Лада Лузина - Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 2
Катерина застыла, потрясенная представшей грезой. Свет не видывал творенья прекрасней! Женские тела, нежащиеся в объятиях друг друга, потягивающиеся, изгибающиеся в томных и страстных, неприлично естественных позах, сплетались в единый узор перил. Редкий оттенок мрамора, розовато-телесный, передавал всю трепетность человеческой кожи: мраморные прожилки на внутренних сгибах локтей и точеных женских шейках казались реальными венами, проглядывающими сквозь нежную плоть… И не одна мужская рука наверняка потянулась бы к ней, вдруг уверовав, что под гладкими холодными телами бежит живая теплая кровь.
Лестница поражала не столько красотой, сколько кричащей, вопиющею чувственностью – эротическим шоком, точно кто-то сознательно, скрупулезно собрал в позах, изгибах, движеньях, взглядах каменных див все вечные женские уловки, ловушки, капканы, разящие мужчин наповал.
– Я не специально, – сказала Акнир, обращаясь к лжеотроку. – Просто второго такого надежного места на свете нет.
– И все-таки… – строго ответила Маша.
Судя по всему эти двое отменно понимали друг друга.
На верхней площадке женственные перила завершались фонарями – две греховно прекрасные девы протягивали длинные цветки кувшинок в сторону высеченной на противоположной стене обнаженной полногрудой и широкобедрой богини в головном уборе из двух рогов.
Миновав ее, процессия свернула направо, в оранжерею с множеством растений в горшках и кадках. Высокие стены были увиты буйным плющом.
– Тут подождешь, – наказала Маша монаху.
Инок покорно опустился в модерновое кресло – с вероломной изгибистостью плюща его линии: ножки, поручни, спинка – стекались к сидящему, точно намеревались, улучив подходящий момент, вцепиться в него.
«…как вода дробит камень, как немощный плющ губит могучее древо, так и простые слова мои погубят великого, погубят могучего…» – выкинула память Кати строку из заклятья.
Женщины двинулись дальше. Взгляд Дображанской невольно выхватывал яркие детали… Лампу с бронзовой ножкой в виде скрутившегося в неестественный, прельстительно изысканный узел стебля кувшинки.
«Отвар № 7. Скрутите стебель болотной кувшинки в узел покорности…»
Вазу из бисквитного фарфора: три наяды, с хищными женскими лицами, летели на гребне волны.
«Заря морская Анастасия, заря морская Акулина, заря морская Анна …»
Статуэтку из многослойного стекла с аппликацией, стоящую на высокой жардиньерке: зеленоватая человеческая рука – вытянутые пальцы, ладонь и запястье – облепила нехорошая слизь, рыжеватая, буроватая… Рука утопленника!
«Возьмите руку утопленника… – у Екатерины Михайловны застучало в висках. – Это тоже было, в каком-то из зелий!»
Озарение было рядом, стучало в виски, просило впустить его…
Но его спугнула юная ведьма.
– Здесь, – натужно сказала Акнир, останавливаясь у отмеченной жардиньеркой двери. – Только тихо. – Она осторожно отворила одну из створок.
И череда Катиных модерновых ассоциаций достигла кульминации.
* * *Комната, которая могла бы служить матери и бабке Акнир уборной, а могла служить и иным, тайным, целям, вся была устремлена к огромадному зеркалу, занимавшему целую стену.
«Омут», – подумала Катя.
Большое голубоватое стекло обрамляла чудесная лепнина: крупные водяные лилии, перламутрово-белые, желтые, розовые цветы и ядовито-зеленые листья на фоне цвета болотной ряски.
В отличие от помпезного бело-золотого барокко, стиль Модерн обожал обряжаться в природные цвета и, обожая их, обнажал суть природы… Не пасторальные пейзажи, готовые улечься покорным ковром к ногам человека – всевластная Великая Мать!
Три пустых ярко-зеленых стены перетекали в мягкий зеленый ковер с похожим на водоросли, длинным, колышущимся ворсом, засасывающим ногу по самую щиколотку. И, глядя на заполонившее четвертую стену титаническое зеркало, ты вдруг понимаешь, что смотришь на водную гладь не снаружи, а со дна водоема глазами порабощенного им утопленника.
«Утопленник» стоял перед зеркалом – выпрямив плечи, выпятив грудь, гордо задрав подбородок…
– Я покажу им, кто властелин! – грозно изрек он.
– Ты! Ты! Ты – мой герой!
…а на коленях пред ними, утопив нос в ковре, стояла Даша Чуб.
– Мы! – вскрикнул мужчина. – Мы, Николай второй, император и самодержец российский, царь польский, великий князь финляндский…
– Ты – просто бомба. Ты просто бомбовый царь! – завторила Даша, глухо отстукивая лбом в такт своим утверждениям.
И Катерина Михайловна угадала в «утопшем» царя Николая ІІ… И усомнилась в своей догадке.
Царь Николай был невысок и скучен лицом, в его больших непонятных глазах всегда было слишком много отрешенности, слишком мало значительности и жажды выпятить свою значимость. Неприметная обычность, почти монашеская постность его лица раздражала многих, а многими принималась за надменность и сухость.
– Я всегда был слишком добр, и все этим пользовались!.. Но время моей снисходительности и мягкости миновало. Теперь наступает царство воли и мощи!
– Да! Да! Ты всех их порвешь!!! – убежденно крикнула Чуб.
И Катерина Михайловна была готова согласиться с ней.
Жестокость и страсть, перечертившие лицо экс-императора, наделили его магнетической притягательностью надвигающейся бури. Поза, осанка, решительно расправленные плечи одарили фигуру величием. Он казался высоким. Казался опасным… Казался способным на все!
– Обещаю… Я буду Петром Великим! – разрезало воздух. – Я буду Иваном Грозным. Я буду императором Павлом! – слова прозвучали пугающе. Страстная ненависть шторма рокотала в его обещании. – Я заставлю всех дрожать передо мной, раз мой народ не понимает иной любви, кроме дрожащей. Раз самые жестокие, самые кровавые монархи были названы лучшими, а за мою доброту меня нарекли Николаем Кровавым… Я никогда не упускал случая показать им доброту и любовь… Но любви одной им мало… Я дам им кулак! Такова их натура. Они говорят: «Нам нужен кнут». Ребенок, обожающий отца, должен бояться разгневать его… Они должны научиться бояться меня. Их следует научить повиновению!
– Да! – с готовностью поддакнула Даша. – Их место под плинтусом! Мы всех загоним под лавку…
А Кате почудилось, что омут комнаты закрутился воронкой, кипящей, почти осязаемой ненависти, готовой затянуть в глубину все и вся.
– Я сокрушу их всех. Я утоплю их в крови. Я соберу тех, кто мне предан и сам их возглавлю… Все, кто откажется повиноваться, будут расстреляны! Все, кто осмеливается бунтовать, будут расстреляны! Всех пропагандистов – расстреливать на месте…
– Пусть только вякнут, я сама пристрелю! – поклялась Даша Чуб.
– Я объявляю в стране военное положение. Россия выходит из Великой войны. Раз мои союзники предали меня…
– Да! Антанту на мыло!
– Если Аликс еще раз осмелиться назвать меня своим бедным слабовольным муженьком, она будет помещена в монастырь… Жена должна знать свое место!
– Что это? – не выдержала Катя.
Акнир быстро приложила палец к губам и бесшумно вернула дверную створку на прежнее место.
– Присуха, – сквозь зубы сказала она. – Теперь они оба безумно любят царя.
– И как скоро это пройдет? – тревожно уточнила Екатерина Михайловна.
– Надо выждать тридцать один час и отпоить отваром из ямши… – кисло проговорила девчонка.
– Слава те, Господи, – уняла волнение Катя. – Тридцать один час – не так много.
– Я еще не сказала, – криво договорила Акнир, – сколько их нужно отпаивать. Ей хватит суток. Она – эгоистка. Главное, чтоб не видела рядом предмет любви – и попустит.
– А он?
– Я не знаю! – вскликнула ведьма, и в ее васильковых глазах заплескался пульсирующий страх. – Сильный передоз наслоился на дурацкий характер. По духу Николай был типичною жертвой… Он не умеет сопротивляться любви. В том числе и этой. И я не знаю, я просто не знаю, сколько ему нужно времени. Год, пять лет, десять или же… ЭТО ВООБЩЕ НЕ ПРОЙДЕТ! – ведьма в отчаянии прикрыла глаза, затрясла головой. – Можно попробовать наложить на него Подчинение, но побочный эффект непредсказуем, вплоть до летального исхода… Это конец! Если мы покажем его в таком состоянии матери, вдовствующей императрице… Его нельзя ей показывать! По дороге сюда Николай успел рассказать жене, что в случае неповиновенья она отправляется в монастырь. Его мама, видимо, едет туда же… Он не желает и слушать о том, чтоб передать престол сыну. Он желает вернуть себе власть и вешать людей на столбах.
– Все, как она хотела… – тихо сказала Маша.
– Поражаюсь твоей редкостной памятливости, – с неприкрытою лестью на подобострастных устах Акнир повернулась к лжеотроку. – Сколько лет прошло, а ты помнишь учебники. Все верно, жена Николая ІІ, Аликс, так и не стала истинно православной, в глубине души она никогда не могла понять склонности «своего слабовольного муженька» подставлять всем вторую щеку. Это она умоляла его стать Иваном Грозным… не слишком задумываясь об участи семерых жен Ивана. Вы, слепые, вечно не хотите понять, что добро – это зло, и наоборот. Стань Николай – Грозным, его бабы первыми бы получили добрую взбучку. И никакой революции не было б вовсе.
