Роланд Грин - Путь воина
Скирон не замечал киммерийца, пока тот не начал выкрикивать боевые кличи. И даже тогда он мало думал о нем. И десять варваров, вместе взятых, не чета двум монстрам, каждый из которых будет под властью чар, повелевающих им кормиться и делиться, кормиться и делиться, пока не будут столь же многочисленными, как муравьи, и голодными, как отощавшие тигры.
И тогда они заполонят весь Аргос, пока другие чары не заставят их подчиниться. И человек, который сможет навести эти чары, сможет потребовать любую цену, и сами архонты отдадут достаточно золота, чтобы основать дюжину школ для обучения магии! Акимос, может, и умер, но надежды Скирона — нет.
Он почувствовал, как чары нарастают в нем, и знал, что, делая это, они черпают силы из его же тела. Его немой слуга канул в ночи, наверно в утробе первого Дракона, а с ним и все магические предметы Скирона. Это не будет иметь значения, если власть над монстрами поможет выиграть время для восстановления сил и предметов.
Поэтому он влил свою силу в чары, не волнуясь о том, окажется ли он в конечном итоге полностью опустошенным или нет. Не волновали его и другие вещи, такие, как подбегающий к чудовищу киммериец. Когда Конан приблизился, две из голов Змея вырастили зубы и метнулись к нему. Он рубанул их мечом по мордам, а затем отпрыгнул за пределы досягаемости. Скирон лишь различил быстроту рук и ног киммерийца и не поверил увиденному.
А затем он ясно увидел, что киммериец бежит вверх по склону к нему. Третья голова чудища тоже отрастила зубы и метнулась следом за киммерийцем, но лишь ударилась о камни позади него. Отлетевшие куски камня посыпались вниз по склону, и пыль поднялась, полускрыв своей завесой Змея.
Скирон почувствовал, как на коже у него выступил пот, прокладывая дорожки в облепившей ее пыли. Пока он наращивал чары власти над Змеем, тот утратил свою обычную молниеносность. Не замедляли ли его чары и разделение?
Размышляя над этими вопросами, колдун продолжал наводить чары. То, что отвлекло его наконец от чар, было заметное приближение Конана. Еще несколько шагов, и он окажется в пределах досягаемости меча.
Хватит и простого заклинания для простой угрозы. Руки Скирона заметались, и меч вылетел из руки северянина. Клинок описал высокую дугу, и одна из голов чудища метнулась к нему, хватая его на лету, как птица, склевывающая насекомое у себя на крыле.
Скирона охватило беспокойство. Это было быстрое движение у Змея — и Конан по-прежнему приближался.
Беспокойство превратилось в страх. Скирон начал пятиться, но с таким же успехом и ягненок мог попытаться, пятясь, уйти от волка.
Конан добрался до колдуна и сцепился с ним голыми руками. Скирон завизжал от ужаса, когда почувствовал себя поднятым над головой киммерийца. А затем страх парализовал ему рот и дыхание, когда киммериец швырнул его в монстра.
Это не ослепило его глаз. Они увидели, как все три головы взметнулись с разинутыми ртами. Они увидели опускающиеся зубы. Они даже увидели, как зубы вонзаются в его тело, прежде чем сперва боль, а затем смерть навеки сделали их слепыми.
Конан выхватил кинжал, стал спиной к скале, когда головы Змея разрывали Скирона на части. Несомненно, чудовище бросится на него достаточно скоро. Колдун-то едва ли больше чем на один зубок, а при разбитых чарах монстр будет слишком быстр для того, чтобы смог спастись даже киммериец.
По крайней мере он покончил со Скироном и, как он надеялся, уменьшил опасность, что чудовищ окажется больше одного. Тех, кто поднимется на гору с огнем и сталью закончить работу, будет ждать облегченная задача, и некоторые из них, возможно, выживут и расскажут Ливии…
Змей содрогнулся, и трещина, вытянувшаяся теперь от головы до хвоста, расширилась. Из нее повалил дым, такой густой и зловонный, что Конан был слишком занят прикрыванием носа и рта, чтобы увидеть то, что находилось под дымом.
Дым этот был тяжелым, как морской туман. Он растекался вокруг Змея, также поднимался к Конану. На мгновение у киммерийца похолодело внутри, когда вонючие серые клубы задели его кожу.
Но в дыме не содержалось никакой магии, только тошнотворный запах, похуже даже того, который дошел до Конана от первого монстра. Он попытался определить, что же происходит с чудищем за дымовой завесой, но она стояла теперь такой густой, что он с таким же успехом мог попытаться смотреть сквозь кирпичную стену.
А затем раздался такой звук, словно все гнилые фрукты в Аргосе разом бросили на каменный пол. Глаза Конану опалил голубой свет, пронзая дым, но в тоже время ослепляя его. Он прижался лицом к скале, когда вонючий ветер с ревом пронесся мимо него, садня ему кожу камешками и песком и неописуемыми ошметками Змея.
Наконец голубой свет померк. Конан открыл глаза, смахивая с них песок, и уставился на открывшуюся ему картину. Там, где стоял Змей, образовалась огромная яма из дымящегося голубого стекла, окруженная почерневшим камнем и немногими обугленными ошметками гадины.
Отравил ли там зверюгу Акимос или нет, а пробудивший его от долгого сна своими чарами колдун уж точно отравил. Поглощение его, с чарами и всем прочим, оказалось для Змея слишком большим куском.
Скальный карниз был как раз достаточно широким, чтобы Конан смог присесть на корточки, пока ему снова станет легче дышать. А затем он начал пробираться обратно к тропе без особой спешки. Раз монстр мертв, то будет явной глупостью сломать шею, упав в оставшуюся после него яму!
Конан добрался до тропы примерно к тому времени, когда Арфос привел бойцов с головнями и факелами туда, где стоял на страже Талуф. Сперва они не могли говорить, только таращились на Конана, как на человека, восставшего из мертвых. Молчание нарушил Арфос:
— Конан, во имя всех богов!..
— Он съел что-то слишком жесткое для него, — объяснил с деланным смехом Конан. — Нашего друга Скирона.
— А, — молвил наследник Лохри. — Я бы рассердился, если бы его чары все еще сковывали мою мать. Но, похоже, они сковывали ее, только пока был жив Акимос. Она пробудилась, сказала, что он умер, поинтересовалась, что я делаю с моими целительными средствами, а потом снова уснула.
— Слава богам за небольшие милости, — отозвался Конан.
— Нам понадобится больше чем небольшая милость, когда она пробудится и попытается править вновь, — с сомнением произнес Арфос.
— Нет, не понадобится, — возразил Конан. Он схватил юношу за плечи: — Тебе нужно всего-навсего сделать две вещи. Первая: попросить у Ливии ее руки. Вторая — быть таким, каким ты был сегодня ночью.
— Даже с матерью?
— Прежде всего с матерью!
У госпожи Дорис хватило любезности проспать почти до следующего вечера: столь многое было достигнуто, пока она спала. Однако прошло не много времени с момента ее пробуждения, прежде чем она вызвала к себе в покои Конана, Арфоса и госпожу Ливию. Сидя на постели, одетая в длиннополую рубашку, сшитую из туник убитых солдат, она по-прежнему сохраняла многое от своей прежней силы. Конан наблюдал как Арфос отказывается встречаться взглядом с матерью, когда та продолжала бессвязно говорить о том, что она услышала о нем, Ливии и Конане.
