Юрий Никитин - Начало всех Начал
— Ладно, — сказал Мафусаил с неохотой, — моему мечу приходится чаще ночевать в моей руке, чем в ножнах, потому что кто-то должен защищать пахарей, раз они себя не могут.
— Могут, — поправил Ламех, — но никто на свете этого не делает лучше, чем ты. Нужно тысячу вооруженных пахарей там, где тебе достаточно только появиться. Половина пахарей поляжет, а ты отделываешься царапинами да ссадинами. Потому не выпускай меч, Мафусаил! Мы все просим тебя об этом… А сейчас, отец, я бы хотел поговорить с тобой о деле весьма необычном…
Мафусаил насторожился.
— Необычном? Я и так занимаюсь не совсем обычными.
— Это еще необычнее, — заверил Ламех.
— Говори!
Ламех вздохнул, повозился в кресле, указал отцу место на лавке под стеной.
— Сядь, прошу тебя.
Мафусаил с неохотой сел, в нем бурлила энергия, требующая куда-то бежать, прыгать, вскакивать в седло скачущего мимо коня, рубить и повергать, но заставил себя смотреть в лицо чем-то очень смущенному и расстроенному Ламеху.
— Говори, — повторил он и добавил, усмехнувшись: — Говори, мудрый сын мой.
Ламех мялся, отводил взгляд, Мафусаил помалкивал, видно же, что Ламеху почему-то неловко, словно должен сперва признаться в чем-то постыдном, но без этого, похоже, разговор не получится, наконец Ламех сказал хмуро:
— Мафусаил, мой дед, а твой отец, был праведником. Настоящим праведником, за что его и взяли живым на небо… Боюсь, что это плохой знак.
Мафусаил удивился:
— Почему? Разве ему там плохо?
Ламех поморщился.
— Еноху-то не плохо…
— Ламех, — потребовал Мафусаил, — говори яснее. Я человек меча, меня сложные обороты речи утомляют.
— Да куда уж яснее, — проворчал Ламех. — Недобрый знак вовсе не для Еноха.
— А для кого? — спросил Мафусаил в лоб.
— Для нас, меднолобый, — ответил Ламех раздраженно. — Кроме Еноха, я не вижу людей, кто так же строго шел бы по пути, указанному Господом. Даже я погряз в чревоугодии и сластолюбии, а еще грешен в… впрочем, это не важно. Ты пока еще чист, хотя я еще не видел праведника с обагренным кровью мечом. И потому я прошу, чтобы ты дошел до края земли и поговорил с Енохом…
Мафусаил охнул, вскочил с лавки.
— До края земли?
— Да.
— И что… там встречу Еноха?
— Там смыкается небо и земля, — напомнил Ламех. — Там вообще можно взойти на небо.
— Я должен туда взойти?
— Думаю, — ответил Ламех поспешно, — этого не понадобится.
— Почему?
— Енох сойдет к тебе.
Мафусаил проговорил ошарашенно:
— Но даже… если я доберусь… что я должен спросить? Кроме, как дела, как живешь?
Ламех невесело усмехнулся.
— Для этого я бы тебя не посылал. Я не праведник, но я, возможно, мудрейший из живущих. И чутье у меня, как у собаки, что за сутки чувствует землетрясение. Тревожно мне, отец! Человечество извратило пути Господа. Сыновья племени Сифа вопреки запрету Господа начали брать в жены дочерей из племени Каина, а это окончательно нарушило и без того не слишком безупречную чистоту нашего рода…
— Знаю, — буркнул Мафусаил, — но что делать? За одним трудно проследить, но за тысячами тысяч?
— Уже не призывают имя Господа, — продолжал Ламех невесело. — Каждое племя создает своих богов, приносит им жертвы… кровавые жертвы! Даже людей. А это оскорбление Творцу.
Мафусаил кивнул.
— Знаю. Видел. Что я должен спросить?
— Узнай наше будущее, — попросил Ламех. — Что нас ждет? Я не верю, что Господь, покаравший Адама за один-единственный проступок, потерпит столь великие преступления… Нас ждет большая кара, отец!
Мафусаил медленно наклонил голову.
— Да, наверное. Нечто такое витает в воздухе.
— Узнай, — сказал Ламех настойчиво, — можно ли как-то избежать кары? Можно ли как-то исправиться, встать на путь истины?.. Я не знаю, как это сделать! Людей уже не переделать, слишком погрязли в преступлениях… Вообще узнай побольше. Это важно не для нас, не для нашего племени… это уже для спасения человечества!
Голос его прерывался, Мафусаил с изумлением увидел в глазах Ламеха слезы. Сердце начало стучать чаще, наконец-то тревога Ламеха передалась и ему, нахлынул страх, что не сумеет справиться с таким тяжелым заданием.
Он поднялся и, преодолевая себя, заставил сказать твердо:
— Я дойду до края мира или умру по дороге! Но не сверну и не отступлюсь.
Ламех подошел к нему, глядя снизу вверх. Мафусаил обнял сына и поцеловал в макушку. Все-таки это его сын, его гордость. А то, что не умеет держать меч в руке, не такой уж и недостаток. Зато умненькое дитя.
Глава 5
Азазель, весь в багровом огне, сложил крылья и рухнул на землю в трех шагах от Лилит. Она вскочила в испуге:
— Кто ты?
— Собрат, — ответил он, разглядывая ее во все глаза.
— Ты? — не поняла она, смерила взглядом его могучее тело, сплошь из оранжевого огня, могучие крылья, от которых струился пурпурный свет, заглянула в его широко расставленные глаза червонного золота, повторила: — Ты?
Азазель сел перед ней на камень, крылья сложились за его спиной с мягким шуршанием. Голос старшего ангела был суров и немножко насмешлив:
— Но разве мы оба не отказались поклониться существу из глины?
— Ты… ты отказался тоже?
— Да, но твой поступок выше, — сказал Азазель. — Я отказался поклониться Адаму, ибо я из высшей, огненной стихии. А ты отказалась, ибо ты с ним ровня. Тебе было труднее, и я преклоняю перед тобой свои крылья.
Она ощутила, что ей приятны его слова, но все же чувствовала невольный страх перед огненным ангелом, что пришел к ней вот так, явно же тайком от Всевышнего. Сдерживая дрожь, с гордостью подняла голову. Ее глаза встретились с его горящим взором, она спросила с подозрением:
— Ты зачем-то пришел?
Он развел руками, огромными и могучими:
— Не знаю зачем… Просто потянуло увидеть существо, что осмелилось не подчиниться самому Творцу.
— Ты сам таков.
— Я же сказал, хоть мне было нелегко… но ты — ты вовсе… просто не знаю, что в тебе за мощь. Я и то едва-едва решился. Ведь многие ангелы роптали, я один отважился возразить… А ты, выходит, сильнее всех ангелов!
Лилит ощутила, как ее сердце бьется все сильнее. Кровь прилила к щекам, мочки ушей защипало. От слов ангела, пусть это просто лесть, ее спина выпрямилась, словно сама по себе, копна черных волос свободно упала, щекоча кончиками поясницу.
— Ты так хорошо говоришь, — прошептала она. — Никто никогда не говорил мне так…
— Никто не видел, насколько ты прекрасна!
