Друг и лейтенант Робина Гуда (СИ) - Овчинникова Анна Георгиевна

Что ж, по сравнению с некоторыми другими подобными шедеврами эта песня была еще не из самых худших.

Остальные слушатели, не такие придирчивые, как я, и вовсе не заметили в ней недостатков — Робин Гуд победил, добро восторжествовало, зло оказалось наказанным, чего еще можно было ожидать от хорошей баллады?

Как только певец замолк, его засыпали монетами и требованиями спеть еще. А пока старик подбирал деньги с травы, местные жители и солдаты из Йоркшира чуть не подрались, поспорив о том, чей Робин Локсли, если, родившись в Йоркшире, он ушел разбойничать в Шервуд? Здешние крестьяне доказывали, что Робин — их и только их, йоркширцы были с ними решительно не согласны. Спор чуть было не перешел в потасовку, но едва старик провел смычком по струнам, как все затихли, снова обратившись в слух. На этот раз глимен затянул не героическую, а комическую песню — о том, как Робин отправился торговать горшками на Кружевной рынок Ноттингема и как даже ухитрился продать несколько горшков жене шерифа.

Все споры были забыты, и чужаки, и ноттингемширцы дружно ревели от смеха, подталкивая друг друга локтями… А громче многих других хохотал всклокоченный черноволосый тип со шрамом на лбу. Он так веселился, что мне пришлось украдкой показать ему кулак; весельчак хлопнул себя ладонью по губам и сразу посерьезнел.

Баллада еще не была окончена, когда над полем грянул надсадный рев большого рога, возвещающий о начале состязаний. Он прозвучал раз, и другой, и третий, но никто из слушателей не двинулся с места, пока старик не пропел об очередном триумфе Робина Гуда, о том, как разбойник посрамил шерифа, опустошил кошелек вице-графа и раздал золото окрестным беднякам.

Только после этого ублаготворенный люд наградил певца с почти робингудовской щедростью и потянулся к ристалищу, где тем временем были установлены деревянные мишени с нарисованными на них черными кругами.

В первом туре состязаний участвовали двадцать четыре стрелка, из которых только дюжина сумела попасть во внутренний круг мишени. Наверняка результаты оказались бы лучше, если бы не южный ветер, налетавший непредсказуемыми порывами и мешавший стрелкам как следует показать свою меткость.

Второй тур продлился дольше, чем первый, — наверное, потому, что в него вошли самые опытные лучники, делавшие все, чтобы перехитрить коварный ветер. Некоторые так долго выжидали перед выстрелом, что соскучившиеся зрители принимались свистеть, орать и всячески подзадоривать их; или же спрашивать, не хотят ли стрелки побриться, не то у них скоро вырастет борода до колен; или интересоваться, где живут их подружки, — дескать, надо сходить и утешить бедняжек, ведь тем уже не судьба дождаться своих нерасторопных дружков! Один из лучников, выведенный из себя насмешками, в конце концов заспешил и влепил стрелу в самый край мишени, зато остальные попали во внутренний круг, за что были вознаграждены одобрительными криками и правом участвовать в следующем туре.

Цветочки кончились, начались ягодки.

Разрисованные доски отодвинули на пятнадцать ярдов — теперь приготовившихся к новому испытанию лучников отделяло от мишеней сто десять шагов.

Среди шестерых счастливцев, удостоившихся чести быть поименованными перед самим королем, оказались: йоркширские лучники Вилл Голден из Донкастера, Джон Линдсей из Халифакса и Адальберт Дир из Викфилда, лучник из Честерфилда Сэм Райен, лесник из Папплвика Стивен Коулт и шурин Коулта Арнольд Форест из Дерби.

Выкликнув имена шести самых метких стрелков, маршал турнира оглянулся на шерифа, и я увидел, что Певерил всматривается в шестерых претендентов на серебряную стрелу так, как будто хочет разглядеть не только их физиономии, но и души. Я снова начал глубоко дышать только тогда, когда шериф разочарованно кивнул маршалу, который тут же дал сигнал начинать.

На этот раз лучники выжидали еще дольше — расстояние для прицельной стрельбы было слишком велико, чтобы спешить. Они стреляли по трое, каждый в свою мишень, и из первой тройки попал в цель только Джон Линдсей.

Зрители, столпившиеся за барьером, шумели все громче и азартнее, зато на трибуне мало кто интересовался состязанием — кроме, конечно, Вильяма Певерила. Шериф вертелся так, словно в штаны ему заползла змея, и то и дело вытирал пот со лба. Король громко беседовал с Дэвидом Хантингдоном, менестрель налаживал струны арфы, немногочисленные дамы в задрапированной розовой и синей тканью отдельной части трибуны тараторили и кокетливо поглядывали на приезжих рыцарей.

Но даже эти болтуньи замолчали, когда вторая тройка заняла место первой: пока Стивен Коулт и Адальберт Дир смазывали салом перчатки, Арнольд Форест успел пустить стрелу, угодив точно в центр мишени. Толпа встретила такой поразительный успех удивленными криками, а шериф встрепенулся, словно охотник при звуках призывного собачьего лая, и впился взглядом в меткого стрелка.

Дьявол, ну почему этому типу обязательно нужно выпендриваться? Он что, не мог хотя бы для виду потянуть время? Куда там, ему обязательно надо пустить пыль в глаза! Пресвятая Богородица, дай нам только выбраться отсюда, уж я намылю холку несносному пижону, плевать, что он на восемьсот с гаком лет старше меня!

— Хорошо стреляешь, Форест из Дерби! — обратился маршал турнира к загорелому лучнику.

— Да разве ж я посмел бы плохо стрелять перед лицом самого великого государя из всех, какие появлялись в Англии со времен Альберта Великого! — серьезно ответил Форест, отвешивая поклоны в сторону трибуны. — Я бы посрамил свою родню, выстрели хоть чуток похуже!

Это представление заставило меня скрежетнуть зубами, и все-таки уже не в первый раз я подумал о том, какую блестящую театральную карьеру смог бы сделать Робин Гуд, родись он на несколько веков позже. Парень явно был не только лучником от бога, но и потрясающим актером, а сейчас он играл свою звездную роль. Конечно, грим фриара немало способствовал успеху, но изменилось не одно лицо Робина Локсли; его манеры, голос, выговор, — казалось, сама душа его стала другой, когда он сделался метким, но простоватым лучником из Дербишира.

Настолько простоватым, что он до последнего торчал в Птолемаиде, дожидаясь возвращения короля Ричарда Львиное Сердце, чтобы отправиться под его знаменами брать Иерусалим.

Об этом Форест словоохотливо поведал маршалу турнира, пересыпая речь проклятиями в адрес поганого короля Филиппа-Августа и растреклятого принца Джона, которые всеми силами старались продлить плен Ричарда и лишить Англию ее законного короля, а христиан в Палестине — их единственной надежды! В свою трескотню Форест то и дело вплетал пожелания всем приспешникам изменника-принца гореть в аду — и шериф, без того с трудом пытавшийся сохранить хорошую мину при плохой игре, то краснел, то бледнел, то зеленел. Как он, должно быть, сейчас жалел о своей затее с поимкой Робина Гуда! Хотя ему-то лучше многих других должно было быть известно: кто роет Локсли яму, сам в нее попадет.