Дмитрий Володихин - Золотое солнце
Вышел к дежурному. Дремлет, навоз. Хоть не спит в открытую.
— Посыльного — за центурионом Руфом Одноглазым. Живо.
Затрепыхался, карась из лужи.
Руф должен припомнить порядочную позицию...
Вскоре в штаб пришла Эарлин. Я велел пускать ее в любое время. Галиары у входа заухмылялись. Ухмыляйтесь, пыльные хари. Завтра увидим, каковы будете в деле.
Я заколебался. Как назвать ее?
— Здравствуй, сестра...
Она молча подошла и прикоснулась пальцами к моей груди. Моей душе стало теплее. Моей душе стало... Но центурион Руф прибудет через четверть стражи — самое позднее. И у меня тысяча с лишком людей, а времени в обрез.
— Мне нужно совсем немного времени, Малабарка. Прости, что лезу к тебе сейчас. — Она замолчала на мгновение. — И я рада. Ты решился назвать меня сестрой.
— Я слушаю тебя, Эарлин. Я рад, что ты здесь.
— У меня есть брат, Малабарка. Он живет тут, в Каструме. Два года живет. Даже свое родное имя променял на имперское — Константин, Брат не беден, он владеет кораблем и сдает его купцам.
— Брат...
— Родной. И по вере — тоже. Это странный человек. Он почти все время молчит. Когда-то Константин сказал мне: «Я не желаю разговаривать попусту. Я взываю к Богу, а когда делаешь это ежедневно и ежечасно, не стоит напрасно тратить время и не стоит сбиваться».
— Ему отвечают... отвечает?
— Я не знаю. Я не уверена. Иногда брат говорит: не делай того, не делай сего. И всегда оказывается прав, хотя никто не мог заранее знать, куда дела покатятся... Он проведал, что ты здесь, и захотел увидеть тебя. Меня трудно удивить. Но... Ради тебя он вышел из дома первый раз за целый год...
— Прости, Эарлин. У меня совсем нет времени... Я не могу.
Эарлин вся как-то подобралась. Будто стала выше. Аххаш! Я-то полагал, беседа наша идет к концу. Ан-нет, она еще и парус не подняла... Аххаш, Аххаш и Аххаш!
— Квестор Малабарка Габбал. Брат. Ты должен выслушать его и должен поступить, как он скажет. Не ради моей прихоти. Я не могу тебе объяснить, но чувствую, что всех нас троих ведет воля Его. Ей повинуйся.
— Зови.
...Очень худой человек в белом... Вот же чума! В белом- не-помню-чем, короче, замотан в материю, как любят им- перцы — чтоб одна правая рука торчала наружу. Лет двадцать ему или двадцать пять. Невысокий, ниже сестры. Я думал, будет отшельник какой-нибудь: бледный, плоский, будто сушеная рыба, на голове — дранка. Нет. Этот Константин — сама аккуратность. Да ходит как-то... соразмерно. Как большой косяк рыбы: каждая в точности повторяет движения всех. И у него все движения точны, согласованы друг с другом, снасть к снасти... Приятно посмотреть, как ходит. Так бывает, когда кого-нибудь учили мечу на протяжении многих лет. Или учили танцевать. Или еще чему- нибудь долго и с толком учили. Мастерство в одном, Аххаш, придает блеск всему. Хоть сядь ты на мель, а так оно и есть. Загорелый, безбородый, волосы русые, коротко подстриженные. Не в родню пошел — ни единой рыжинки в волосах... Все время чуть-чуть улыбается. Эту породу я тоже знаю. Редкая порода. Милькар таких терпеть не мог. Ему все казалось — насмехаются. Нет. Нет, не так. Этим хорошо внутри, что бы ни происходило снаружи. Им всегда хорошо, вот они и улыбаются, при чем тут насмешка? Просто радуется человек и никак не может остановиться.
Вся эта требуха пронеслась в моей голове за один вдох. Потому что на втором вдохе он меня крепко удивил. Аххаш Маггот! Очень крепко. Константин поклонился мне в пояс и коснулся пальцами пола. Здесь так не кланяются. Даже раб перед хозяином так не гнется в Империи: достаточно склонить голову. Только один человек по местным законам достоин поясного поклона и касания земли... Император.
— Мужчина не сгибается перед мужчиной.
— Я стою перед своим государем, — ответил он, выпрямившись.
— Ты пришел сказать мне нечто важное. Но я не понимаю тебя.
— Мне нечего сказать тебе. Правда моих слов и действий станет ясна потом. Завтра. А сегодня я только желаю предупредить: будь готов на третью стражу после рассвета отправиться в путь. В Лабии. Мне велено сделать Ланин твоей женой.
— По какому обряду? — спросил я, не сдержав насмешки в голосе.
— По такому, какой тебе нужен.
Он был явно из породы людей вроде нас с Эарлин и Одноглазым. Не болтает лишнего. Цедит слова, как ростовщик выдает свое скупое серебро. Ладно.
— Пустой разговор. Завтра у меня здесь будет война.
— Не будет.
— Не ты ли ее остановишь?
— Мне такой силы никто не давал. Послушай! Утром к тебе явится гонец с императорским посланием. Думаю, он будет примерно через стражу после рассвета. Этот человек принесет перемирие. Император Констанций Максим вступит... наверное, уже вступил в переговоры с гарбалами.
— Откуда ты знаешь?
— Мне было сказано...
— Кем?
— Ты понимаешь, кем. А если нет — завтра поймешь. Это не важно. Мы должны выполнить то, что нам назначено. Я понимаю твое упрямство и твое неверие сейчас, но я надеюсь на твое благоразумие в будущем.
Он повернулся и ушел. Эарлин выскочила за ним. Я подошел к двери. Аххаш, что творится! Она, гладиаторша, со смертью сто раз обнималась, на голову выше своего братца, старше его на сколько-то там и в полтора раза шире, а говорит с ним, как побитая собака. За меня она там извиняется? Чума.
Наконец этот ее Константин остановился и повернулся к сестре. В голосе досада:
— Тупоумный! Я бы трепетал от счастья. Ради того, чтобы один солдафон мог жениться, Он остановил войну...
Эарлин, Константин и я едем по хорошей мощеной дороге вот уже полдня с лишком. Сумерки рождаются из расплывчатых теней. Чалый потерял подкову и хромает. Брат и сестра о чем-то еле слышно поругиваются. Кругом — ухоженные поля. Отродясь, Аххаш и Астар, за плуг не брался... есть там за что браться-то? Но даже мне видно: поля очень ухоженные, люди-тулед ковыряют тут землю не один десяток поколений.
Я думаю: еще немножечко осталось, и можно будет обнять мою Лозу... И еще я думаю: вот какая чума выходит, имперцы стали мне почти как свои. Не так уж мало тут настоящих. Гилярус, конечно. Руф Одноглазый. Тиберий — тоже толковый офицер, очень толковый... Ну, Патрес Балк, выяснилось, изнутри лучше, чем снаружи. Наверное, Тит. Не люблю таких, но уважать — должен бы. Трибуна Гая Манлия так я и не узнал, Руф говорит, вот из кого настоящий галиад получился бы. Некоторых я не понимаю. Потроха карасьи, ну непонятны они мне, так бывает иногда, что поделаешь, однако люди крепкие и, видно, по-своему хороши. Харр... или, скажем, Арриан, двух слов я с ним не сказал... Я прижму к себе Ланин и вдохну пряный ветер, которым пахнут ее волосы... Опять же дорога... Дороги они, имперцы то есть, делают лучше всех, ожерельским тут против имперской работы и выставить нечего. Водопроводы, бани, крепости — вообще все, что можно строить, в Империи делают как надо. На совесть, Аххаш, делают. Оружие куют порядочное. Посмотрел я на гарбальский меч, из болотного железа кованный, так он дерьмо дерьмом, если положить рядом с мечом имперской работы... Моя Лоза научила меня соединять губы, как иглу и нитку, медленно, осторожно, едва касаясь, не наносить поцелуй вроде удара топором, а рисовать его. Я тоскую по ее лицу. Я тоскую по ее губам. По ее голосу. По ее пальцам... Если бы я родился имперцем, строил бы корабли. Никогда не делал этого, но такая работа по мне, я знаю. Я не люблю порядок, когда мне надо кому-нибудь подчиняться, особенно когда тот, старший, плох, слаб или глуп. Но вот же, моча рыбья, бывает и в Империи добрый порядок — вроде у столяра и скорняка на рабочем месте: все прилажено так, чтоб легче дотянуться, взять... Еще такой порядок бывает, когда войско в строю ожидает врага... Ланин... Был бы настоящим волком, бежал бы к тебе быстрее собственного хвоста. Ни одна женщина на свете не могла путать мои мысли. У тебя получается. Ланин... Знаешь ли ты: я научился задавать тебе вопросы и слышать твои ответы, пребывая в нескольких дневных переходах от тебя... Мне нравится упрямство этих людей. Когда-то оно было у имперцев настоящей силой. Теперь, Аххаш, в нем не больше смысла, чем в бегах каракатиц. Но, если дать ему новый смысл, может, опять оно наполнится силой... Ланин! Ланин!
