Скотт Линч - Республика воров
Я его не отнимаю. Я не могу его отнять.
Ты обманула меня честно, посредством того, что я дал тебе по доброй воле. Я от тебя без ума – и безотчетно, и сознательно. И сейчас я прошу прощения не потому, что жажду сочувствия, но потому, что прежде всего к этому меня обязывают истина и та глубокая привязанность, которую я к тебе питаю.
Я упорно, до тошноты, размышлял над тайной своего происхождения и над тем, что рассказала нам архидонна Терпение. Да, я отчаянно молю всех богов, чтобы сомнения и подозрения Ж. оправдались, но должен признать, что не могу найти убедительных объяснений услышанному. Моя память бессильна развеять тени моего прошлого; если тебя это пугает, поверь, я тебя не виню. Эти невероятные откровения стали огромным потрясением для нас обоих, и я все еще не знаю, как с ним совладать.
Как к этому отнесешься ты, я тоже не знаю; ты должна сама для себя это определить – я говорю это не от отчаяния и не из ложной скромности, а по велению своей совести, которая на этом настаивает подобно сломанным часам, иногда отбивающим верное время. Если ты скажешь, что мне не следует предпринимать попыток к сближению, так тому и быть. Да, я примчусь к тебе по первому зову, но лишь тогда, когда тебе это будет угодно, а до той поры я ничего не жду, ни на что не посягаю и не стану перечить твоим желаниям.
Мои чувства к тебе остаются неизменными, но я понимаю, что их пыл не служит им оправданием. Я хочу заслужить твою сердечную привязанность, твое доверие, потому что иного мне не нужно. Своими поступками я слишком часто тебя подводил и огорчал – этого я больше не допущу ни за что на свете. Я вверяю тебе право решать, как быть дальше, и сказать мне об этом – если сможешь и если захочешь.
Твой, искренне и по своей воле,
Локк ЛамораОна перевернула листок, надеясь отыскать еще какую-то приписку или знак, но страница была чиста: ни просьб, ни объяснений, ни требований, ни предложений. Теперь все зависело лишь от нее самой. От этого захолонуло сердце и задрожали руки.
Подводил ли он ее? Может быть, но настаивать на этом глупо и несправедливо. В юности всем свойственно совершать ошибки, а Благородные Канальи постигали искусство выживания, а не тонкости чувств. Огорчал ли он ее? В том-то и дело, что этот щуплый ясноглазый шалопай с завидным упрямством не доставлял ей ни малейших огорчений.
Письмо написал тот Локк, который был лучше прежних, который многое осознал и щедро этим делился. Который ее слушал… Он ее слушал. Какое заурядное понятие. Увы, она повидала мир и знала, что это очень редкое явление. Людьми легко помыкать, переставлять их как фишки на доске в игре «погоня за герцогом», но глупцы слушают в надежде добиться своего, чтобы услышать о своих собственных желаниях. После долгих лет, проведенных в королевстве Семи Сущностей, и теперь, после близкого знакомства с «подправленными» картенцами, Локк привлекал ее еще больше – гордый, непредсказуемый человек, который подчинялся ее желаниям добровольно, из любви и дружбы, а не потому, что его к этому вынудили ее хитроумные уловки.
Ее взор затуманился. Стряхнув непрошеные слезы, она раздраженно шмыгнула носом. Что за вздор! В сердце разверзлась старая рана, но что теперь будет? Что картенские маги задумали сотворить с ее любимым?
Почему она его оттолкнула? Из уязвленного самолюбия? Или потому, что она пытается оградить себя от неведомой угрозы?
– О Многохитрый Страж, – прошептала она, – если у сестры твоей, Превы, есть в запасе какие-нибудь лишние откровения, то я готова, воспарив духом, припасть к ее стопам…
«Ну разве что духом», – подумала она.
Двигаться было лень. Лучше еще немного посидеть здесь, в ночи. И пусть избирательная кампания идет… своим чередом. Пусть себе маги резвятся. Она перечитала Локково послание и задумчиво уставилась на ночной город. Ковер крыш был расшит стежками теней и лунного света, над печными трубами вились тонкие струйки дыма… Зрелище завораживало, но ответов не давало.
12Две ночи спустя в галерее второго этажа гостиного подворья Жостена Локк с Жаном сидели за ужином, уминая «птенчиков в колыбельке» – куски курицы, уложенные на слоеный корж с начинкой из пряного риса и лука-порея и залитые сметанно-луковым соусом. Сопровождалось все это кружками терпкого эля и грудами отчетов и донесений.
До выборов оставалось меньше недели, и избирательная кампания, набравшая обороты, не знала удержу: и у черноирисовцев, и у глубинников похищали важные бумаги, громили конторы, партийных чиновников арестовывали по самым нелепым и смехотворным обвинениям, партийные ораторы устраивали шумные дебаты на улицах и площадях Картена. Локк отправил в торговые ряды и на рынки людей, наряженных в черное, – от имени партии Черного Ириса они угощали всех желающих пирогами с патокой. Алхимическое слабительное, подмешанное в начинку, действовало не сразу, зато с неимоверной силой. Бедолаги, отведавшие угощения, без должного восторга отнеслись к щедрости черноирисовцев.
Однако же, несмотря на все усилия Локка и Жана, предсказанные результаты выборов оставались прежними: черноирисовцы получат одиннадцать мест в Конселе, а глубинники – восемь. Никакие безобидные проделки уже не помогали: никто из картенцев больше не желал принимать угощение из чужих рук.
– Ох, господа! – В галерею вбежал Никорос с видом человека, не спавшего неделю. – Простите, что прерываю вашу трапезу, но… дурные вести… беда…
– Что ж, надо же с чего-то начинать, – небрежно заметил Локк. – Ну, выкладывайте.
– Понимаете, господин Лазари, бакалейная лавка в Вел-Веспале… та самая, куда вы с господином Калласом алхимические составы и порошки на хранение отправили… Два часа назад грузчики в ливреях Черного Ириса все оттуда вынесли и увезли на подводах в неизвестном направлении.
Вилка Локка замерла у его губ. Сам он, мельком посмотрев на Никороса, обменялся с Жаном многозначительным взглядом.
– Да, не повезло, – наконец сказал он и отправил в рот кусок курицы. – Жалко, конечно. Такая возможность пропала.
– Простите, господин Лазари…
– Ничего страшного. Вашей вины тут нет, – отмахнулся Локк, раздумывая, что именно заставило услужливого и обходительного Никороса решиться на предательство. Привычка к аккадрису, проклятому зелью черных алхимиков? Или колдовское внушение картенских магов отчего-то не сработало? Наверняка такое бывает: примером тому Сокольник, оставшийся без языка, без пальцев и без рассудка. – Просто нашим соперникам удалось разузнать, где мы любимые игрушки прячем. Кстати, Никорос, а найдите-ка нам корабль.
– Какой корабль, господин Лазари?
– Обыкновенный. Что-нибудь поприличнее – барку там или прогулочную яхту. Может, у кого-то из наших людей таковая имеется.
– Да, безусловно. А для чего?
– Мы тут у одного консельера-черноирисовца кое-что позаимствовали… – сказал Жан. – Фамильные драгоценности… Ненадолго. Как только он нам услугу окажет, мы их сразу вернем.
– Но до выборов это сокровище надо хорошенько припрятать, – пояснил Локк. – Как выяснилось, все наши тайники в городе ненадежны, поэтому лучше всего драгоценности скрыть на корабле, там до них не доберутся.
– Я немедленно этим займусь, – пообещал Никорос.
– Замечательно! – Локк отправил в рот очередной кусок курицы. – Наймите опытных моряков – небольшую, но проверенную команду. Из тех, кому не обязательно объяснять, с каким грузом они в плавание отправятся. А мы с господином Калласом сами сокровища в трюм погрузим.
Никорос поспешно удалился.
– Да, не думал я, что он нас предаст, – прошептал Жан.
– И я не ожидал, – признался Локк. – Любопытно, как ей это удалось. Ну, раз мы это наконец выяснили, теперь вся надежда на корабль.
– Так выпьем же за корабль! – провозгласил Жан, и они с Локком осушили кружки эля.
13В ночь перед выборами Локк, прислонившись к парапету набережной в северной оконечности Плаза-Гандоло, глядел на реку, рябившую мелкими волнами, в которой сотнями ярких мазков на холсте художника-выпивохи отражались разноцветные огоньки светильников.
Слева от Локка высилась Небесная дуга – стеклянный мост, что раскачивался и звеняще постанывал, подвешенный к четырем стеклянным башням, вершины которых венчали ряды балконов и плотно запечатанных дверей. Сами двери снизу были не видны, но всего час назад Жостен подробно рассказал о них Локку.
По словам Жостена, двери, как и всякое наследие Древних, не поддавались руке человека. Лет сто пятьдесят назад картенские мудрецы заставили рабочих окружить одну из башен лесами и взобрались на вершину, пытаясь досконально изучить и вскрыть двери.
– Восемь человек по лесам поднялись, – испуганно озираясь, прошептал Жостен. – А спустились только шесть. Двое пропали без вести, а те, кто в живых остался, не могли объяснить, что произошло. Но их до самой смерти кошмары преследовали, только никто не знает какие. Правда, одна женщина на смертном одре исповедовалась жрице Сендовани, но маги и Консель на исповедь страшный запрет наложили. В общем, хорошо, что за постройками Древних уход не нужен, потому что с тех самых пор никто из картенцев на башни Небесной дуги не поднимался.
