Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!
И обомлел.
Откуда здесь, в скучной заснеженной Джермии, явилась такая роза?
Ведь иллийка, наверняка иллийка! Здешним девицам неоткуда взять такие иссиня-черные волосы, такую смуглую кожу, такой жаркий румянец! Джанни захотелось глянуть ей в глаза — наверняка черные или карие, с веселой искоркой.
Вот о такой подруге и мечтал иллийский рыбак, поневоле ставший магом, когда задумывался о побеге из Семибашенного замка. С такой женой он бы не тужил до смерти!
(Вообще-то парню лгало его собственное сердце. Думая о глухой деревушке, где он укроется от Ожерелья, и о женщине, которая разделит с ним судьбу, Джанни загадывал: пусть будет работящая и здоровая. И молчаливая, чтоб не сплетничала о жабрах на шее мужа. Но сейчас он был уверен: вот именно такая красавица приходила к нему во сне!)
Аквамарин и о превращении забыл, любуясь девушкой, что стояла на краю причала — там, где ветер с моря разметал туман.
Тулупчик запахнут и подпоясан, на руках варежки. Южанка! Джермийки в такую мягкую зиму ходят нараспашку.
Не шлюха. Это Джанни понял сразу. А веселая какая! Приплясывает, притоптывает сапожками в такт песне, что слышна из кабака. Стоит среди промозглой сырости, среди холода — и сияет улыбкой, прямо светится.
Ждет кого-то!
Эта мысль больно ужалила парня.
Подойти бы, заговорить, познакомиться…
Только сейчас Аквамарин вспомнил про свой нечеловеческий облик. Мага охватило смятение.
Надо скорее становиться человеком… нет, «скорее» не получится, колдовству не прикажешь поторопиться. Будет чародей глухим, слепым и недвижным, как мешок с песком. А красавица тем временем уйдет…
Ничего. Джанни найдет ее. Это не Иллия, здесь такие смуглянки наперечет…
Но парень все не мог отвести глаз от веселой плясуньи.
А лучше бы отвел, лучше бы упустил момент, когда из тумана вынырнул черноволосый красавец в кожаной куртке и в шляпе с павлиньим пером. Не видел бы Джанни, себе на беду, как всплеснула девушка руками, как радостно потянулась навстречу своему дружку…
* * *— А я жду-жду! — воскликнула Мара, протягивая обе руки эдону Ференандо.
А ведь прежде не она дожидалась на свиданиях — парни поджидали ее, изводились, гадая — придет, не придет? А сейчас примчалась первой, чтобы не упустить ни одного драгоценного мгновения встречи.
Наградой ей стала белозубая ласковая улыбка.
— Замерзла, милая? Что ж в трактир не зашла?
Я б тебя и там нашел, я тебя где угодно сыщу!
— Ой, да ну, не хочу без тебя! Начнут всякие… знакомиться, придется их отшивать. А с тобой никто не сунется.
— Это да… — Эдон Ференандо легко коснулся эфеса шпаги. — Обидно бы тратить наше с тобою времечко на всяких придурков. Ты ведь так редко можешь выбраться… Всё еще втроем несете вахту за всю команду? Не вернулся капитан?
— А то ты не знаешь, что не вернулся! — лукаво откликнулась Мара.
Ей было известно, что любимый не сводит глаз со шхуны. Недавно у юнги разболелось ухо. Идти к лекарю глупый мальчишка боялся. Тогда Райсул оставил Мару на вахте, спустил шлюпку и сам поволок хнычущего Олуха в город — искать лекаря. И не успели они высадиться на причале, как Мару окликнул с воды, из лодки, знакомый голос. Ференандо, сумасшедший, влюбленный Ференандо понял, что Мара осталась на борту одна, и поспешил к ней. Мара скинула ему веревочный трап… Ах, как сладко, как волшебно об этом вспоминать!
Следит за шхуной, да. Ждет возвращения капитана. Опасается, что кто-то перехватит место второго погонщика. Хочет летать вместе с Марой.
— Пойдем в трактир, — нежно сказала девушка. — Выпьем горячего вина. Нечего тебе туманом дышать, простудишься.
Внезапно лицо эдона Ференандо потемнело.
— Я все спросить хочу… Этот ваш капитан… как его… Дик Бенц, да? У тебя с ним ничего нет?
— У меня? — расхохоталась Мара. — У меня с ним шхуна, у меня с ним экипаж, у меня с ним лескаты.
— Смотри! Что мне по сердцу — ни с кем не делю! Кто тебя у меня вздумает отнять — отведает стали!
— Ой-ой, какой ты ревнивый…
Мара не закончила фразу. Ференандо подхватил ее на руки и понес, хохочущую и шутливо отбивающуюся, в туман, на свет жестяной рыбины, к веселым голосам гуляк.
* * *Аквамарин тоскливо глядел вслед парочке.
В тумане возник желтый прямоугольник света. Громче зазвучали хмельные голоса.
Хлопнула дверь — и свет исчез, застольная песня вновь стала тише.
«Вот и все, — угрюмо подумал Аквамарин. — Вот и все…»
А что все-то? Вот превратится он в человека, зайдет в трактир, познакомится с красавицей. Даже если для этого придется надрать холку ее смазливому дружку. Джанни когда-то не плошал в кабацких драках…
Нет. Не получится. Рано или поздно придется рассказать девушке про жаберные крышки, что прячутся под длинными волосами. Про два своих обличья. Про Семибашенный замок, который как сделал его, Джанни, рабом, так до сих пор и не отпускает.
Из горла морской твари, не приспособленного для смеха, вырвался хриплый горький клекот.
Перед глазами стояло жарко-смуглое лицо, озаренное улыбкой.
Она не иллийка. Джанни ошибался лишь до того мгновения, как девушка заговорила. Гортанный, с придыханием, выговор никак не походил на певучую иллийскую речь. Конечно, спандийка. И дружок ее — спандиец.
— Вот пусть и поют друг другу «Парня с навахой», — с неожиданной злобой сказал Аквамарин вслух.
Ему расхотелось менять облик, ходить по городу, искать оружейника. Потянуло в воду, где неуклюжее, покрытое чешуей тело обретет гибкость и подвижность.
Морское чудище, высоко поднимая ноги-ласты, зашлепало к краю причала.
Аквамарин собрался соскользнуть в море — но замер, обожженный воспоминанием.
Как же он сразу-то не заметил… загляделся на красотку — и пропустил мимо ушей слова спандийца:
«Твой капитан… как его… Дик Бенц…»
Бенц!
Разве не это имя звучало в пророчестве черной стервы Агат? Разве не это слово с рычанием вырывалось из глотки Рубина? Разве не из-за него встревожился проклятый Алмаз?
А он, Аквамарин, похоже, разузнал, что это за Бенц такой…
И что теперь делать?
Рассказать все Алмазу? Может, тот на радостях дозволит чаще брать детишек в море?
Эх, если бы за этого самого Бенца можно было выменять хоть одного из друзей Аквамарина! Навсегда забрать из клетки Мориса, Уну, Гедду или Ашу! Тут уж и раздумывать бы нечего!
Но проклятый мясник не согласится. Он слишком гордится своей кровавой работой. Слишком дорожит теми, кто выжил под его скальпелем.
