Эндрю Фукуда - Охота
Проходит не так уж много времени, прежде чем появляются они. Одноклассники еще продолжают меня поздравлять, но я уже слышу их уверенные шаги в коридоре. К тому времени, когда они открывают дверь класса, все успевают сесть и поднимаются в знак приветствия. Все четверо вошедших одеты в безупречные шелковые костюмы простого элегантного покроя.
— Эф-три? — спрашивает главный, встав за учительский стол. Голос у него такой же, как костюм: дорогой, холеный, но не терпящий возражений.
Я поднимаю руку.
Четыре пары глаз впиваются в меня. Они не враждебны, просто делают свои работу без лишних эмоций.
— Примите наши поздравления, вы являетесь обладателем выигрышной последовательности чисел, — под нос себе бормочет главный. — Проследуйте с нами, Эф-три. Вас отвезут непосредственно в Институт исследований геперов. Транспорт ждет перед школой. Пойдемте.
— Спасибо, — отвечаю я, — у меня такое чувство, что везучей меня нет никого в мире. Но мне надо забрать из дома кое-какие вещи, одежду. — И бритву, и скребок, и маникюрный набор, и щетку для клыков.
— Нет. Одежду вам предоставят в Институте. Пойдемте.
* * *Мне никогда раньше не приходилось ездить в экипажах, в которые запряжено столько лошадей. Это вороные жеребцы с блестящей черной шкурой, они буквально сливаются с темнотой. Когда я подхожу к экипажу, они поворачивают морды в мою сторону и принюхиваются. Я быстро забираюсь внутрь. Ученики и учителя выходят во двор посмотреть, и из восточного, и из западного крыла. Все они останавливаются на почтительном расстоянии и стоят неподвижно и молча.
Из-за тонированных окон внутри экипажа — непроглядная тьма, и я начинаю нервничать. Подавляю желание вытянуть руки или раскрыть глаза пошире. Опустив голову, медленно скольжу внутрь, пока мои колени не утыкаются в мягкое кожаное сиденье. Я слышу, что за мной следуют еще несколько человек, чувствую, как сиденье проседает под весом их тел.
— В первый раз едешь в таком экипаже? — спрашивает кто-то.
— Да.
Молчание.
Потом другой голос произносит:
— Подождем другого победителя.
— Другой ученик? — интересуюсь я.
Молчание.
— Да. Это не займет много времени.
Смотрю в окно, пытаясь не выдать того факта, что я ничего не вижу.
— Надо подписать кое-какие бумаги, — сообщает еще один голос, сопровождаемый шорохом бумаги. Щелкает зажим папки. — Вот, возьмите.
Продолжая смотреть на улицу, взмахиваю правой рукой и натыкаюсь на папку.
— Ох, я бываю таким неуклюжим.
— Пожалуйста, подпишите здесь и здесь. Там, где крестики.
Я опускаю глаза. Ничего не видно.
— Там, где крестики, — вступает в разговор еще один голос.
— Можно чуть-чуть подождать? Я так захвачен моментом…
— Сейчас, — теперь голос звучит твердо. Я чувствую, что на меня смотрят.
Но в этот момент открывается дверь экипажа.
— Еще один победитель, — шепчет кто-то.
Тусклый, серый свет с улицы проникает внутрь.
Нельзя терять ни секунды. Я быстро опускаю взгляд, нахожу крестики и царапаю свое имя. Экипаж вздрагивает от веса нового пассажира. Потом, прежде чем я успеваю заметить, кто это, дверь захлопывается, и все снова погружается во тьму.
Мне в голень врезается лодыжка.
— Смотри, куда ставишь ноги! — фыркает недовольный голос. Он принадлежит девушке и звучит знакомо.
Я смотрю в окно, даже не пытаясь повернуться к ней.
— Вы знакомы? — спрашивает голос.
Я решаю, что безопаснее всего будет пожать плечами и почесать запястье. Это можно понять как угодно.
В ответ раздается звук почесываемых запястий. Пока я в безопасности.
— Пожалуйста, подпишите эти бумаги. Здесь, здесь и здесь.
Пауза. Потом девушка говорит приказным тоном:
— Там, снаружи, мои друзья. Там, снаружи, вся школа. Это лучший день в моей жизни. Вы не могли бы открыть окна так, чтобы они могли меня увидеть? Если бы они могли разделить с нами этот момент, это было бы полезно для командного духа школы.
Ей долго никто не отвечает. Потом окна открываются, и серый свет заливает экипаж.
Напротив меня сидит Пепельный Июнь.
Мы едем в темноте и тишине, наши сопровождающие предпочитают обойтись без светской беседы. Лошади останавливаются на светофоре, цокот их копыт моментально замолкает. Снаружи доносятся приглушенные звуки толпы: щелканье костей, скрежет зубов, похрустывание суставов. Сотни, если не тысячи людей выстроились вдоль улиц, чтобы посмотреть, как мы проезжаем мимо.
Пепельный Июнь молчит, но я чувствую, что она не совсем равнодушна к происходящему. Из темноты передо мной доносится пощелкивание ее шейных позвонков. Я тоже щелкаю шеей несколько раз и добавляю к этому пару похрустываний костяшками пальцев.
Не в первый раз мы с Пепельным Июнем оказываемся в непосредственной близости друг от друга в темноте. Это случилось пару лет назад, до того, как я стал таким затворником, когда она только начинала свой стремительный взлет к рядам «аристократок». Той ночью шел дождь, и весь класс собрался в школьном спортзале. Наш учитель физкультуры не пришел, и никто из нас не вызвался сообщить об этом директору. Не знаю, почему — такие вещи обычно происходят сами собой — мы решили поиграть в бутылочку. Весь класс — двадцать или около того учеников. Мы разделились на два круга: девушки отдельно, юноши отдельно. Я как раз хотел сказать: «Да ну вас, я такой ерундой не занимаюсь», — когда один из парней раскрутил бутылку, и игра началась.
Она быстро крутилась, а потом замедлилась и почти остановилась перед парнем, сидевшим напротив меня. Затем продолжила медленно, как будто через слой вязкого клея, двигаться дальше, пока ее горлышко, похожее на раскрытый рот умирающей золотой рыбки, не замерло. Оно указывало на меня, и сомневаться в этом не приходилось.
— Твою мать, — разочарованно выругался мой сосед, — чуть-чуть не повезло.
В этот момент сквозь кружок девушек будто прошел электрический разряд. Они принялись шептаться, склонившись друг к другу и бросая на меня призывные, заинтересованные взгляды. В мгновение ока одна из них протянула руку и крутанула бутылку. Та закрутилась быстро, потом медленнее, и когда она уже почти остановилась, когда девушки, мимо которых прошло ее горлышко, разочарованно выпрямлялись, в тот момент, когда она медленно миновала Пепельный Июнь, та встала и остановила бутылку ногой.
— Надо же, — сказала она. И поскольку это была Пепельный Июнь, ей никто не сказал ни слова.
Спустя минуту мы с ней оказались в кладовке, совсем близко друг к другу. Там было тесно и темно, пахло сосновой древесиной.
