Алла Гореликова - Меч войны, или Осужденные
Альнари поднял бровь. Первый министр и Незаметные… забавный альянс! В прежние времена, помнится, господин иль-Маруни и Первый Незаметный друг друга недолюбливали. Впрочем, это было слишком давно… Три года в политике – почти вечность. Между тем Ферхади развернул записку, пробежал глазами, кивнул. Вернулся к письму императора. Хмыкнул. И протянул Альнари:
– Читай.
Молодому господарю тоже хватило взгляда. Дернулась крыса на щеке; Альнари нехорошо улыбнулся и прочел вслух, медленно, с поистине издевательскими интонациями:
– «Мой верный лев, ты помнишь мое пожелание. Не тяни больше, теперь это приказ».
Альнар иль-Виранди неторопливо сложил письмо. Спросил:
– А что написал господин иль-Маруни?
Ферхади протянул диартальцу записку тестя.
– «Мой дорогой, жизнь одного человека – ничто, благо страны – все. Помни об этом»… умно. Исключительно умно. Надеюсь, мне подвернется случай выразить господину иль-Маруни свое искреннее восхищение.
Ферхади не ответил; почему-то, прозвучав из уст мятежника, слова владыки потрясли его куда больше, чем в виде немых строчек. Альнари покачал головой – и спросил вдруг:
– И не противно тебе, благородный иль-Джамидер, подлецу служить?
Иртаджад покосился на побелевшего командира с откровенным сочувствием.
– Мерзавец ты, Альни, – выплюнул Лев Ич-Тойвина. – Господом клянусь, лучше б сразу убил. Ты ведь в первый же день понял, верно?
– В первую ночь.
– Ну и какого пса ждал? Интересно стало, когда сломаюсь? Или без явного повода даже врага убить не можешь? Так зря, Альни!
Благородный иль-Виранди тонко улыбнулся:
– А я тебя убивать не хочу. Ты мне живым больше нравишься, Щит императора, благородный Ферхад иль-Джамидер, Лев Ич-Тойвина. Таких немного осталось.
– Сволочь, – горько выдохнул Ферхади. – Политик, лиса хитрая, псы тебя дери.
– Крыса, – серьезно добавил молодой господарь. – Пойдем-ка, благородный иль-Джамидер, выйдем.
Ферхади пожал плечами, молча пошел к двери. Барти нацелился следом.
– Нет, – осадил его Альнари, – только он и я. Ты пока о гонце позаботься, прошу. Он не враг нам, но здесь многие за врага его держат.
Вышли на крыльцо, Альнари оглядел площадь – как всегда, пустовавшую. Мотнул головой:
– Туда.
Лев Ич-Тойвина бездумно шел следом. Почему-то вспомнилось, как спросил он Иртаджада, не противно ли тому служить трусу. Воистину Господь учит больно…
Молодой господарь оглянулся на окна дворца, остановился. Кивнул чуть заметно. Достал кинжал, задрал рукав и полоснул себя по руке. Глубоко – от души и не особо примеряясь. Выцедил:
– Ненавижу я эту площадь. Место помнишь, Ферхад?
Щит императора медленно кивнул. Здесь, именно здесь владыка велел поставить эшафот. На том самом месте, где пролилась кровь его верного.
– Стрелял я, – отрывисто сказал Альнари. – Кто еще посмел бы?
Сжал кулак. Кровь темными ручейками орошала руку, частыми каплями падала на булыжники.
– Ты волен решать, Ферхади. Убивать я тебя не стану и из Верлы выпущу. Но чего от Омерхада ждать – сам понимать должен. Ты ему верен – клянусь, Ферхади, лучше бы ты был верен империи. Дурной правитель хуже мятежника.
Альни замолчал.
Ферхади потянул из ножен кинжал. Подумал растерянно: сплю я, что ли? Никогда этого умника не любил.
Одно движение – и воля владыки будет исполнена. И какая разница, что станет с тобою потом, если ты верен?
А ведь Альнари даже не смотрит на него. «Тебе решать», говоришь?
Одно движение.
– Никогда я тебя, умника, не любил.
– Знаю.
Их кровь смешивалась на камнях, на том самом булыжнике, что уже пробовал на вкус и кровь иль-Виранди и кровь иль-Джамидера. Навечно.
2. Анже, бывший послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Беглый послушник постучал в ворота монастыря открыто, средь бела дня – как раз после утренней службы и трапезы, когда братия расходилась по работам.
Открыл ему брат Бертран. Брови монаха удивленно поползли вверх.
– Здравствуй, – выдохнул Анже. – Кто предстоятель сейчас? Поговорить бы надо – пустишь?
– Отец Клермон пока что заправляет, – неторопливо ответил брат Бертран. – Ты помнишь, куда идти, Анже, так иди сам, ладно? Знаешь ведь – без надобности от ворот уходить не должно.
Анже замялся. Он ждал… не вопросов все-таки, нет… но упреков – пожалуй.
– Ну что ты? – добродушно подбодрил брат Бертран. – Иди, не бойся.
Широкий двор, как всегда в эту пору, пустовал. Анже замедлил шаг против часовни; от вида сине-золотых витражей в высоких окнах кольнуло болью сердце.
Огромная светлая приемная, расписанная деяниями святых, показалась куда торжественней теперь, когда он мог рассмотреть фрески во всех подробностях. По левой стене София Предстоящая, покровительница монастыря, по правой – святой Карел… Анже вздрогнул: святой был похож на парня из его видений, очень похож! Как живой…
Засмотревшись, Анже пропустил появление отца Клермона. Тот, похоже, наблюдал некоторое время за бывшим послушником; поняв же, что замечен, сделал два шага навстречу, сказал негромко:
– Ну здравствуй, Анже.
Вернувшийся беглец молча опустился на колени.
– Встань, сын мой. Пойдем в кабинет, поговорим.
В кабинете ничего не изменилось. Тот же ясеневый стол, так памятный Анже, те же жесткие стулья, чистые белые стены; разве что камин горит жарче, чем при прежнем хозяине.
– Отец Клермон, – Анже невольно шагнул к камину, – можно, я саламандру погреться посажу? Ей бы пора…
– Конечно, Анже! Свет Господень, вот так чудо, – отец Клермон покачал головой при виде огненной ящерицы в руках человека. – Как ты можешь так, Анже?!
– Это подарок, – тихо сказал бывший послушник.
Саламандра шмыгнула в камин, замерла среди языков пламени. Анже повернулся к отцу Клермону. Протянул перстень пресветлого и реликвию на шнурке.
– Откуда у тебя?! – отец Клермон узнал, конечно, знакомые вещи.
Бывший дознатчик графа Унгери виновато опустил голову и начал рассказывать.
Говорить пришлось куда меньше, чем думал Анже, готовясь к встрече. Отец Клермон быстро уловил суть… Покачал головой, пробормотал:
– Бедный мальчик.
– Я виноват, – глухо возразил Анже. – Из-за меня его казнили.
– Ты спас его от пыток, – негромко заметил отец Клермон. – А что до казни… умышляя против короны, нужно быть готовым к такому концу. Пресветлый умер честно, и мы молимся за него. Другие же сбежали, испугались отвечать за дела свои. Сейчас, Анже, наша обитель верна королю. И вот что скажу я тебе…
Отец Клермон помедлил, подбирая слова.
– Свет Господень един для всех, Анже. Можно развязать войну, прикрывшись именем Господним – но война эта потешит лишь Нечистого. Кто именем Господа творил злые дела, с того спросится в Свете Господнем полной мерой. Благая цель, Анже, не оправдывает неправедных путей.
