Даниэл Уолмер - Багровое око
— Я починю! — сказал он. — Я все сделаю, как было, не беспокойся!
Он переломил руками одну из рухнувших палок, показав, какая она прогнившая, и сделал вид, будто рубит дрова. Девушка закивала, вернулась в дом и тут же вынесла оттуда топор. Она протянула его киммерийцу с той же неуловимой неопределенной улыбкой и опущенными глазами. Случайное прикосновение ее руки при этом неожиданно взволновало его.
Пока Конан рубил и обтесывал стволы для новой изгороди и вбивал их в землю, девушка то и дело скользила мимо него, управляясь по хозяйству во дворе, в доме и в саду. Поскольку никто больше не появлялся, киммериец заключил, что она живет одна. Это открытие дало толчок смутно-радостным предчувствиям и надеждам.
Когда новенькая крепкая изгородь была готова, Конан заглянул в дом и знаками показал, что исправил свое невольное прегрешение. Девушка приветливо ответила что-то, приглашающим жестом показав на стол. Там стояла крынка козьего молока, ломоть белого хлеба, сыр, груда ярких и аппетитных на вид овощей. Конан не стал обижать ее отказом, с удовольствием набросившись на нехитрую, но очень вкусную еду. Глазами же при этом он довольно беззастенчиво пожирал сидящую напротив хозяйку дома.
С виду ей было не больше восемнадцати лет. Высокая и очень гибкая, она все время находилась в движении. Даже сидя на стуле, она то грациозно покачивалась, то играла ожерельем из сухих малиновых ягод на длинной шее, то чуть притоптывала босыми ногами в слышимом одной ей ритме. Полу распущенная коса очень темных волос спускалась на грудь, четко очерченные смоляные брови подчеркивали белизну кожи. Цветом волос девушка напомнила Конану женщин его родной Киммерии. Ему очень хотелось рассмотреть, какого цвета у нее глаза — если синие или серые, сходство будет совсем полным! — но это ему не удавалось, так как синеватые веки были всегда полуопущены и ни разу девушка не взглянула ему прямо в лицо. На длинной и белой шее темнела большая, продолговатая и извилистая родинка.
Рассмотрев девушку, Конан бегло окинул взглядом убранство хижины, в которую был гостеприимно допущен. Ни мужских, ни детских вещей заметно не было, и это подтвердило его первоначальную догадку, что девушка живет одна. Все было очень скромно, но чисто. Вышитые полотенца и покрывала, расписные кувшины, цветы на окнах — говорили о бесхитростном желании украсить и расцветить обыденное течение жизни.
Утолив голод, Конан поблагодарил девушку, приложив ладонь к сердцу, а затем похлопав ею по животу. Пора было вставать и уходить, но именно этого ему хотелось сейчас меньше всего. Девушка тоже не подавала никаких знаков, показывающих, что предел ее гостеприимства исчерпан. Повисло многозначительное молчание, подогреваемое с двух сторон улыбками, томными и ласковыми — киммерийца, легкими и неопределенными — девушки. Наконец, видимо, наскучив затянувшейся прелюдией к игре, девушка решила сделать первый шаг. Убирая со стола посуду, она остановилась так близко от Конана, что грудь ее едва не коснулась его плеча. Шумно выдохнув, притушив хищный блеск в синих глазах, киммериец обнял ее, не вставая со стула.
Если бы Конан только мог предположить, что в простой поселянке, вышивающей полотенца, пасущей коз, сажающей овощи и цветы, таится такой омут страстей, такой изощренный опыт сладкого любовного единоборства!..
Временами он на миг приходил в сознание, выплывал из водоворота безумных ласк, захлебывающегося шепота на незнакомом языке, упоительных касаний, поглаживаний, содроганий… и тогда перед глазами его вставало скромное убранство чистенькой хижины, пустая крынка из-под молока на столе, розовые цветы на подоконнике… Придя в себя во второй или в третий раз, он отметил в сознании, что очень громко и тоскливо завывает какая-то собака. Что за собака, откуда? — но додумать он не успел: снова провалился, захлебнулся, забарахтался, подхваченный обжигающим потоком…
Выплыв на поверхность в следующий раз, он удивился темноте, царящей вокруг. Неужели уже вечер или ночь?.. Так быстро? Собака по-прежнему громко и заунывно скулила под самым окном. Хоть бы кто-нибудь догадался швырнуть в нее камнем, чтобы она заткнулась!.. Чтобы не мешала, чтобы не отвлекала, чтобы некогда снова стали различимы посуда на столе, цветы, домотканые коврики и Конан смутно догадался, что близится рассвет, он вдруг вспомнил, что Алмена, расставаясь с ним, обещала следить вместе с сестренкой за тем, как продвигаются его дела. Неужели и сейчас она видит его?! На смятых, влажных от любовного пота простынях, в обнимку с нечеловечески неутомимой и присосавшейся к нему, как пиявка… Мысль эта окатила его с ног до головы жарким стыдом. Алмена все видит! Даже если она наблюдала один лишь миг, а затем с отвращением отвернулась, мига этого вполне достаточно, чтобы навсегда испытывать к «доблестному киммерийцу» одно лишь презрение!..
То ли от имени Алмены, прорезавшим сознание, словно светлое лезвие, то ли от перевернувшего всю его душу стыда, но Конан вдруг взглянул на свою неожиданную и неистовую любовницу другими глазами. Даже если сделать скидку на чрезмерный темперамент, свойственный уроженкам здешних мест, на долгое ее одиночество, на особую распущенность и порочность, все равно: без малого сутки любовных безумств — это слишком!..
Он внимательно вгляделся в черты по-прежнему жарко и цепко обнимавшей его девушки. Губы ее от поцелуев еще больше распухли, но не изменили своего бледного цвета. Растрепанные блестящие волосы вились по обнаженной спине, шевелясь, как живые.
— Дай-ка заглянуть в твои глаза! — попросил Конан, приподымая ее за подбородок. — Ну же! Я хочу видеть цвет твоих глаз, красавица!..
Но девушка отворачивалась; из-под прикрытых век он мог различить лишь тонкие полоски белков, влажно блестевших от страстной истомы.
Конан вдруг понял, что всю ночь скулит и завывает под окном не собака, но Бонго. Его верный Бонго…
Он поднялся с постели и, пошатываясь, направился к дверям. Тут же горячие и липкие руки обхватили его сзади, вцепились в плечи и шею. Как мог, киммериец жестами объяснил девушке, что тут же вернется, что дело его быстрое и того рода, которое требует полного одиночества. Цепкие пальцы с неохотой разжались.
Как только Конан вышел в сад, в колени ему тут же ткнулся волк, радостный и совсем осипший от долгого воя. Шестилика видно не было. То ли Бонго не сумел его отыскать, то ли он не стал дожидаться окончания любовных игр киммерийца.
— Бонго, Бонго! — Конан обнял его и потрепал по загривку. — Дружище ты мой!.. Я опять влип, Бонго! И на этот раз очень здорово…
Бонго теребил его и тянул в направлении калитки. Но чутье подсказывало киммерийцу, что так просто он отсюда не уйдет. Даже от кашляющего ребенка избавился он с немалым трудом, прилипчивая же девица — намного более серьезный и опасный враг… Оглянувшись на окно хижины, он заметил затаившийся за занавеской неясный силуэт. Девица наблюдала за ним.
