целую юрту, я достал бубен с колотушкой. Ладонь прошлась по туго натянутой коже, проявляя потускневший рисунок, и внезапно мне почудилась насмешка: кожа была лошадиной! Я всегда знал об этом, поскольку сам изготовил бубен много-много весен назад, но теперь… Всю дорогу мне приходилось терпеть мертвых лошадей, они даже во сне стали мне сниться – и вот теперь я надеюсь на останки еще одной! Но эта – точно последняя. Либо она меня вывезет туда, куда не смогли доставить все предыдущие, либо…
Закрыв глаза, я ударил колотушкой. Родился звук, отдающийся в зубах и ребрах.
Когда Небесный Отец одаривал первых шаманов способностями ходить по слоям и совершать множество действий, недоступных обычным людям, он позаботился о том, чтобы мы не переусердствовали: всякий раз, отправляясь даже на самое близкое первое небо, мы должны исполнять ритуалы. Иногда очень длительные ритуалы, иногда болезненные и даже опасные. Я знал, что Моргон, например, использует для входа в Сумрак ядовитые грибы: дай малюсенький кусочек такого гриба большинству шаманов – умрут в мучениях, а уж об обычных людях и говорить нечего. Кто-то курил дурманящие травы, кто-то пил отвар с каплей гадючьей слюны, кто-то шептался с духами огня, опаливая брови и ресницы языками костра. Я слышал, что у персов, у русичей, у римлян и на самурайских островах есть чароплеты, которые могут совсем без усилий поднять с земли свою тень и перейти на первое небо. Слышал, но сам таких не встречал. К счастью, мой способ поднять тень был хоть и долгим, но самым безопасным. Мне не требовалось есть и нюхать яды, обжигаться огнем и проливать собственную кровь – моим стременем был звук.
Когда рокочущий ритм отделился от бубна и стал жить сам по себе, я открыл глаза. Я был уже на первом небе, но следовало поторапливаться. Ноги притопывали без моего желания, горло самопроизвольно издавало протяжные заунывные полукрики-полустоны, зато руки теперь были свободны. Приблизившись к центру круга, я наклонился и, уткнув указательный палец в сухую пыль, произвел им несколько быстрых вращательных движений, будто размешивал муку в чашке козьего молока. Повинуясь движению пальца, песчинки взмыли в воздух и закружились, образуя крохотную воронку. Продолжая подвывать и приплясывать, я сорвал несколько посеревших, мертвых на первом небе травинок, добавил к ним пару валявшихся под ногами хрупких сосновых иголок, размял в ладони и кинул получившуюся труху в воронку рукотворного вихря. Раздалось потрескивание, какое обычно возникало, когда я разворачивал медвежью шкуру, чтобы достать баранью лопатку для предсказаний; внутри растущего конуса замелькали синие искры. Я зачерпнул горсть мелких камешков и аккуратно высыпал их туда же. Камешки не упали на землю – вихорек впитал их в свое тельце, закружил злорадно и многообещающе.
Я выпрямился и соединил ладони в знаке спокойного ожидания. Осмотрелся. В настоящем мире багровые лучи садящегося солнца превращали подхваченные вихрем песчинки и камни в беспорядочно мелькающие, сверкающие гранаты и рубины; на фоне черных теней, протянувшихся от утеса, это выглядело зловеще и завораживающе. Снова прикрыв глаза, я резко развел руки, и следом за ними раздвинулась, раздалась вширь воронка, мигом поднявшись гораздо выше моего роста. Теперь смерч вращался ровно по границе очерченной мною окружности, конус воронки шуршал и потрескивал, вбирая в себя все то, что мог подхватить с земли снаружи. Я же, стоя внутри круга, не ощущал ни дуновения.
Зато довольно скоро я ощутил присутствие своего врага. Руки вновь подхватили бубен и колотушку, и ритм, ни на мгновение не прерывавшийся, пока я создавал смерч, ускорился.
– Кассскет!.. – прошипел я сквозь сжатые зубы, увидев, как он появился из-за скалы и неторопливо двинулся в сторону круга.
Смертоносная воронка взвыла и зарокотала. Вращающиеся камешки потянули к себе гигантские валуны, а добавленная мною сухая хвоя – часть сосен с уступов утеса. Порожденное моим даром чудовище пожирало пространство и в настоящем мире, и в сумеречном, смерч безудержно рос, и его расширяющаяся граница двинулась навстречу моему врагу примерно с той же скоростью, с какой он шел в мою сторону. Я запел древнюю песню на языке, который умер задолго до того, как я родился. Притопывающие ступни едва успевали попадать в ритм, изрыгаемый уже не бубном даже, а будто бы самим Сумраком.
