Екатерина Соболь - Дар огня
– Генри, если б ты знал, как мне… – Угол губ у Джетта дернулся в сторону, и в этом не было ничего от улыбки.
– Тебе не жаль, ты просто боишься. Уходи.
И Джетт развернулся и захромал через Пропасти. Ночной страж тут же бесшумно вырос перед ним, Джетт не глядя показал ему гармошку, и страж исчез. Какое-то время Генри в чуть побледневшей, предутренней темноте различал его неловкую фигуру и слышал шаги, но скоро все стихло. Генри хотел было лечь обратно – и замер.
На том месте, где Джетт стоял, прежде чем уйти, лежали тайлис и ключ.
Глава 16
Сердце волшебства
Близость рассвета почти не разбавляла тьму, контуры предметов вокруг едва угадывались. Ночь отступала медленно, словно с неохотой, но Генри больше не мог спать – приход Джетта всколыхнул в нем мутное, тяжелое предчувствие беды, и он не находил себе места, бродил вдоль края рощи, как растревоженный зверь. Джетт не мог оставить ключ просто так – он же, как выяснилось, ничего не делал без платы. Наверняка это какой-то хитрый план Освальда, еще хуже предыдущих.
Ключ холодной тяжестью давил на ладонь, Генри хотелось вышвырнуть его в щель Пропастей, чтобы никто и никогда не нашел, но он так и не смог этого сделать. Голос Олдуса в его голове настойчиво повторял, что такими вещами не разбрасываются, и в конце концов Генри хмуро затолкал ключ в карман.
Ему было душно даже этой холодной ночью – волосы липли к вспотевшему лбу, рука все время тянулась расстегнуть воротник рубашки и так уже давно расстегнутый. Тис погиб через час после рассвета, – значит, до истечения сделки осталось совсем немного времени. Генри до боли сжал зубы. У него было такое чувство, будто он – единственный на свете, кто не спит, единственный, кто отвечает за то, что произойдет днем, и, если сделает что-то не так, мир обрушится ему на голову.
– Пап, я все сделаю, ты увидишь, – без голоса пробормотал он, вытирая лоб.
Отец верил в то, что Генри дойдет до конца, и Генри его не подведет, даже если это будет последнее, что он сделает.
И от этой мысли он вдруг успокоился. Страх, намертво вцепившийся во все его мысли, разжал зубы. Генри обвел взглядом Пропасти – бесконечное свободное пространство, такое маленькое на карте этого огромного королевства, едва подсвеченное блекло-розовой полосой восхода. Что бы ни случилось потом, у него есть еще целый час, и никогда еще время не казалось ему таким бесконечным.
В ладонь упиралось что-то твердое, и Генри понял, что все еще сжимает в руке тайлис – глиняную фигурку добродушного ночного стража с висящим набок языком. Генри прошел несколько шагов по Пропастям, чувствуя, как холодный ветер гладит воспаленную от жара, противно липкую кожу, и поставил тайлис на край трещины в земле. Долго ждать не пришлось: страж тут же поднялся над щелью и жадно уставился на фигурку.
– Вы нападаете только ночью, я знаю, – негромко сказал Генри. – Но мне нужно, чтобы вы хоть ненадолго задержали людей Освальда, даже если солнце уже взойдет.
Страж подслеповато заморгал, с сомнением взглянул на небо и покачал головой.
– Я знаю, что о многом прошу. Но если поможете нам победить, никто вас больше не тронет, – еле слышно договорил Генри, ловя взгляд маленьких темных глаз. – А если нет, Освальд не оставит вас в покое. Ему нужно будет все больше доспехов, и ради этого он уничтожит ваш народ.
Пару секунд страж смотрел на Генри ясным, неожиданно смышленым взглядом, потом медленно кивнул и уже отступил обратно к трещине, когда Генри подвинул тайлис ближе к нему.
– А это подарок. Даже если не сможете помочь – он ваш.
Издав невнятный рокочущий звук, страж схватил фигурку прижал к себе, и она… Генри потрясенно выдохнул. Пальтишко говорил, что тайлисы – это заколдованные дети волшебных существ, но одно дело знать, а другое – видеть, как глиняная фигурка потирает крыльями нос, ворочается и подрастает прямо на глазах.
Страж нежно погладил бывший тайлис когтем и торжествующе приподнял над головой. Минуту спустя все Пропасти были покрыты ночными стражами, они теснились вокруг того, который держал малыша, заглядывали друг другу за плечи и едва слышно урчали. А потом все одновременно раскинули крылья, замерли так на секунду – и прыгнули обратно в трещины.
Генри был уверен, что не проснуться от появления сотен стражей довольно трудно, но все его спутники по-прежнему крепко спали.
– Вставайте, а то я без вас Сердце найду, – громко сказал Генри. Внутри все дрожало от злости, надежды, предвкушения, будто он чувствовал все на свете одновременно.
Все трое заворочались и сели, а потом Олдус, зевая, подошел к Генри.
– Ну как, все тихо? – спросил он, ероша обеими руками кудри, будто это помогало ему проснуться.
Сван неподалеку издал радостный вопль: он нашел остатки вчерашнего печенья.
Генри хотел было ответить, что дозорных никто оставить не подумал, и если бы что-то правда случилось, они бы все погибли, но решил не быть, как говорила Агата, занудой.
– Тише не бывает. Олдус, пообещайте мне кое-что.
– Опять начинается? – Олдус потянулся и зевнул. Вид у него был такой мирный, словно он стоял на крыльце своего дома, а не на краю света. – Если в вашей просьбе не будет слов «Цитадель» или «пристрелите меня», то сделаю что угодно.
Генри с улыбкой посмотрел на него, и решительное выражение на лице Олдуса растаяло.
– Через час после восхода солнца это буду уже не я, – вполголоса сказал Генри.
Олдус затряс головой, упрямо сжав губы:
– Да что вы за человек такой? Как вы можете так спокойно об этом говорить?
– А что мне, плакать? Есть вещи, которые не изменишь. – Генри положил руку на колчан стрел у Олдуса за плечом. – Пока я что-то еще соображаю, я должен убедиться, что никто не пострадает. Следите за временем. Через час посмотрите мне в глаза, и если увидите то, что вас напугает… – Генри сжал колчан сильнее. – Обещайте мне. А когда дело будет сделано, можете забрать себе мою карту, она наверняка ценная.
Олдус поморщился, как от боли. Он долго смотрел на Генри, а потом кивнул коротким, нервным движением. Челюсти у него были сжаты так, что он, кажется, едва заставил себя говорить:
– Обещаю.
Агата уже пару минут стояла неподалеку, будто чувствовала, что этот разговор ей лучше не слышать. Увидев, что они замолчали, она подошла ближе. Скриплеры уложили ее волосы в сложный узел, перевитый цветами, и было что-то настолько странное в сочетании этого великолепия с чумазым, поцарапанным лицом, рваной одеждой, а также лопатой и мешком перца, которые Агата держала в обеих руках, что у Генри что-то сжалось в груди. Агата открыла рот, будто забыла, что не может говорить, и со вздохом закрыла. Потом вытащила из волос цветок и решительно воткнула ему в петлю для пуговицы.
