Владимир Лещенко - Торнан-варвар и жезл Тиамат
Чикко повернулся к ней:
– Ну, так ведь за свое спасение ты нам кое-что должна, если подумать. Мы как-никак в тюрьме сидели, смертушку ждали…
– Вот именно, – поддержала фомора амазонка. – Помолчала бы! – с обидой в голосе произнесла она. – Если хочешь знать, из-за тебя я убила пятерых! Это больше, наверное, чем я детей родить смогу! Как я с Богиней буду расплачиваться?!
– А я не просила меня спасать! – не осталась в долгу Лиэнн. – Вам-то какое дело – варвары! Не вмешивались бы, и все было бы в порядке. Мне Стун, жрец наш, зелье дать обещал – я бы ничего и не почувствовала!
– Дура ты! Дура неблагодарная! И в самом деле не надо было спасать!
С удивлением Торнан заметил, что Марисса готова расплакаться.
– Попроси прощения, – сжав зубы, распорядился Торнан, решив, что недурно было бы дать оплеуху девке. Неблагодарность – один из худших грехов, и просто так оставлять его он был не намерен.
– А если не попрошу? Убьешь, варвар?!
– Зачем? – пожал Торнан плечами. – Просто отдам тебя первым попавшимся пастухам. Они по бабам соскучились, в степи оно, знаешь, все больше с овечками…
Выражение лица Лиэнн показывало, что данная перспектива ее совсем не устраивает.
– Действительно, варвар, – бросила Марисса, совсем неожиданно ставшая на сторону обидчицы, отчего капитан слегка растерялся.
– Заладили – варвар, варвар! – рявкнул он. – Может, и варвар, только вот у нас девчонок не жарят для гостей!
– Верно, – как бы между прочим отметила Марисса. – У вас их приносят в жертву разным гнусным богам.
– Много ты о наших богах знаешь! – вспылил Торнан. – Между прочим, один из них нам жизнь спас!
– Не гневи Великую Мать! – Раздражение и обида Мариссы окончательно переместились с «крестницы» на анта. – Только она могла нас спасти!
– Друзья, может, отложим богословие хотя бы до ближайшего города? – Чикко печально ковырнул носком старого сапога затвердевшую землю. – Мы не знаем даже, на каком языке будем разговаривать с местными, если встретим их, а вы собачитесь!
– Я не собачусь, а говорю, – холодно припечатала Марисса. – А насчет языка не волнуйся: сумею объясниться как-нибудь. А ты, Торн, вместо того чтобы разговаривать про то, чего не понимаешь, заглянул бы в карту да сказал, куда нам лучше идти. Ты ж у нас в походе вроде командуешь, а я ведь кто – посол храмовый…
Решив не вступать в спор с раздраженной амазонкой, Торнан извлек из сумы карты и углубился в них.
Познания Торнана в вопросах жизни в степи исчерпывались фразой – «А Дий его знает!». В эти края его никогда не заносило, знакомых, кто бы рассказал что-то полезное, тоже не было вроде…
В общем, ничего, кроме обычных баек и слухов.
Впереди, насколько хватало глаз, тянулась Бесконечная Степь. Ее западная окраина, вроде как входившая еще в логрийские земли, принадлежала Ибрании – диковатому и отсталому государству. Туземцы мыли золото в заводях великой Ары, торговали со степняками, скупая шкуры и шерсть, тем и жили. Во всей стране имелось лишь два приличных города – Такон и Касса-Ибра – столица, в которой самым значительным сооружением был двухэтажный глинобитный дворец местного короля, а ибранская монета – «всадники» – вошла в иронические пословицы.
Что там дальше на Восток – про то говорили разное. Например, что там есть земли, населенные людьми с собачьими головами. Или что далеко в степях вокруг далекого и почти легендарного Лунного моря обитает могущественный и многочисленный народ, чьи женщины, подобно мужчинам, участвуют в битвах и где юноша может взять в жены девушку, если одолеет ее в скачках или в стрельбе из лука. Но пока взору открывались лишь поросшие высокой травой просторы, балки с рощицами, по дну которых струились ручейки, каменные гряды, заросшие камышом озерца.
Под обжигающими, как языки пламени, полуденными лучами солнца необозримый степной простор казался вымершим. На много лиг вокруг простерлась степная гладь, поросшая высокими травами. По этим просторам можно было ехать много часов и не встретить никакого жилья. Иногда в степи попадались юрты одиноких кочевий или хотоны – стоянки пастухов. Вечно голубое небо, синие, желтые и пурпурные тюльпаны, голубые и алые как кровь маки, чистый горячий воздух. Глиняные и каменные пирамидки на холмах – сэберганы, курганы, в которых похоронили кого-то и когда-то, выложенные растрескавшимся от времени камнем колодцы в низинах. На сочной траве жирели суслики, земляные белки, тарбаганы и стада диких ослов, волки и лисы охотились за мышами и зайцами.
Им предстояло пересечь эту степь и добраться до ближайшего города – без коней и почти без припасов. Степь дикую, где не просто добыть воду, и к тому же населенную людьми, частенько рассматривающими чужаков как добычу.
Да, пожалуй, степняки-харьятты – все эти холкейты, сироллы, оркиты и прочие – будут главной проблемой.
У народов, гордо именующих себя «цивилизованными», на харьяттов существовало две противоположные точки зрения.
Первая – сохранившаяся с древних времен, с Арфа-саиба и Таббу-кагана. По ней степь населяли страшные дикие всадники, оставляющие за собой лишь трупы и пепел, стирающие с земли города и целые страны. Те, чьи луки выпускают стрелы на шесть сотен шагов без промаха и способны просадить любой доспех. Те, кто сокрушал древние королевства, обращая знатнейших людей в рабов, а их жен и дочерей – в наложниц, греющих зимними ночами ложа в юртах.
Но уже давно большая часть логрийцев думала совсем по-другому.
В их глазах кочевники Степи были всего лишь кривоногими малорослыми дикарями, которые, спустившись из седел своих коньков, даже толком не способны ходить. Глупые и дикие, способные отдать табун в десяток лошадей или отару овец за саблю из скверного железа и драгоценную шкуру ахнайского барса или гигантского ташкуна – за бусы из позолоченной меди и цветных стекляшек. Те, кто приносил неплохие прибыли работорговцам, в голодные годы отдавая своих смуглых крепкотелых дочерей лишь за мешок зерна. Те, кто, по рассказам знающих людей, удовлетворяют свою похоть с овцами и кобылами, отчего иногда рождаются полукони-полулюди.
Молва приписывала, впрочем, обитателям степи и положительные качества – гостеприимство, например. Торнан слышал, что не накормить встреченного путника – для кочевника тяжкий грех, будь он последний пастух или даже хан. (Точно так же, как для путника – оскорбить хозяев отказом от угощения.)
Впрочем, говорили также, что в голодные годы путника могли и самого пустить на угощение – как ни жалко чужого человека, а своих детей еще жальче.
Еще ходил занятный слух, что в Степи никогда или почти никогда не грабят ради золота или драгоценностей, ибо номады не испытывают в них большой нужды – другое дело оружие, стада и женщины (мда, вот еще проблема!).
