Варвара Шихарева - Чертополох. Излом
– Тем не менее, если бы князь Арвиген действительно был в гневе, тебе пришлось бы броситься на собственный меч, едва перейдя границу Амэна… – Дорин неспешно отпил из своего кубка, чуть прищурился, внимательно глядя на Олдера. – А это наказание слишком уж напоказ. К тому же Владыка наверняка знает о твоём отношении ко всем этим пышностям. Разве не так?
– Князь Арвиген знает всё… – Несмотря на сдобренное травами вино, голова болела всё больше, а потому улыбка Олдера получилась совсем уж вымученной. – Его глаза и уши есть в каждой спальне!
Дорин тихо фыркнул, хотя произнесённые слова вряд ли можно было назвать шуткой. Князь Арвиген, ради короны сживший со свету не только братьев, но и собственного сына, искал заговоры и измены повсюду, а его соглядатаи, именуемые «Очи Владыки», сплели в Милесте настоящую сеть, в которой запутались даже знатные семейства Амэна. Невидимые соглядатаи были повсюду и наблюдали за всеми – шлюха из весёлого дома, глуповатый и шумный разносчик на площади и даже собственный, много лет прослуживший в доме слуга могли оказаться глазами и ушами Владыки, но при этом вычислить их было трудно, даже имея колдовские способности. Олдер знал, что в войске за ним наблюдает множество глаз, подозревал некоторых десятников и сотников в доносительстве, но не мог быть до конца уверенным в своих выводах. Наушников словно бы защищал какой-то невидимый щит, но даже и здесь нельзя было сказать, что за магию применил амэнский Владыка…
То ли из-за этих мыслей, то ли из-за головной боли подошедший к ним с новым кувшином вина слуга Дорина вызвал у Олдера какое-то инстинктивное неприятие, а когда прислужник, ставя на стол принесённый сосуд, на какой-то миг нечаянно коснулся тысячника, он едва смог удержать готовую отдёрнуться в сторону руку. Ощущение было таким, точно его коснулось что-то противное и холодное – вроде мокрицы… При слуге Олдер не сказал ни слова, но когда тот вновь оставил мужчин рода Остенов одних, спросил у Дорина:
– Давно он у тебя? Я раньше его не видел…
Мгновенно поняв, что таилось за этим вопросом, Дорин улыбнулся самыми краешками красиво очерченных губ.
– Недавно, но в его преданности я уверен – он никак не может быть наушником Владыки…
Олдер не стал спорить – в конечном итоге старший его на какие-то три года Дорин тоже был колдуном, посвятившим свою силу Мечнику. Он командовал «Доблестными», но, в отличие от двоюродного брата, получив лет семь назад тяжёлое ранение, сразу же ушёл в отставку и теперь вёл спокойную и тихую жизнь в окружении множества слуг и домочадцев. Уход Дорина в тень оказался в итоге более чем своевременным, а вот сам Олдер слишком поздно понял, что представляет собой князь Арвиген, и оказался втянутым в бесконечные игры Владыки…
Олдер допил пряное, ароматное вино одним глотком – так, точно оно было затхлой водой, и вновь посмотрел на своего двоюродного брата, собираясь попросить у него в случае гнева Арвигена заступничества за Дари, но так и не произнёс ни слова – ни с того ни с сего болезненно защемило сердце, а уж на него Олдер ещё никогда не жаловался. Выдохнув сквозь зубы, тысячник вновь посмотрел на резвящихся у бассейна детей.
Что с ним происходит?.. Почему дом Дорина с каждым часом всё больше кажется ему душным склепом? Пытаясь разобраться в своих ощущениях, Олдер чуть прикрыл глаза – таким образом он немного отгородился от яркого света и назойливой боли.
Дорина и этот дом он знал с самого детства – когда отец приезжал в Милест, то всегда останавливался у тогдашнего главы Остенов, и сам Олдер быстро сошёлся с его сыном… В те далёкие времена его и Дорина частенько принимали даже не за двоюродных братьев, а за родных – в этом были повинны общие для всех Остенов черты, но у Дорина они были по-настоящему точёными – красиво вырезанные крылья прямого носа, скульптурный лоб, миндалевидные тёмно-карие глаза… Олдер рядом со своим братом смотрелся эдаким дичком, но последнее не волновало ни Дорина, ни его самого.
Со временем детская дружба поутихла, превратившись в приязнь равных между собою воинов и колдунов – Олдер нередко навещал Дорина, дарил племянникам подарки и всегда был желанным гостем в этом доме, но никогда ещё не чувствовал себя так паршиво среди знакомых с детства стен… Так что же изменилось за эти месяцы и в чём заключалась эта перемена – в доме или в нём самом?..
Висок Олдера словно бы пронзили раскалённой спицей – бездумно, почти не отдавая себе отчёта в своих действиях, он сунул руку за пазуху и, вытащив расшитый платок, промокнул им выступивший на лбу холодный пот, провёл по лицу мягкой тканью… Это простое движение почти мгновенно изничтожило боль – полотно словно бы смахнуло её, точно прилипшую паутину. Олдер, всё еще не веря тому, что вновь может мыслить ясно, чуть качнул головой, а Дорин, рассмотрев вышивку на платке, улыбнулся.
– Я рад, что ты через столько лет решил оставить все тени в прошлом и завёл-таки себе зазнобу…
Олдер коротко взглянул на Дорина, перевёл взгляд на доселе сжимаемый в руке платок и тихо возразил:
– Ты ошибаешься, Дорин, – у меня нет никакой зазнобы. Лишь подружки из весёлых домов…
Сказав это, Олдер попытался убрать платок обратно – всем своим видом он хотел показать, что разговор на эту тему закончен, но Дорин удержал его руку и, ещё раз внимательно взглянув на вышивку, произнёс:
– У красавиц из весёлых домов, конечно же, много талантов, но вот такое вышивание в них не входит… Это работа знатной девушки, так что признавайся уже, упрямец, с кем нам вскоре доведётся породниться…
Произнеся последние слова, Дорин вновь улыбнулся, но Олдер, нахмурившись, решительно спрятал платок и произнёс:
– Сейчас ни о каких сердечных делах не может быть и речи – Арвиген ещё не озвучил свою волю, а что на уме у нашего Владыки, не знают даже Аркосские демоны…
Вызов к Владыке Олдер получил, будучи уже в казармах… В запечатанной воском с оттиском перстня князя Арвигена записке значилось «прибыть немедленно», и тысячник не стал с этим спорить. Передавший приказ и долженствующий сопроводить его в твердыню Арвигена слуга отнёсся к покладистости Остена с тихим изумлением – обычно амэнские аристократы не являлись пред очи своего князя в будничной одежде, но Олдер никогда не следовал этим правилам. Он – воин, и куртка «Карающих» для него – лучшее одеяние и в будни, и в праздники… Да и глупо рядиться, идя на возможную смерть… Последнее соображение Олдер, конечно же, оставил при себе, стараясь ни словом, ни движением не выдать того, что творится у него внутри.
Как бы то ни было, а вызов князя, что бы он ни сулил, лучше бесплодного ожидания…
Небольшую заминку Олдер позволил себе лишь раз – в одном из коридоров он остановился и, вытащив из-за пазухи давнишний платок, вновь посмотрел на украшающую его вышивку. Этим напоминанием о лесовичке Олдер обзавёлся совершенно случайно…
После договора с Крейгом, когда войска амэнцев уже возвращались на родину, Олдер на одном из привалов застал Антара за странным занятием. Сидя на земле, сосредоточенный, с полузакрытыми глазами, тот медленно водил пальцами по линиям вышивки расстеленного перед ним платка… Олдеру хватило одного взгляда, чтобы узнать эту работу, эти мелкие стежки, образующие почти живой рисунок… Тысячник шагнул вперёд.
– Антар!
Чующий вздрогнул и открыл глаза.
– Глава. – В следующий миг он попытался спрятать платок, но Олдер, заметив движение Чующего, лишь слегка качнул головой.
– Я узнал эту вещь, Антар. Зачем она тебе?
Антар поднялся, покорно склонил голову.
– Я захватил платок из сруба перед уходом. Хотелось узнать, выжила ли девочка…
На губах колдуна, внимательно наблюдающего за смущением пожилого Чующего, мелькнула слабая улыбка.
– И как? Узнал?
Антар не стал отпираться.
– Да, глава. Она жива и благополучна настолько, насколько это возможно…
– Что ж, значит, эта вещь тебе больше без надобности. Отдай. – Олдер протянул было руку за платком, но, встретившись с настороженным взглядом Чующего, вновь усмехнулся. Правда, в этот раз усмешка была невесёлой.
– Я не собираюсь причинять ей вред, Антар. Лесовичка честно выиграла свою свободу, а для меня эта вещь будет напоминанием…
Антар, не осмелившись больше перечить, отдал Олдеру платок лесовички, и с тех пор вышитая руками дикарки ткань всегда была при тысячнике. Вещь ещё несла в себе отпечаток души создавшей её женщины. Взяв платок в руки, Олдер мгновенно ощущал так запомнившееся ему мягкое тепло, и это ощущение нравилось ему уже само по себе.
Конечно же, со временем отпечаток на платке ослабнет, а потом и вовсе исчезнет, но кроме этого, тысячнику нравилась и сама вышивка. Лесовичка по праву могла оправдать прозвище дикарки, ведь на ткани она вышила не розы или лилии, а самый что ни на есть настоящий чертополох. Разлапистый, гордо несущий свои соцветия, сорняк казался живым и даже на вид – колючим и упрямым. Несколько его стеблей были сломаны так, точно по нему конь прошёлся, но вышитое растение словно бы излучало упрямое упорство и всем своим видом показывало, что никакие невзгоды не в состоянии пригнуть его к земле, и Олдеру думалось, что между ним и колючим упрямством с вышивки есть нешуточное сходство… Его тоже ломали, и не раз, но он всегда вставал с колен и находил выход… Найдёт и теперь – ради Дари…
