Александр Ермаков - Явление Зверя
Научный руководитель неизменно воспарял значительно выше такого рода житейских нестыковок, в кулуарных беседах доверительно пошучивал: все мы, мол, господа, родом из Одессы, все мы не без прожиди.
— Да, но если ви ничего не слыхали за эту базу, — не унимался настырный Мойша, — значит ви вообще ничего не слыхали?
— Так точно! — К месту, не к месту гаркнул полковник.
— Ви знаете, — Мойша обратился к директору, — я не хочу сказать, что я такой умный, как раббе Голдхер, ну тот, что раньше жил на Брайтон Бич, а потом эмигрировал в Одессу и делал там на Дерибасовсой обрезания маленьким еврейским мальчикам. — Мойшины глаза затуманились сентиментальной нежностью детских воспоминаний. — Он и мне сделал обрезание. Да, я не такой умный, но всеже иногда кое-что слышу.
— Ты слышишь до хреновой матери сколько много, порхатая твоя морда! — Подумал директор, но вслух своего мнения о степени информированности шефа контрразведки не высказал. Сам нашивая генеральские погоны он от Зиберовича зависел, знал того немного, слыхал о нем много больше. Виденное и слышанное особого оптимизма не прибавляло. Ну погоди, гад! — Зло смотрел он на начальника охраны, который на излияния пархатого повторил сакраментальное:
— Так точно!
— Вот! — В очередной раз обрадовался Мойша, — я за это и говорю. Я имел слышать такую интересную вещь, будто бы на этой базе до сих пор должность начальника ВОХРы имеет быть вакантной. На это место почему-то нет ни одного претендента. Видимо молодые люди, те, которые сейчас кончают военные училища не мечтают о романтике! А как ви относитесь к романтике?
Вопрос был подленький и смысл его был до прозрачности гнусен.
— Я…, — затянул было полковник.
— Головка от противогаза! — Вдруг генеральски взревел Зиберович, более не похожий на обманутого местечкового портного. Грудь раздулась, как индючий зоб, ручищи сжатые в кулаки твердо упирлись в начальственно рассавленные колени.
Воздух в кабинете внезапно сгустился до консистенции казармы, порядком призабытой офицерами отежелевшими на околонаучных харчах. Кисло воняло портянками.
Завлаб, принципиально не приемлющий солдафонщины, укрылся за определением правомерности дельта трансформаций в постримановских пространствах.
Научный руководитель прикидывал величину обратнопропорциональной зависимости между дальнейшей карьерой директора и увеличением финансирования НИР. Предварительные результаты обнадеживали.
— Ожирели тут бля! — Тяжелый генеральский взгляд словно орудийный прицел переходил от директора на начальника охраны. — Ишь, животы поотращивали, как беременные мандавошки на мокром конце. Во, кони здоровые, хреном через копну сена быка свалят, а сами коту хвоста завязать не могут. Я с вас папахи то посрываю! Я вам дам попаху, и по морде дам! — В генеральском голосе грозно гудела сталь танковой брони. — Вы думаете я вас не вытрахаю? Поставлю раком и вытрахаю! — Генерал на ходу расширял дисциплинарный устав. — У вас диверснты как клопы прыгают, а вы водку тут пьянствовать! Иш носы красные, как огурец. Ты, — его палец, как жерло танкового орудия уставился в грудь Приходько. — Больно хитрожопый, приказал вчера дежурному себя не найти, занят был больно, с блядями парился! Учти на всякую хитрую жопу у меня есть хрен с винтом. Ты у меня будешь белых медведей пасти. С пингвинами строевой заниматься!
Полковник Приходько возалкал летального инфаркта.
Глава 3. ГИЛЬДА
Гильде очень хотелось кушать, но было боязно. Витязь — то сказал — ешь, а что у него на уме, поди догадайся. Видала она весельчаков, которые голодного пса подманят куском свежатины, а как сунется мордой псина — ей сапогом под ребра и ну гоготать. Любили ратники такие шутки шутить. И не только с собаками. Но больно уж голодна — откушу кусочек — решила. Откусила, сочное мясо было так вкусно, так давно не едено, что не удержалась Гильда еще откусила и еще, так косточки одни на утро и остались.
— А и впрямь вкусный этот, как его витязь назвал-то, а — кролик, — подумала Гильда. Потом стыдно и боязно стало, что не сдержалась, все съела, корила себя, да поздно уже было. — Ничего, чтоб только витязь с утра не сердился, а уж она, как рассветет, постарается промыслить что-нибудь на завтрак, чего-чего, а грибов в этом лесу должно быть предостаточно, голодны не будем. И прикорнув у костра, обернулась плащем Мырлока, но несмотря, что устала за день по буреломам брести, тяжелую сумку тащить, не спалось.
И вспоминался Гильде отчий дом, та крепость, где, уважаемый всеми, правил ее отец, нес нелегкое бремя сенешаля. Любил ее отец и баловал безрассудно. Вспоминалась и дальновидная строгость материнская и нежная забота старой кормилицы. Ой папа, мама, далеко вы нынче, не докрикнешь, не разбудешь. Вечным сном спят порубанные мечами вражескими у крепостных ворот. Гадким дымом невозвратно улетели счастливые юные годы, когда легко приходят пустые детские печали и легко уходят, когда радостно и светло на сердце. Пала крепость радительская, кого поубивали злые недруги, кого в полон взяли. Мало кому довелось спастись, да где они, бедные скитаются, неведомо.
Вот и Гильду пленил солдат наемный, как все псы войны нечистый, слову неверный, и тогда начались ее горести не шутейные, взрослые. Начался страх дня сегодняшнего и ужас перед днем завтрашним. Мыкалась от одного хозяина к другому, каждый горше прежнего, пока не попала в лапы к Мырлоку Крысиному Хвосту, который и среди наемников особой подлостью отличался, грозился на юг продать. Слыхала она про долю женщин в борделях полуденных стран. Рабыни дешевы, в избытке и особо не ценились, не береглись, пользовались до изнеможения, пока гостям захожим казались привлекательны, а как приведут купцы караваны с новыми невольницами, так старых, потрепанных продавали на рисовые поля, откуда возврата не бывает, одна дорога — в могилу. От зари до зари под палящим солнцем или проливным дождем по колени в грязи то сажать, то полоть проклятые злаки. Будут потом лоснящиеся кругломордые баи пальцами в рот пихать кашу рисовую с мясом, называемую пилавом. А на болотах тех, что у них заместо полей раскинуты, работа неподьемная, нескончаемая. Управляющий урок каждый день задает и спрашивает строго. Бьют за недоработки нещадно, привязав к столбу, бичами буйволиной кожи. На ночь, как скотину в сарае к стенам цепями привязывают, двери запирают на засовы, что бы не убежали. А которые бегут, тех собаками травят, и если не загрызут на смерть псы злые, на рабов натасканные, то поймав привязывают к кресту, оставляя на мучительную смерть. Не долго живут там в голоде, да комариных тучах.
