Скотт Бэккер - Падение Святого города
— Я верю, Эсми... Я правда верю тебе.
Она схватилась за голову, ногтями расцарапала себе щеки.
— Вечная шлюха! Почему я должна оставаться шлюхой? Он смотрел внутрь нее, сквозь ее обезумевшее сердце, и видел
побои, оскорбления и предательства. Он проникал глубже, в мир смрадной похоти, выкованной молотом привычки, подкрепленной преданиями, измеренной древним наследием чувства и веры. Ее естество было ее проклятием, хотя и делало ее тем, что она есть. Аморальность и благословение — обещание их живет между
ног у каждой женщины. Сильные сыновья и судорожный спазм. Если то, что мужчины зовут истиной, находится в плену их желаний, как же им не делать рабынь из женщин? Их прячут, словно клад. Наслаждаются ими как фруктами. Выбрасывают как шелуху.
Не потому ли он использовал Эсменет? Из-за того, что ее лоно обещало ему сыновей. Дунианских сыновей.
Ее глаза блестели в темноте, как серебряные ложки. Она едва сдерживала слезы. Он смотрел в них и видел то, что никогда не сможет исцелить...
— Обними меня,— прошептала она.— Пожалуйста, обними.
Как и многие другие, она расплачивалась за него. И это только начало...
Ахкеймиона всегда удивляло то, что в момент события он почти ничего не чувствует. Только потом, и эти чувства никогда не казались... уместными.
Когда педериск (так называли адептов Завета, занятых поиском Немногих среди детей Нрона) пришел в их хижину в Атьер-се, намереваясь забрать Ахкеймиона, мальчика «с большими способностями», отец сначала отказал ему. Не из любви к сыну, как потом понял Ахкеймион, но по причинам куда более прагматичным и принципиальным. Ахкеймион показал себя весьма способным к морской науке — его не требовалось так часто наказывать, как остальных детей. И, что еще важнее, Ахкеймион точно был его сыном в отличие от других.
Педериск, худощавый человек с лицом жестким и обветренным, как у моряка, не удивился и не был впечатлен пьяным упрямством отца мальчика. Ахкеймион запомнил навсегда, как его аромат — розовая вода и жасмин — наполнил их вонючую комнату. Отец рассвирепел, и охранники адепта со скучающим видом принялись избивать его. Мать завопила, братья и сестры заверещали. Но на самого Ахкеймиона снизошел странный холод, несокрушимый эгоизм, которым порой отличаются дети и безумцы.
Он злорадствовал.
До того момента Ахкеймион не верил, что отца так легко победить. Для детей строгие родители — это фундамент, они ближе к богам, чем к людям. Как судьи, они стоят за пределами любого осуждения. Унижение отца сделало первый воистину печальный день его жизни днем триумфа. Когда ты видишь, как сломлен тот, кто сам тебя ломал... Может ли это не изменить все твои представления о мире?
— Проклятье! — кричал отец.— Преисподняя пришла за тобой, парень! Преисподняя!
Только потом, трясясь в повозке адепта вдоль берега Моря, Ахкеймион ощутил боль утраты и заплакал, охваченный раскаянием. Поздно. Слишком поздно.
— Я вижу это, Акка...— Голос Ксинема превратился в хрип.— Вижу, куда я иду. Я вижу это сейчас.
— И что же ты видишь? — Он хотел подбодрить друга. Что еще сделаешь для смертельно больного?
— Ничто.
— Глупости. Я сейчас все тебе опишу. Многоглазые Стены. Первый храм. Священные высоты. Я буду твоими глазами, Ксин. Ты увидишь Шайме моими глазами.
Глазами колдуна.
Рабы Пройаса поставили ширмы, чтобы устроить подобие отдельной комнаты для больного маршала Аттремпа. На створках ширм были вышиты играющие фазаны. Их раздвоенные хвосты вплетались в ветки деревьев, на которых они сидели. Помещение освещалось парой фонарей, по настоянию жреца-лекаря обернутых синей тканью. Возможно, Аккеагнй цвета выбирал тщательнее, чем своих жертв... В результате получилось что-то неестественное, среднее между костром и лунным светом. Все в комнате — провисшие холщовые потолки, устланный камышом пол, покрывало на постели маршала — приобрело тошнотворный болезненный оттенок.
Ахкеймион опустился на колени у ложа. Он заботливо промокнул лоб друга влажной тряпицей, а потом стер влагу, накопившуюся в глазницах больного. Он сделал это не столько для Ксинема, сколько потому, что она раздражающе блестела во мраке — словно жидкие глаза.
Его снова охватило желание убежать. Самые жуткие и кровожадные из нечестивых духов — те, что служат страшному богу болезни. По словам жреца-лекаря, Ксинемом овладел Пулма, один из самых ужасных демонов Аккеагри.
Легочная лихорадка.
Маршал метался и дрожал. Он изгибался на простынях, как лук, натянутый незримым лучником. Он издавал звуки, которые можно описать фразой — звуки, недостойные мужчины. Ахкеймион обхватил ладонями его заросшие бородой щеки и говорил ему что-то, чего потом не мог вспомнить. Затем Ксинем внезапно обмяк и зарылся в простыни.
Ахкеймион вытер пот с лица.
— Тихо,—шептал он между хриплыми вздохами друга.—Тсс...
— Как же,— просипел маршал,— изменились правила...
— О чем ты?
— Игра... наша.... бенджука.
Ахкеймион по-прежнему не понимал, о чем речь, но сообразил, что говорить ничего не надо. Переспрашивать больного было бы слишком жестоко.
— Помнишь, как все было? — спросил Ксинем.— Как ты ждал в темноте, пока я советовался с Великими?
— Да... помню.
— А теперь жду я.
Снова Ахкеймион не нашел, что сказать. Словно слова кончились, осталась одна беспомощность и искаженные образы. Даже мысли ощетинились.
— У тебя когда-нибудь получалось? — вдруг спросил маршал.
— Получалось что?
— Выиграть.
— В бенджуку? — Ахкеймион заморгал, натянуто улыбнулся — Против тебя, Ксин, ни разу. Но когда-нибудь...
— Вряд ли.
— Но почему? — Он застыл, боясь услышать ответ.
— Потому что ты слишком стараешься выиграть,— сказал Ксинем.— А когда игра не складывается...— Он закашлялся, разрывая истерзанные легкие.
Ахкеймион нетерпеливо повторил:
— Когда игра не складывается...— Он уже не шутил. «Эгоистичный дурак!»
— Я ничего не вижу,— задыхаясь, проговорил маршал,— Сейен сладчайший! Я ничего не...
Ксинем издал крик и захлебнулся сгустками крови, широко разевая рот. Он метался по постели. Комнату наполнил пряный сладковатый запах внутренностей.
Затем он обмяк. Несколько мгновений Ахкеймион молча смотрел на него. Лишенный глаз, Ксинем видел столько... скрытого.
— Ксин!
Маршал беззвучно разевал рот. У Ахкеймиона в голове промелькнуло безумное воспоминание о рыбе на разделочном столе отца... Рты выпотрошенных рыб открывались и закрывались, как молочай качается на ветру.
— Оставь меня...— выдыхал Ксинем.— Уйди...
