Питер Бретт - Дневная битва
– Почему тебя?
– Потому что Асукаджи – возлюбленный Асома и не заслуживает меньшего, чем его старшая родная сестра, – прошипела Аманвах. – Он не может родить ему детей сам и старается подложить нечто близкое, как сделал и Асукаджи, когда уговорил дядю Ашана предложить моему брату Ашию. Меня спасли только белые одежды. – Она взглянула на него. – Белые одежды и ты.
Рожера замутило.
– На моей родине… не подобает выходить за близкого родственника, если только ты не живешь в глухомани, где выбора нет.
Аманвах кивнула:
– В моем народе это тоже не одобряется, но Асом – сын шар’дама ка и Дамаджах. Он делает, что хочет. Ашию уже заставили родить ему сына, с которым он и Асукаджи обращаются как с собственным.
Роджер содрогнулся и облегченно вздохнул, когда карета качнулась на подвеске – знак того, что они наконец тронулись в путь.
– Не думай больше об этом, муж, – попросила Аманвах и взяла его за правую руку, а Сиквах придвинулась слева. – У нас нынче свадьба.
Глава 12
Сотня
Аббан судорожно вдохнул, обливаясь потом на шелковых простынях господской постели во Дворце зеркал. Той самой, на которой Ахман впервые овладел Лишей, – на кровати, что выдернули из-под Дамаджи Ичах по совету Аббана. Ему было приятно наслаждаться на ней и марать шелк, пока вождь племени Ханджин приклонял голову где-то в более скромном месте. Шамавах уже встала и надевала черные одежды.
– Поднимайся, толстяк! Тебя выдоили, а времени в обрез.
– Воды, – простонал Аббан и сел.
Шамавах пошла за серебряным кувшином, что охлаждался на столе. Она наполнила чашку, и водные бусины стекли по металлу, как капли пота по его коже.
– Когда-нибудь твое сердце не выдержит и все богатство достанется мне, – поддразнила она Аббана и утолила сперва свою жажду, а после уж налила ему.
Другую жену Аббан лично избил бы палкой за такое неуважение, но Шамавах он лишь улыбнулся. Его дживах ка никогда не выделялась красотой, а время ее плодоносности давно миновало, но только с нею он ложился по любви.
– Ты уже им распоряжаешься. – Аббан взял чашку и осушил ее, тогда как жена принялась его одевать.
– Наверно, поэтому ты меня и отсылаешь, – заметила Шамавах.
Аббан положил ей на щеку свободную руку Он знал, что она подтрунивает, но вынести это все же не смог и подмигнул ей.
– Я проклинаю каждую минуту нашей разлуки, и не только потому, что мне придется вдвое больше трудиться.
– Втрое. – Шамавах поцеловала его руку.
Аббан кивнул:
– Но именно поэтому я не доверю никому другому вести дела с племенем Лощины. Мы должны обезопасить наши сделки и переиграть землепашцев, даже если сначала уйдем в минус.
– Най заберет меня сначала, – пообещала Шамавах. – Нам не понадобилось много времени, чтобы купить их доверие – они продали его задешево. Им не хватает выдержки подолгу скрывать свою слабость.
Это верно. В его первое посещение Лощины Избавителя северяне затихали, стоило Аббану приблизиться, и не верили никому, чья кожа чуть смуглее, чем у местного люда. Но Аббан всегда приезжал с дарами. Никакого золота и драгоценных камней – этим он оскорбил бы местных. Но шелковая подушка на козлы, когда поясницу ломит от долгой езды? Льстивое слово, когда оно к месту? Экзотические специи, придающие аромат их стряпне? Пара слов о быте и нравах своего народа?
Северяне воспринимали дары легко, поздравляли друг друга, как только выучивали по-красийски «пожалуйста» и «спасибо», словно свершали великий подвиг.
Так они и начали с ним общаться – по-прежнему настороженно, но чем дальше, тем легче позволяли ему переключаться с погоды на праздники урожая, брачные обычаи и нравственные устои. Северянам нравилось слушать себя.
Аббан, естественно, нуждался в других сведениях. Избавителя интересовали боевые позиции и численность войск, места военной и символической значимости, а также карты. Карты – в первую очередь. Райзонская гильдия вестников сожгла свои, как только красийцы напали, а придурковатые шарумы не потрудились воспрепятствовать. На картах из библиотеки герцога Идона подробно расписаны его земли, но представления о том, что лежит за их пределами, устарели на десять лет. Лощина Избавителя раскинулась на севере и стремительно разрасталась. Деревушки переполнены беженцами, а новые поселения возникали порой в далекой дали от дорог вестников, по которым Ахману предстояло двинуть главные силы.
«Ландшафт меняется, – заметил тогда Ахман. – И если мы не поймем как, то не добьемся победы».
Это было основательное военное соображение, однако жители Лощины хотя и легковерны, но не настолько глупы, чтобы раскрыть подобную информацию. Но если Ахман воротил нос от пустой болтовни, то Аббан понимал ее важность.
«Из пустячного разговора можно почерпнуть ценнейшие сведения», – говаривал Чабин, его отец.
Примерно тем же занялась и Шамавах, когда землепашцы прибыли во Дворец зеркал. Все жены и дочери Аббана знали тесийский, но по его приказу притворились, будто понимают лишь горстку слов, и превращали простейшие диалоги в столь мудреную пантомиму, что гости из Лощины быстро забыли об осторожности и вволю болтали, невзирая на их присутствие. Те же безмолвно и почти незримо подавали еду, убирали мусор, меняли постельное белье и носили воду.
Спустя недели землепашцы уже не пытались скрывать мелкие дрязги. Даже когда им казалось, что рядом нет ни души, жены и дочери Аббана подслушивали у вентиляционных окон, которых во дворце множество, а Шамавах постоянно посылала женщин «чистить» центральные шахты. Аббан изучал их отчеты, вбирал все – от личных привычек до половых связей. Кое-что читал с большим удовольствием, чем прочее.
Теперь сердца северян развернулись, как свитки. «Познай желания человека, – учил отец, – и проси что угодно за их исполнение».
Аббан построил их доверие как лестницу, ступень за ступенью, хранил их тайны и предлагал действенные советы. Иногда предлагал даже нечто, казалось, не выгодное для своего господина – прием, который не обманет и дитя на базаре. Но землепашцы попадались на крючок, поскольку даже лучшие из них оказывались никудышными торгашами.
Он пришел в сущий восторг, когда выдал секрет Инэверы и купил их доверие, чем расстроил происки Дамаджах.
Она уже заподозрила его руку в происходящем, но это не имело значения. Он делал ходы слишком тонко для открытого противодействия, использовал неосведомленных агентов – включая самого Ахмана. Шар’дама ка мог прилюдно унизить Аббана, однако не терпел этого от других, грубо осаживал даже сыновей и ближайших советников, когда те пытались оскорбить хаффита.
