Карина Демина - Механическое сердце. Черный принц
Предательство – мешать своему Королю.
…хрустальная ловушка-шар распадается на две половины.
…пять секунд, прежде чем пламя проплавит оболочку и выплеснется… в лучшем случае пять секунд, о худшем Брокк старался не думать.
Должно получиться.
Он откинул крышку часов, еще дедовых, вяло подумав, что старик явно не одобрил бы сегодняшнюю авантюру.
…предательство.
Вдох. И снова. Выдох – медленно.
Часы легли на камни, и свита, осмелевшая, подобравшаяся на расстояние футов десяти, вытянула шеи. Приоткрылись треугольные рты, полные мелких желтоватых зубов.
…речные камни на берегу.
…и узкие полоски зрачков в лунах-глазах, блеклых, нечеловеческих.
– Не мешайте, – сказал Брокк, и свита зашипела. Самый крупный из подземников подался вперед, на полдюйма всего, и замер, напряженный, готовый равно и напасть, и убежать.
Мешать не будут.
А секундная стрелка замерла. Часы сломались?
Время сломалось, вытесненное огненным штормом, который кричит в тисках гранита, рвется с привязи королевской воли.
Вдох. Выдох.
И створки хрустального шара смыкаются над медальоном, обрывая нити. И Брокк тянется к силе, принимая ее, позволяя изменить себя.
Тело плавится.
Больно.
И лопаются струны кожаных ремней… со звоном падает что-то, катится к подземникам в протянутую раскрытую лапу.
– Стой!
Хотел крикнуть, но сорвался на рык, и неестественно тонкие пальцы сомкнулись на хрустальном шаре, подземники же прыснули в стороны, спеша спастись.
Пять секунд.
Четыре.
И три.
Упасть, покатиться, пытаясь спрятаться за пробитым гнилым боком баржи. Распластаться на земле, дыша тяжело, прерывисто. И заиндевевшая тина расползается по чешуе.
А снаружи, близко, разрывая хриплый хор грачей, раздается взрыв. Пламя выплескивается из хрусталя со стоном, с криком, на который жила отзывается утробным ворчанием.
Натягиваются до предела путы. И гранитные стены истончаются.
Хрустят.
Рождают трещины, которые, расползаясь, сливаются друг с другом… и где-то на краю города, пока медленно, но с каждой секундой ускоряясь, расползается ткань мостовой.
…измена.
…и если не выйдет, то Брокку лучше умереть здесь. Он встает, как умеет, на три лапы, хвостом с трудом удерживая равновесие. Стучит сердце.
Стучат капли по спине, стекают с острых игл, и на бок, лаская чешую прохладой.
Выдох и вдох.
Время замерло. И старая лебедка, проржавевшая, облепленная паутиной, балансирует на ржавом штыре. В мертвой барже пахнет тиной, подземельем и огнем…
…а трещина на мостовой замирает, наполняясь алой лавой.
До краев и выше.
Пламя бьется-бьется, теряя искры с крыльев, раня о гранит, но гранит же ломая. И трещин становится больше. Древний сарай на самой окраине города проседает, вспыхивает, словно свеча.
…и грохочут, сливаясь воедино, три взрыва.
Эхо летит по опустевшим улицам, сбивая крысиные полчища в воду.
…река отступает, пятится от берега, оставляя за собой влажный след водорослей и гнилых коряг. Седые волны карабкаются на спину друг другу, чтобы скатиться, разлететься сонмами брызг. И кружит, пляшет на рытвинах воды баржа. Хрустят борта, но держат.
Серое по серому ползет.
…красное по красному.
Полосы. Полозом жила вздымается на дыбы. И город раскалывается, идет трещинами. Вскипает и снег, и тягучий черный асфальт. Камень вспыхивает и сгорает с тонким немым криком. Уши бы заткнуть.
Кровь из ушей.
Из носа и горла тоже. Металлическая шкура держится крепко, сползает с трудом, выворачивая наизнанку никчемное человеческое тело.
Вдох и выдох.
Пол шершавый под коленями. Камешки впиваются, ранят, но мелкая неуемная эта боль приводит в чувство.
…вставай, ничтожество.
Выдох.
…земля дрожит, готовая просесть, и где-то совсем близко один за другим открываются черные провалы, из которых вот-вот хлынет лава.
Вдох.
Черный алмаз в металлических пальцах, которые потеряли способность двигаться, и другая, еще живая рука, мало лучше. Не гнутся, проклятые, а надо спешить. Огненная жила, стряхнув узду чужой воли, готовится ударить.
Наотмашь.
До грохота прибоя, до звона в ушах.
До тошноты.
…и вздрагивает земля под ногами, поднимается, сбрасывая Брокка, а камень, выпав из ладони, катится по грязному полу.
– Проклятье… – каркающий ломкий голос. А грачи молчат.
Улетели?
Взвиваются струи пара. Качается-качается старая лебедка и, осев, тянет ржавые штыри, которые выходят из стены медленно, беззвучно. И лебедка падает, разламывая и без того разломанную переборку.
…камень.
…черный кристалл, который спрятался среди мелкой щепы…
…треугольник. Три вершины и три окружности.
Точка пересечения.
…Саундон.
Зеркала. И пальцы все же ловят скользкий кристалл, который притворяется мертвым. Еще одна ложь. Брокк подносит камень к губам. Вдох… и выдох, раскрывая тонкую вязь наружной оболочки, растапливая ее собственной силой.
Кэри опаздывала.
Она спешила, подгоняла храпящую лошадь, и белая пена падала под копыта на белый же снег. Ветер в лицо, докрасна, до крови. И кровь на прокушенной губе. По подбородку, по шее, застывая живым железом.
Песня огня. Он близок, и животные чувствуют.
Крысы.
Крыс Кэри ненавидела еще с той, прошлой жизни.
…кладовка и мешки с крупой, старые, пропыленные. Запах прели и плесени. Темная бочка, примостившаяся в углу, и дверь, от которой страшно отступить. Кэри держится за ручку, зная – не откроют.
Она виновата и наказана.
Ей следует знать свое место, так сказала леди Эдганг, и заперла в кладовой…
…темно, но глаза привыкают к темноте, и Кэри постепенно различает что мешки, что бочку, что квадратную балку, с которой свисают пучки трав. Она улавливает и движение, поначалу робкое, но обитатели кладовой быстро понимают, что Кэри безопасна. И выползают из щелей.
– Прочь!
Кэри топает ногами, но крысы ее не боятся, они забираются на балку, бегают, тревожа травы, и труха сыплется на лицо, за шиворот, колючая, от нее еще чихать хочется. А крысы суетятся, пищат и, кажется, вот-вот сдвинут с места старую бочку.
Что-то мелкое, теплое касается ноги.
И коготки цепляются за шерстяной чулок… Кэри взвизгивает и бросается на дверь, колотит, но та заперта… крысы смеются над ней…
Бегут. Ныряют под копыта ошалевшей лошади, которая пятится, дрожа всем телом. На соловой шкуре вскипает пена, и Кэри, впиваясь пятками в бока, рычит:
– Вперед!
Лошадь идет боком, выворачивая шею, хрипя, не способная справиться со страхами.
– Пошла! – Кэри слышит дрожь струны. И далекий голос часов на Королевской башне. – Вперед!
Рысью.
Галопом. По опустевшей обезлюдевшей улице… и хорошо… никто не видит… и не время думать о том, что выглядит Кэри сущей безумицей. А она и вправду вот-вот сойдет с ума, не от страха, но поддавшись мягкому голосу огня.
Кто его слышит?
Все.
Крысы. Лошадь, что споткнулась, заплясала, норовя вскинуться на дыбы. Она давится пеной, а рот ее разодран трензелями, но страх сильнее боли.
Слышат люди, скрывшиеся в коробках домов.
И нелюди. Большеглазые уродливые твари держатся в тени, собираются стаей. От них несет падалью, и запах этот отвратен.
…плачет огонь.
Близкий.
И далекий. Плененный… и разве это справедливо, лишать пламя свободы?
…помнишь, Кэри, как искры садились на твою ладонь?
С визгом, со стоном лошадь вдруг приседает и начинает заваливаться набок. И резкий медный запах крови отрезвляет, но ненадолго. А кольцо тварей – сколько же их? – подбирается ближе. Длиннорукие, с неестественно выгнутыми кривыми спинами, с покатыми лбами и зеркалами глаз, они вызывают отвращение самим своим видом.
Они свистят.
Рычат.
И скалят мелкие неровные зубы.
Нападут?
Уже. Свистит камень, и стекло витрины разлетается вдребезги. А лошадь пытается встать, ломая тонкие спицы костяных стрел. И Кэри пятится, понимая, что если дрогнет – налетят стаей.
– Прочь!
Голос ее заставляет тварей отпрянуть.
На шаг.
И все же шага слишком мало. Шаг назад. Шаг вперед. И ближе, их манит агония лошади, и близость другой, живой жертвы, которая выглядит слабой…
– Прочь! – Кэри прижимается спиной к фонарному столбу и, медленно присев – любое резкое движение спровоцирует тварей, – нашаривает камень. – Вон пошли.
Понимают ли?
Понимают. Скалятся, точно смеются… подходят ближе и еще… крадучись, не в силах устоять перед запахом крови. И костлявые пальцы перебирают камни мостовой, вытягиваются руки, сами существа почти пластаются на земле. Замирают.
Касаются темной лужи.
А лошадь уже не хрипит. И надо бежать… обернуться… если обернуться, то ничего они не сделают, но Кэри не способна и пошевелиться. Стоит, сжимает бесполезный камень.
…отражается в десятках выпуклых белесых глаз.
– П-р-р-рочь…
…пока есть еще время, которое тает снегом на горячей крови. Она подается назад, и громко, резко хрустит под каблуком осколок стекла. И массивная тварь отмирает.