Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!
Кто-то очень сильный принялся шаманить. А это жутко, это всегда не к добру, от этого надо держаться подальше. У илвов шаман и его ученики живут отдельно от стаи. А когда они пускают в ход свое умение, даже матерые, отважные охотники разбегаются прочь, на ходу забрасывая себе на плечи детишек, не разбирая — свой ли, чужой ли. А детишки от страха пищат, словно попав в петли удава.
Почему же Филин мчался к бревенчатой берлоге? Ведь оттуда веяло шаманством!
Там были его друзья. Часть его и-ллиу.
Это не они творили чары. В его и-ллиу шаманила только Лита. Когда она гадала на погоду, Филин забивался в грузовой трюм и сидел там, как крот в норе.
Сейчас шаманил кто-то из здешней стаи. И еще что-то незримое, могучее бродило вокруг берлоги. Не зверь… или не совсем зверь…
Филину хотелось повернуть и пуститься наутек. Чтобы не дать собственным лапам унести его в сторону, илв лгал самому себе:
«Там Мара! Кто-то обижает Мару!»
Ложь помогала. За Мару Филин порвал бы глотки всем шаманам Антарэйди и Фламмарэйди.
* * *Жизнь стояла против нежити. Стояла из последних сил.
Мертвецы навалились на Рябого Медведя, прижали к стене, тянули руки к горлу. Твари не помогали друг другу — тупо лезли душить Хаанса. Тот молча бился за каждый свой вздох. Перед глазами плыла багровая пелена, и хрустел, хрустел за окном снег под тяжелыми лапами…
* * *Филин, не замедляя бега, перемахнул высоченный бревенчатый частокол. Пролетел через двор, прыгнул к окну.
Человек долго возился бы с прочными ставнями, запертыми изнутри. Но для илва дерево было податливым и почти прозрачным. Он ласкающим движением пробежался по ставне, почувствовал слабое место меж древесными волокнами, вонзил туда когти. Рывок — и ставня вылетела наружу. Филин, стряхнув ее с когтей, метнулся в дыру.
Кубарем прокатился по полу, вскочил на ноги — оскаленный, с выпущенными когтями.
Капитана и Отца илв не заметил, а боцмана зажали в углу и пытались задушить трое — по виду люди, но мертвые же, мертвые! Уж мертвечину-то илв узнает издали! Тварям удалось повалить боцмана, и теперь страшный клубок тел ворочался на полу. Хаанс кряхтел от натуги, его противники молчали.
В комнате были еще люди, они в ужасе прижались к стене. Только одна женщина рискнула подойти ближе. С ножом в руках склонилась над борющимися. Но появление илва привело ее в ужас. Женщина взвизгнула, выронила нож, шарахнулась в сторону.
Илв, словно гигантский кот, прыгнул в гущу свалки, вцепился когтями в плечи одного из мертвецов.
Мертвец, оставив боцмана, легко поднялся во весь рост, словно у него на загривке и не сидел илв. Закинул назад длинные руки. Сорвал с себя илва, словно кошку, и отшвырнул прочь.
Илв ударился о стену, извернулся, вцепился в полку с посудой, повис на ней. Под тяжестью Филина вылетели из стены ржавые гвозди. Полка, посуда, илв — все обрушилось на голову дряхлой старушонке, что сидела на лавке и тянула заунывный мотив.
Мотив оборвался. Старуха скатилась на пол, как тряпичная кукла.
Филин заскулил от облегчения: иссяк поток страшной магии!
За окнами стихал, удаляясь, звук тяжелых шагов.
Боцман сбросил с себя двух мертвецов, словно мешки с песком, и, пошатываясь, поднялся на ноги. Твари, которые только что тянулись к его горлу, лежали неподвижно.
5
О скорбный час! О скорбный час!
Туманит горе нам глаза!
В. СкоттХаанс окинул трапезную бешеным взглядом, как затравленный волк. Понял, что бой окончен. Обернулся к Филину, истово выдохнул:
— Как же ты вовремя, собачья твоя морда… ох, до чего же вовремя!
Затем нагнулся над горбуном и вновь взялся за рукоять ножа, торчавшего в груди покойника. На этот раз мертвая рука не двинулась, чтобы перехватить его запястье, и боцман, вытащив из раны нож, принялся резать веревки, опутывающие пленников.
Филин бдительно следил, чтобы никто из женщин не сунулся помешать Хаансу.
Первым боцман освободил Отца. Погонщик поднялся — и сразу сел на скамью: ноги не держали. Старика трясло. Пережитый ужас выходил из души говорливостью:
— И что за порядки в этом Хэддане? Я так понимаю, что если уж ты покойник, то лежи себе тихонько, в драку не лезь. Вот теперь какие приличные трупы, аккуратно так лежат, не дергаются… Ох, да это вроде как и не труп… Да чтоб я сдох! Это живой гаденыш мертвецом притворяется!
И действительно, юный Вилли, пытаясь спастись, лежал на полу, усердно изображая покойника.
— Живой, да? — откликнулся боцман. — Ничего, это ненадолго. Вот разрежу веревку на капитане — и прекращу это безобразие.
Женщины плакали, тихо причитали, жались к стене, словно искали защиты у бревен родного дома.
Только Берта метнулась к Вилли, упала рядом на колени, заслонила сына собой.
— Меня! — крикнула она. — Меня убивайте, не его!
— Вообще-то надо бы… — мрачно отозвался Бенц, поднимаясь на ноги. — Кто мне сзади по голове съездил, а?
— Я! Я ударила! С меня и спрос, а его пощадите… дитя малое, глупое…
— Дитя… — хмыкнул погонщик. — Сколько уже проезжих сгубило это дитя?
— Он не своей волей на разбой пошел! Ему отец велел! А отца вы убили — так не хватит ли с вас?
Бенц озадаченно приумолк. И правда, что делать с этим разбойным бабьем и с недобитым юнцом? Они тут все душегубы, спору нет, и смерти достойны. Но одно дело убить врага в драке, а другое — чинить расправу над причитающим стадом.
Сдать на суд властям?.. Какие власти в лесу, где их отыщешь?
Спалить ко всем демонам подворье — и пусть погорельцы бредут по лесу к ближайшей деревне, ищут там приюта? Это, пожалуй, самое верное… вот только детишек жаль. Разбойничье отродье, а все-таки…
Чтобы оттянуть решение, капитан спросил боцмана:
— А где та змеюка, что тебя в сарай выманила?
— Прячется где-то, — повел боцман широким плечом. — Я искать не стал.
— Не вертись! — строго сказал Отец, перевязывая боцману голову обрывком рубахи.
Женщины и дети притихли, понимая, что решается их участь. Вилли неподвижно лежал на полу, хоть его хитрость и была разгадана. Мать, стоя на коленях, все так же закрывала его собой.
Догадавшись, о чем размышляет капитан, Отец сказал тихонько:
— Герверт Альбинский как-то изрек: «Загнанная в угол крыса дерется с бесстрашием льва».
Дик прикусил губу. Погонщик прав! Это сейчас бабы верещат и бьют на жалость. И в драку они не лезли… это славно, что не лезли, не то бой мог бы кончиться иначе. Но если им придется спасать свои шкуры…
