Денис Луженский - Тени Шаттенбурга
– Не спеши, – француз приблизился на шаг. – Что за чудовище?
– У отца Иоахима узнавай. Я человек маленький – сказали охранять, вот и охраняю.
Разговор ему был неприятен, и он понимал, что наемник это чувствует.
– Слушай, ты… – Оливье вдруг оказался совсем близко (а в бою он, пожалуй, куда как опасен!) и прохрипел, брызжа слюной: – Как тебя там… Я с тобой по-хорошему…
«Да он же боится!» – понял вдруг Микаэль. Оттого и бесится, что страх одолеть не может. И боится не какого-то неведомого врага, а самой своей слабости. При мысли о том, что могло так напугать явно немало повидавшего капитана, ему стало не по себе.
– … а тут черт знает что творится! – страшно шептал Девенпорт. – Ты вот такое когда-нибудь видел?! Видел, я тебя спрашиваю?!
Дернув за края холстины, он бросил на землю содержимое свертка. Им под ноги упала обтянутая пергаментной кожей высохшая рука со скрюченными пальцами. Бригитта юркнула в дом, взвизгнули прачки, а проходящий мимо конюх выронил ведро с ячменем.
– Убери! – прорычал Микаэль. – Людей пугаешь!
У него и у самого мороз пошел по коже.
– Кого?! – вызверился Девенпорт.
Микаэль скривился. Конечно, такие как Оливье вообще мало кого за людей считают. Они и в города чаще входят, держа меч наголо, а не в ножнах: в правой меч, в левой головня. Со всеми разговор короткий: мужика увидел – голову с плеч, детей – в костер, бабу – разложить, и вся недолга… Он с трудом удержался, чтобы не сплюнуть капитану на сапоги.
– Людей, говорю, не пугай, – отложив колун, нюрнбержец завернул страшную находку в холстину и всучил наемнику: – На, держи. И проваливай. Нечего мне сказать, не больше твоего знаю.
– Как бы не пожалеть тебе об этом!
Девенпорт круто развернулся на каблуках и зашагал прочь. Микаэль, подождав, пока тот скроется за воротами, опустился на чурбак. Да, дела – чем дальше, тем мрачнее. Надо за отцом Иоахимом приглядывать в оба глаза. И Кристиану сказать, чтобы осторожнее был. Кстати, где он? Долго ходит за чернилами. Пойти поискать, что ли?
На крыльце вновь показалась Бригитта. Но подойти не решилась: лишь смотрела на задумавшегося мужчину. И хотя небо над городом было чистым, ей почему-то казалось, будто город вот-вот накроет ледяная мгла.
5
В улыбке Иржи было столько насмешки, что хватило бы на троих Мареков.
– Вот три геллера на селитру, вот еще два – на свинец. Зажми монеты в кулаке, так вернее будет.
Марек скрипнул зубами, но промолчал. Сам заслужил – теперь терпи.
– Главное, не напутай, купи только то, что я сказал. Денег лишних у нас нет, а заработком заниматься нам сейчас не с руки.
– Сам бы и сходил, коль не доверяешь, – проворчал Марек. – Сам бы и выбирал, какая селитра сухая, какая подмоченная, – ты-то в ней поболе моего толк знаешь. И вчера ведь говорил, мол, нечего мне по городу разгуливать.
– И правильно говорил – мы оба в том убедились, – Иржи отложил в сторону деталь устройства, с которым возился половину утра, тщательно вытер руки тряпицей и внимательно посмотрел на друга. – Но иногда насущная необходимость берет верх над доводами разума. Запас свинца, пусть и небогатый, у меня есть, а вот селитры, боюсь, не хватит. При этом будет лучше, если я не стану привлекать к себе внимания. К тому же ты без дела маешься, вот и проветрись. Не купи того, чего не надо, и лишнего не болтай – большего я не прошу.
Вздохнув, Иржи добавил:
– Тебе все равно здесь, в трактире, отсидеться не выйдет. Один я без твоей помощи не управлюсь. Так что, брат Марек, привыкай к этому городу, улицы-переулки запоминай. Думаю, скоро пригодится.
У Марека от этих слов по спине холодком протянуло.
– Когда? – выдохнул он.
– Скоро, – Иржи усмехнулся, вновь склоняясь над своими загадочными железками. – Уже скоро.
* * *Постоялый двор Марек покинул полный твердокаменной решимости следовать указаниям друга. Благо Иржи еще вчера, пока к трактиру ехали, приметил нужную лавку, так что заниматься сейчас поисками и расспросами не было нужды.
И все Марековы благие намерения пошли прахом в один миг, когда парень вышел на крыльцо «Свиньи и часовщика». Ибо прямо перед ним, на расстоянии всего лишь нескольких шагов, шел по улице он! Убийца! Враг! Человек, называющий себя Микаэлем из Нюрнберга!
Телохранитель инквизитора прошел мимо, не обратив никакого внимания на остолбеневшего Марека. А тот стоял, провожал его взглядом и… попросту не знал, что предпринять. Что-то ведь нужно сделать! Напасть на него прямо сейчас? Подойти сзади и… Духи лесные, ну уж нет, не станет он, точно убийца, тыкать ножом в спину! Но и устраивать поединок на улице среди белого дня – сущее безумие. И даже если ему повезет, такая выходка наверняка разрушит планы Иржи. Предать друга ради собственной мести? Нет, так нельзя.
Совладав с собой, Марек двинулся следом за врагом: если уж нельзя напасть, то хотя бы можно проследить, куда тот направляется, узнать где живет и с какими делами ходит по городу.
На рыночной площади народу было больше всего. Микаэль с ходу погрузился в людской водоворот, и Марек без колебаний последовал за ним.
– Пи-ироги! Горячие пи-ироги! С луком! С требухой! С крольчатиной!
– Подковы, гвозди, ремесленный инструмент, лучшие ножи в городе!
– Рыба! Свежая рыба! Глядите сами, щуки еще шевелят хвостами!
– Молодой господин, купи берет! Бархатный берет по последней берлинской моде!
Увернувшись от торговки печеными яблоками, Марек прошел мимо лавки, где продавали живых птиц, отступил в узкий переулок и привалился спиной к стене. Он старательно притворился, будто разглядывает пичугу, запертую в ивовой клетке. Через прутья этой клетки ему хорошо было видно, как остановившийся неподалеку Микаэль с интересом перебирает кожаные ремни и ножны для кинжалов.
Люди проходили мимо, замирали возле лотков с товарами, спорили и торговались. Проклятая суета! Нет, Мареку никогда не привыкнуть к этим городским рынкам, тесным и шумным.
Его внимание привлек вдруг голос, донесшийся из глубины переулка. Не голос даже – голосок.
– У меня правда нету ничего, дядечка Хундик. Ну правда-правда нету, вот ей-боженьки…
– Брешешь, – будто ржавая пила рванула тонкую струнку. – Брешешь, Заноза. Три дня тя не трогал, цельных три. И гришь, ниче не добыла, а?
Марек заколебался. Его враг все стоял у лотка напротив, вертел в руках очередные ножны – небось, пока не выберет и не расплатится, никуда отсюда не денется. Любопытство одолевало юношу. Что там творится у него за спиной, в густой тени между домами? И почему голосок этой Занозы кажется ему смутно знакомым? Решившись, он отступил на шаг, потом повернулся и двинулся вперед – быстро и бесшумно.
Это оказался не переулок – узкий проход между домами через двадцать шагов закончился крошечным двориком. Здесь было темно и грязно, валялся старый хлам и светлела в сумраке запертая дверь, сплошь исчерканная чем-то белым: дети потрудились, не иначе. Возле старой разбитой тачки стояли двое – крепкого вида парень и маленькая худенькая девчушка. Жилистая рука сжимала щуплое плечико с такой силой, что девочка кривилась от боли, но ни кричать, ни плакать не смела – видно, не впервой ей было терпеть.
– Нет ничегошеньки, дядечка Хундик, – стонала она. – Не свезло мне ни разу, ничего не подали добрые люди…
– Брешешь, вожжа мелкая! Я тя мало в тот раз приложил, а?! Ща ваще кочерыжку откручу! Вот этот кошель откуда, а?! Че он пустой, а?! Сбреши мне еще – руку выдерну! Чей кошель, а?! Че было в ем, а?! Пять даллеров?! Мож, пять раз по пять даллеров?! А мож, цельный гульден[43], а?!
Серое платьице, простоволосая… Марек узнал ее сразу. И свое добро, что жилистый вытащил из складок залатанного платья, тоже узнал.
– Мой это кошель, – буркнул он, подступая ближе. – И больше двух крейцеров в нем сроду не лежало.
Жилистый Хундик резво обернулся, выпустив плечо девочки, и Марек разглядел лицо, еще молодое, но безнадежно изуродованное пятном старого ожога, – оно охватывало всю левую щеку от самого глаза и спускалось вниз до горла. Увидев незнакомца, парень не растерялся: в его руке, словно из ниоткуда, появилась короткая дубинка. Удобное ухватистое оружие, такой штукой при должной сноровке можно человека наповал уложить.
– А ты хто таков? – хрипло каркнул обожженный. – Чет не припомню тя… Че нюхаешь тут? Че нос суешь в мое дело, а?
– Кошель девчонке верни, – Марек еще раз шагнул вперед. Из ниши возле двери вдруг выступил сутуловатый верзила в длинном потрепанном плаще – смотрел он с прищуром, а руки до поры прятал под одеждой. Двое, значит. За голенищем Марекова сапога ждал своего часа верный нож, но доставать его сейчас ой как не хотелось.
Девочка, забившаяся в дальний угол дворика, лишь испуганно моргала, прижимая к груди худенькие руки. Она небось тоже вспомнила Марека и теперь не знала, стоит ли ей радоваться нежданной помощи.
